В 1975 году профессор истории Симеон Уэйд пригласил своего кумира Мишеля Фуко прочитать лекцию студентам калифорнийского колледжа, а после — провести выходные с ним, его друзьями и коллегами. Рассказы о каникулах философа (например, именно тогда он впервые попробовал ЛСД!) вошли в книгу, которая скоро выйдет на русском языке. В публикуемом отрывке Фуко, любуясь горными озёрами и лугами у поселка Маунт-Болди, размышляет о Ницше и волнениях 68-го года, барочности Хичкока и собственной необщительности, сходстве бедных бразильцев и древних греков, галлюцинациях и свете Истины.
Мы достигли крошечного горного озера. Тогда как несколько человек сняли свои туристские шорты и бросились в ледяную воду, другая группа присоединилась к Фуко, расположившемуся на утесе, нависавшем над водопадом. Он любовался стаей голубых соек, которые, обнаружив нас, наблюдали за нами с деревьев в надежде поживиться нашей едой.
Дэвид предупредил Мишеля:
— Не смотрите на них с таким восхищением. Они научились подражать голосам других птиц. С помощью своего оружия эти хищники способны портить жизнь другим пернатым. Они захватывают лес.
— Да, эти сойки напоминают мне некоторые группы людей, — сказал Крис.
Фуко слушал внимательно и подвинулся ближе к Дэвиду.
Спустя немного я снова затеял старый разговор, явно к огорчению Фуко.
— Вы встречались с Клоссовски? Меня очень заинтересовала его идея «креативного хаоса».
Эту тему он использует в заключении своей книги о Ницше.
— О, да. Я очень уважаю его. Какая замечательная семья: Рильке был его сводным братом, и Бальтюс, художник…
Фуко внезапно замолчал. Последние слова перед этим он произнес очень серьезным, почти благоговейным тоном, показывавшим, с каким почтением он относился к людям, о которых говорил.
Потом они с Дэвидом болтали о всякой ерунде еще пять минут, а затем Дэвид перевел разговор на более интимные темы, что при его обаянии не составило ему труда. Он посмотрел на Фуко своими глубоко посаженными глазами и спросил:
— Мишель, вы счастливы?
— Я доволен моей жизнью, но не слишком самим собой, — ответил тот.
— Другими словами, вы не испытываете особой гордости за себя, но вас устраивает, как протекает ваша жизнь и какие формы она принимает.
— Да.
— Но это кажется мне немного нелогичным. Если вам нравится, как вы живете, и вы чувствуете некую ответственность за это, тогда, по-моему, у вас не может быть претензий к самому себе.
— Ну, я не чувствую ответственности за то, что происходит со мной в моей жизни.
— А вам не кажется, что Ницше считал важным понять желание, спрятанное внутри у каждого из нас?
— Нет, я не думаю, что он говорил это. Ницше рассматривал силу личности как инструмент борьбы с установившимися моральными устоями, но его воззрения в любом случае не имели ничего общего с индивидуализмом, для которого личность наиболее важна в историческом контексте.
— Фактически, — продолжил Фуко только после мгновенной паузы, чтобы перевести дыхание, — Ницше говорил о том, что человек очень мало ответственен за свою природу, особенно с точки зрения того, что он считает собственной моралью. Она определяется его сущностью человека. А та не предопределена заранее, человек формируется под весом моральных традиций, а не сам по себе.
— Как, по вашему мнению, на Ницше повлияла его болезнь? Действительно ли он сошел с ума из-за своей интеллектуальной позиции, того самого «креативного хаоса», недавно упомянутого Симеоном?
— Что касается здоровья Ницше, здесь есть два аспекта. Во-первых, он был очень болен и его тело разрушало его. Он был ужасно болен. Вы должны рассматривать его жизнь с этой точки зрения. Конечно, безумие Ницше — факт. Но…
Фуко замолчал резко, не сумев совладать с раздражением.
Я вмешался, спросив, когда работы Ницше, французские переводы которых, насколько я знал, он сам редактировал, произвели наибольшее впечатление на него.
— Я читал несколько, еще будучи студентом в Париже, но по-настоящему увлекся Ницше после моего возвращения в Париж из Швеции в 1959 году. С тех пор я не могу понять, почему он не значил так много для меня, когда я изучал философию в качестве студента.
— Мне кажется, Мишель, — вклинился в разговор Дэвид, — что вы ницшеанец отчасти, поскольку следуете его девизу «Жить опасно».
