Манифесты призваны объединять. Но на протяжении истории люди сплочались в основном «против» — наиболее известные манифесты прошлого играли на гневе, взывали к агрессии и обращались к деструктивной солидарности. Мы решили разобраться, возможен ли сегодня манифест, объединяющий людей противоположных взглядов на созидательных, а не разрушительных началах, и обсудили потенциал такого манифеста с экспертами из разных областей знания.
Философ Мария Рахманинова, политолог Григорий Голосов, лингвист Гасаном Гусейнов, социолог Виктор Вахштайн, культуролог Оксана Мороз, психиатр Александр Данилин, журналистка Ольга Романова, активистка Катрин Ненашева и музыкант Кирилл Медведев рассказывают, каким образом люди научатся распознавать проблемы, что является синдромом умирания общества, почему властям надо отстать от школьников и студентов и освободить политзаключенных, а также о том, возможна ли саморепрезентация общества с помощью общенародного манифеста солидарности и сможет ли современный человек выйти из зоны комфорта ради будущего.
Мы задали экспертам одинаковые вопросы:
Возможен ли сегодня манифест, который объединит людей «за», а не «против»? Отразит все боли и надежды населения, выразит необходимость всеобщего участия и предложит адекватные решения и идеи преобразования общества в новое, — осознанное. Сможет ли такой манифест показать россиянам путь, по которому они смогут идти сообща? Возможна ли народная саморепрезентация через манифест, объединяющая и закрепляющая главные человеческие ценности в представлении населения России о самих себе?
Мария Рахманинова, доктор философии, исследовательница анархизма
Если говорить о манифесте в классическом смысле, то этот формат, во-первых, излишне нарративен, во-вторых – недостаточно процессуален: он появляется в качестве разового, исчерпывающего и герметичного высказывания. Исторический опыт подсказывает нам, что это не слишком продуктивно и может иметь обратные последствия: язык манифеста — единственный язык, доступный идеологии, а значит, именно через него могут транслироваться и догмы, и сам принцип догматизма — неизбежно вертикальный, властнический и требующий от субъекта пассивности.
Если же понимать под манифестом некий корпус ориентиров и траекторий, пожалуй, это — действительно хороший способ объединить людей именно «за», а не против. Проблема текущего положения дел в том, что среди шума нарративов рынка, государства и просто повседневности сложно не только удерживать в горизонте внимания свои «боли и надежды», но и вообще отыскать и осмыслить их. Часто восприятие регистрирует лишь простые клиповые триггеры: аквадискотеки, кальянные и прочее — но не сложносоставные или «абстрактные/далёкие» проблемы, вроде пенсионной реформы, нового законопроекта о просвещении, политических репрессий, цензуры или произвола силовиков.
Поэтому решению реальных проблем общества должно предшествовать освоение способов самостоятельно их обнаруживать, говорить о них друг с другом, говорить о них публично, искать и находить связи между ними, знакомиться с разными их интерпретациями. Без осмысления этого множества и его контекста, без преодоления фрагментарности мировосприятия, для которого все проблемы разрозненно парят в пустоте, нет никакого коллективного субъекта — за исключением временных аффектных коалиций вокруг простых и нарочито возмутительных вещей.
Поэтому первым эпизодом «манифеста» должна стать популяризация в обществе панорамного видения контекста, в котором существуют проблемы, а также базовых техник этого видения, способствующих не только улучшению наших знаний, но и снижению общей травматичности дискуссионного поля, преодолению нарциссического невроза власти на индивидуальном и коллективном уровнях — и основанных на том, что в античности называли «заботой о себе». Просветительские инициативы, художественные высказывания, развитие независимых коммуникативных пространств, книгоиздательства, проектов организации городской среды — всё это может служить прекрасным средством для решения заявленной задачи, но в современной России, увы, с каждым годом становится всё более проблематичным. Каждый новый репрессивный закон обрекает нас на всё более растерянное молчание и неготовность противопоставить ему хоть что-нибудь. С каждым днём ставки повышаются, а желаемый результат видится всё более призрачным. С каждой новой уступкой мы на шаг отдаляемся от того общества, которое могло бы по-настоящему отличаться от застарелых и тяжеловесных конструкций постсоветского мира. И хуже всего — нам не на что оглянуться в поисках оснований для исторического оптимизма или хотя примеров успешной борьбы. Поэтому «манифест» должен максимально освещать опыт горизонтальных сценариев социальной жизни/экономики/культуры из прошлого или из географически отдалённых регионов современности: очень часто нежелание/неготовность выходить за рамки примитивных властнических паттернов и устоявшегося порядка вещей продиктовано убеждённостью в том, что «всегда так было и будет, а по-другому не бывает». Впрочем, в этом нет ничего удивительного: рынок и государственная идеология делают всё для того, чтобы изобразить себя как вечные и безальтернативные инстанции. Эта иллюзия напрочь атрофирует фантазию, что было прекрасно осмыслено ещё в 1960-х, с их лозунгом «Вся власть — воображению!». Но, вместе с тем, она также подлежит довольно нехитрой деконструкции — по крайней мере, через освещение её многочисленных альтернатив. Думаю, это должно стать одной из главных структурных задач «манифеста».
Способность самостоятельной работы со сложным полем взаимосвязанных проблем — главное условие возможности любой социальности, отличной от текущей — предполагающей инертное и некритичное следование догме и внешнему императиву, простым формулам и устаревшим клише, не способным подстраиваться под многомерную и динамичную современность. Практика других обществ показывает, что такая способность оттачивается и совершенствуется в коллективном опыте, в том числе в опыте борьбы. Однако делать эту задачу зримой для всех — можно и нужно уже сейчас: например, повсеместно демонстрируя и обосновывая преимущества горизонтальных коллабораций, неавторитарной педагогики, активного коллективного субъекта, неиерархического сотрудничества, ненасильственной коммуникации, творческого мышления, открытости новому и продуктивности безвластных сценариев индивидуального и социального бытия.
Ольга Романова, журналистка и теле-радиоведущая
Я не думаю, что может существовать некий серьезный и осмысленный манифест, который устроил бы большинство россиян. Более того: я думаю, что не существует текста, который был бы прочитан. Это как с Конституцией, которая так поразила депутата и спортсменку Исимбаеву в то чудное мгновение, когда её включили в комиссию в качестве видного конституционного спеца.
Да и что может нас объединить?
Борьба с коррупцией? Помилуйте, очень большая часть россиян идет работать или мечтает работать чиновниками, силовиками, судьями и т.д., имея ввиду как раз коррупцию в качестве основного гешефта. Помножьте их на членов их семей.
Свобода, равенство, братство здесь тоже не проканают.
Образование, здравоохранение? Вопросов нет, это всё штуки правильные и хорошие. Я недавно прочитала учебник истории за 7 класс и долго материлась. Переписать учебник истории? Так это ж уголовное дело теперь. И, опять же, коррупция. Как, собственно, и медицина, и фармакология.
Пенсии и школьные завтраки? Так это всё в новой Конституции прописано, можно прикладывать к любому месту, если полегчает.
Остаются скрепы и нерушимость границ. Да, и главенство внутренних законов над международными. Вот этого всего у нас и так навалом.
А счастья нет.
Мне кажется, что в смысле объединительного манифеста нам надо вернуться к старому анекдоту про вопрос в цыганской семье, что делать с детьми: этих помыть или новых наделать?
Не надо нас мыть. Надо дать возможность новым людям написать свои манифесты и наделать своих ошибок. В TikTok или на улице, в университетах и на митингах.
Мой манифест — отстаньте от школоты и студентов. Мне неприятно, что их учат глупостям тётки, которые потом этими же руками фальсифицируют выборы и не видят ничего плохого в старых учебниках. Что их ловят, не пущают, сажают и ведут разъяснительные работы сержанты или майоры с интеллектом дрозофилы. И что в итоге они хотят уехать и уезжают.
Мой манифест — вся власть школоте. Они точно не глупее нас. И, кстати, никак не замешаны в коррупции, политических преследованиях, пытках, обнулении и в написании учебника истории за 7 класс.
Оксана Мороз, культуролог
На мой взгляд, манифест, имеющий потенциал для солидарности людей, должен содержать апелляцию к позитивной повестке и рассудочности действий.