Фуко рассмеялся и спросил:
— Откуда такое мнение?
— Ну, что вы скажете о путешествии в Долину Смерти? — поинтересовался Дэвид, наморщив лоб.
— Ах, там я ничем не рисковал. И Симеон с Майклом были со мной, — ответил Фуко слегка иронично, как если бы соглашаясь с утверждением Дэвида, что он авантюрист по натуре.
— О чем вы думали во время вашего путешествия?
— В результате него я понял, почему мне так нравится Малькольм Лаури. Я увидел, что он добивался галлюциногенного эффекта с помощью алкоголя. Он использовал его с целью увидеть свет Истины.
— Вам нравится кокаин? — спросил Джон, прочищая пазухи.
— Нет, на самом деле. По-моему он является анти-афродизиаком. Ланс поинтересовался громко, нравятся ли Фуко бразильские мужчины.
— Очень, — ответил он. — У меня есть любовник в Бразилии.
— Как вы познакомились с ним?
— Я прогуливался по пляжу, а он обогнал меня. И улыбнулся мне. Большего не понадобилось. Чем мне особенно нравится Бразилия, и Калифорния, если на то пошло, так это тем, что у парней здесь нет ни капли высокомерия. В отличие от Европы, они не ходят с важным видом, не стесняются своих тел. Они доступны. Примерно как древние греки.
— Почему, как вы думаете, парни в Бразилии так доступны? — продолжил Ланс.
— Возможно, потому что многие из них бедны, — ответил Фуко.
Мы покинули озеро и прошли еще немного дальше к Медвежьей равнине, зеленому лугу, охватывающему сбоку поселок Маунт-Болди. Я сделал несколько фотографий моей Лейкой, пока Фуко прогуливался вместе с Лансом среди зарослей толокнянки. Они обсуждали молодых парней из Марокко. Когда они вернулись, я сообщил им печальную новость, что пришло время спускаться с гор и возвращаться в утопавший в смоге Клермонт.
Порой Фуко шел по тропинке один, но чаще с кем-то из молодых мужчин, а иногда и с несколькими сразу. Им всем постоянно не хватало компании друг друга.
Когда мы достигли последнего крутого склона, Ланс и я рассказали Фуко, как мы спускались по опасной деревянной лестнице, похожей на показанную в одном из фильмов о Тарзане.
— Вам нравится ходить в кино? — спросил я.
— Да, но я обычно пропускаю многие фильмы. Их показывают в Париже около месяца. Мне приходится уезжать из города, а когда я возвращаюсь, какой-то уже прошел.
— Кто ваши самые любимые режиссеры?
— Феллини, Антониони, Полански. Мне очень нравится «Китайский квартал».
— Американские режиссеры есть в вашем списке?
— Ну, я полагаю, было бы глупо с моей стороны не упомянуть их среди моих фаворитов, — сказал Фуко. — Но мне трудно оценивать американские фильмы, поскольку они в значительно мере определяются большими производственными возможностями Голливуда. Когда я не понимаю всех нюансов работы режиссера при таком техническом оснащении, мне трудно определить, что точно он пробовал сказать, особенно когда все делается с таким размахом.
— Никто из американских режиссеров не приходит вам на память? — спросил Дэвид, когда он присоединился к нам на последнем отрезке тропинки.
— Хичкок. Я посмотрел «Психо» недавно, и он мне очень понравился. Это барокко. Я посмотрел бы его снова. И «Головокружение» тоже.
Фуко повернулся к Дэвиду и спросил:
— Почему вы не рассказываете мне ничего больше о себе?
— На самом деле у меня нет желания делать это, — ответил Дэвид, — вот и вся причина. Я не ощущаю в этом необходимости. Вы, Мишель, сама скромность, тогда как я, по-моему, просто зациклен на том, чтобы все время как-то проявлять себя. Я даже изучал феноменологию, пытаясь понять происходящее со мной.
— Но феноменология стала слишком стилизованной, — заявил Фуко. — В действительности она не докапывается до сути эмпирической ситуации человека. Феноменологи мешают людям задавать реальные вопросы относительно их существования. Тем не менее, по-моему, феноменологические вопросы важны.Каждый должен пройти через них.
— А вам не кажется, что я слишком поглощен собой? — спросил Дэвид.