Часто манифесты в массовом понимания считываются как исключительно критическое высказывание. Манифестация взглядов воспринимается как действие от противного — мы «против» каких-то действий, возмущены ими. Но для солидарности, объединения необходима не только критика, но и предложение каких-то изменений, наличие позитивной программы — мы «против» одного и «за» что-то другое. «За» может формулироваться через обращение к коллективной ответственности. Не так важно, какая интенция стоит за стремлением совершать какие-то поступки (главное — не людоедская), — она должна быть заметна.
Кроме того, часто манифесты основаны на критике, максимально ярко и жестко описывающей лишения, боли, страдания. Все мы знаем, что «плакательные» посты собирают значительную поддержку, поскольку взывают к состраданию. Но сострадание вообще-то:
а) базируется на довольно авторитарной позиции («мы», чувствующие себя более привилегированно, решаем протянуть руку помощи тем, кому «не повезло», кто «страдает»);
б) умаляет достоинство, объективирует того, кому «милосердно» помогают.
Я не утверждаю, что манифестация позиции не должна осуществляться с максимально правдивым описанием проблемы. Или что она должна игнорировать факт сочувствия к другому. Но слишком частое стремление бить по эмоциям, говорить с аффектами минимизирует возможность рациональной реакции. Значит, провоцирует на совершение поступков, не вполне отрефлексированных. Между тем, эффективный альтруизм, эффективное солидарное действие построено на адекватном, последовательном анализе ресурсов, которыми может поделиться человек. А не на исключительно эмоциональной и проходящей реакции.
Григорий Голосов, доктор политологии
Думаю, что вся программа демократизации умещается в два слова: свободные выборы. Поскольку смысл этого понятия до такой степени искажен российской пропагандой, что оно нуждается в разъяснении, то я допускаю полезность документа (если хотите — манифеста), в котором перечислялись бы конкретные условия свободных выборов в России:
1) освобождение всех политзаключенных и восстановление их права быть избранными; отмена репрессивных статей законодательства, которые служат основой для таких ограничений;
2) свободная регистрация оппозиционных партий;
3) представление этим партиям равного доступа к общедоступным средствам массовой коммуникации;
4) реформа системы избирательных комиссий и наблюдения на выборах для предотвращения фальсификаций.
К этому можно было бы добавить несколько пунктов, но главное уже перечислено. Если же понимать под манифестом изложение некой общей позиции по поводу будущего политического и социального порядка, то я считаю составление такого манифеста самым верным путем к тому, чтобы оппозиция в очередной раз увязла в согласованиях и формулировках. Разные оппозиционные силы придерживаются, естественно, совершенно разных установок по поводу идеального общества, и то, какие из этих установок будут реализованы, решат избиратели на свободных выборах. За них и надо бороться. По этому поводу, полагаю, никаких разногласий быть не может.
Кирилл Медведев, поэт, переводчик, политический активист
Возможно, авторам манифеста стоит вместе проехать по стране и поговорить с разными людьми о том, что их больше всего волнует. Если я попытаюсь совместить свои, вынесенные из таких разговоров, наблюдения с собственными ценностями, то получится примерно следующее.
Нам нужны базовые демократические права и свободы: свобода от пыток и неправомерного ареста, свобода мнения, совести и религии, прессы, собраний и переписки. Право на справедливый суд. Нам нужны права социальные, о которых упоминаются реже, но которые неотделимы от политических, потому что человек, замученный работой и кредитами, необходимостью оплачивать самые базовые и все более коммерциализирующиеся блага, не может полноценно участвовать в демократических процедурах. Политическая демократия без демократии социальной — формальность и лицемерие. Поэтому нам нужно право на бесплатную и качественную медицинскую помощь и образование, а также полноценное право работников на профсоюзы и забастовку.
Народ должен иметь право на основные национальные ресурсы и на прозрачное, демократическое управление ими. Право выбирать и отзывать своих представителей на самых разных уровнях.
О позитивном манифесте невозможно говорить, не затрагивая культуру и идеологию. Позитивная программа должна по возможности отводить на второй план те идеологические и культурные противоречия, которые мешают нам объединяться для достижения прав и свобод для всех.