— Эгоцентричность не повод для беспокойства, она позволяет вам лучше познать себя, — ответил Фуко. — Если речь идет о том, что ваш разум делает в каком-то месте в какой-то момент времени, просто дайте ему волю. Этот не тот случай, когда вам стоит что-то менять.
— Порой я чувствую, что мне просто надо забыть все касающееся вопросов о самом себе, — продолжил Дэвид. — Это лишь напрасная трата энергии и времени, самоубийственно в каком-то смысле.
— Совсем наоборот, вам необходимо разобраться со всеми такими субъективными вопросами, особенно в молодости, — прокомментировал его слова Фуко. — Человек, сделавший это, будет находиться в более хорошей психологической форме, когда ему стукнет тридцать и далее. Если люди не проходят через все эти психологические кризисы тогда, их ждут проблемы во взрослом возрасте.
— Меня восхищает ваша коммуникабельность, Мишель, — сказал Ланс.
— Нет, на самом не деле я вовсе не общительный, — признался Мишель. — Я стараюсь не ходить на общественные мероприятия. Но мне ужасно не по себе, когда я оскорбляю чьи-то чувства. Недавно несколько студентов привезли меня в Стэнфордский университет. Я должен был прочитать лекцию там. Они сообщили, что обед для меня запланирован в факультетском клубе. Я сказал им, что ненавижу факультетские клубы и официальные обеды с бюрократами. Студенты переговорили с кем-то из своего руководства, и данное мероприятие отменили. Я чувствовал себя ужасно.
— Вам понравился этот факультет Стэнфорда? — спросил Джон.
— Нисколько. Они чрезвычайно скучны.
— Когда вы читаете лекцию, вам, похоже, это приносит большое удовольствие? — продолжил Джон.
— Я хорошо читаю лекции, когда нормально себя чувствую, — признался Фуко. — Мне очень нравится общение с людьми в определенных ситуациях. Обычно, когда их не слишком много. Перед тем, как мне надо читать лекцию, то есть работать, у меня обычно кусок не лезет в рот.
— Откуда такой страх перед большими группами, которые приходят слушать вас? — не отставал Джон.
— На мой взгляд, они не могут быть серьезно настроены, — ответил Фуко, — слишком большое скопление людей не располагает к этому. Вам необходимо установить хороший контакт с аудиторией, чтобы публика серьезно относилась к происходящему, к тому, что говорится.
— А как насчет больших сборищ студентов в Париже в мае 1968 года? Разве они не были серьезно настроены? — вклинился в разговор Кал.
— Это совсем другое дело, — укорил его Фуко. — Во Франции несколько театральнее поведение демонстрантов, их бесчинства были признаком решимости, серьезности, агрессивного настроя против системы.
— События мая 1968 года сильно повлияли на вас? — поинтересовался Джим.
— Решительным образом! — ответил Фуко. — Это сделало возможным мою работу. Шестидесятые, как феномен, произвели огромное впечатление на меня. Я думаю, революция, начавшаяся тогда, все еще происходит, но в гораздо более спокойной форме.
— Я не могу понять популярность маоизма у французских левых, — заметил Кал. — Китайский путь неприменим на Западе.
Фуко согласился:
— Все правильно. Китайцы слишком упрощенно смотрят на вещи.
— Я недавно читал, что Французская коммунистическая партия продемонстрировала свое негативное отношение к китайскому режиму, — продолжил Кал. — Я не удивлен, — заметил Фуко. — Они еще находятся под сильным влиянием СССР.
Дэвид резко повернулся к Фуко и сказал:
— Академическая психология и бихевиоризм вызывают у меня самое настоящее отвращение.
— Это равносильно тому, чтобы провести различие между клинической психологией и психиатрией, — прокомментировал Фуко его слова. — Психологией с ее упором на тестирование, психиатрией с ее…
Затем их диалог прервался, поскольку мы достигли парковочной площадки, находящейся у подножия каньона. Фуко дружелюбно попрощался с компанией молодых мужчин. Когда мы сели в машину, я не сдержался и сказал:
— Мишель, здесь многие из нас просто влюблены в вас. Вы должны почувствовать, что мы очень благодарны вам за вашу работу и те знания, которые вы подарили нам.
Его явно застали врасплох мои слова. Он с недоверием посмотрел на меня, но всё-таки поблагодарил сдержанно.
Из книги «Мишель Фуко в Долине Смерти. Как великий французский философ триповал в Калифорнии» Симеона Уэйда (РИПОЛ классик, 2020). Перевод с английского И. Н. Петрова.