Поэтому ни западничество, ни ностальгия по СССР не должны играть принципиальную роль для позитивного проекта новой России. Давайте признаем право каждого видеть и чувствовать историю по-своему. Для кого-то сталинские репрессии — по-прежнему боль и открытая рана, а для кого-то актуальнее и больнее — распад, голод и беспредел 90-х. Для кого-то победа демократии произошла в 91-ом, кто-то считает, что демократия была окончательно разгромлена и расстреляна в 93-ом. Кто-то видит в СССР только доброе и светлое, кто-то — наоборот. Это право каждого и каждой, но такие картинки не должны вытеснять общую повестку.
Нужна позитивная и демократическая, «народная» версия истории вместо тех двух версий, которые нам без конца предлагают: а) истории бесконечной славы и величия, побед над внутренними и внешними врагами, б) истории рабства, диктатур, вины и позора.
Помимо честного и спокойного разговора об имперском и советском прошлом, нам нужно повествование о том, как народ и народы в России боролись, побеждали, строили, жили вместе и готовы заниматься этим дальше. Только так можно преодолеть тот идеологический разрыв, который формировался долгой травмой разочарования радикальной интеллигенции в советском проекте. Этим разрывом сегодня умело манипулирует власть, наделяя жизнью и без конца сталкивая в разных комбинациях фигурки условных «ватников» и «либерастов».
Международный образ новой позитивной России будет также далек от сегодняшнего образа регионального империалиста с потугами на духовную миссию, как и от образа «обычной» западной демократии. Россия — огромная, сложная, уникальная страна, и для того, чтобы сохраниться, ей придется серьезно трансформироваться, причем не по советам с Запада или Востока, а по своим собственным, на ходу изобретаемым лекалам. Только в этом случае мы сможем на равных общаться с разными странами, и даже радовать и вдохновлять своим существованием, почему бы и нет.
Чтоб немного развеять тот розовый флер, который неизбежно исходит от таких проектов, заранее предположу, что в предлагаемом консенсусе вряд ли найдут для себя место некоторые группы — на самом деле малочисленные, но способные легко разрушать политическую дискуссию: любители репрессий, пыток, массовых расстрелов и депортаций; поклонники ничем не ограниченного рынка; сторонники расово чистой Белой Руси в пределах Среднерусской возвышенности.
Все остальные, я считаю, способны прийти к базовым политическим ценностям, общему вектору развития и некому динамическому равновесию, подразумевающему, конечно, и острейшую политическую борьбу.
Что касается способа презентации — тут мы вряд ли придумаем что-то новое. Амбициозные манифесты вроде вышеописанного народ всегда предъявлял власти на площадях, равно необходима и детальная работа над программой перемен в кабинетах. Надеюсь, так у нас и получится.
Гасан Гусейнов, филолог, лингвист
Такой манифест возможен: манифест за космополитизм, например. Он объединил бы людей, которые хотят спланировать свою жизнь по-новому, без попытки убедить тех, которые думают, мол, где родился, — там и пригодился. Манифесты нужны не для того, чтобы всегда объединять всех, а для того, чтобы в данный момент объединить единомышленников.
А вот манифест, выражающий всеобщие боли и надежды, возможен разве что как манифест фашизма: один народ, один вождь, одна партия. Даже в одной семье невозможен один манифест на всех, что уж говорить о народах и странах. Попробуем представить себе Манифест коммунистической партии или Десять заповедей. Где все эти заповеди в реальности, в жизни? Нет, а на их месте — преступления, совершенные ради вроде бы соответствия дел — словам.
Такого манифеста, по-моему, быть не может. На меня произвели колоссальное впечатление фильмы-расследования ФБК Алексея Навального. Вы сами всё видели. Как частный человек я могу причитать и возмущаться. Но трезвый человек сказал бы: «Какое счастье, что эти чекисты — такие неисправимые и карикатурные воры! Ведь они могли бы эти средства использовать для новых вооружений, для захвата соседних земель, для укрепления армии и флота. Вот это был бы настоящий ужас!» Вот почему даже манифест в защиту заповеди «не укради!» вовсе не обязателен и не во всех случаях достоин внимания. Манифест может быть у маленькой группы поэтов или художников.
Нового осмысления проблем действительно не хватает нашему населению. В принципе люди мало исправимы. И даже в условиях пандемии многие сходят с ума от скуки или недисциплинированности, особенно интеллектуальной. Могли бы, например, повысить образование и культурный уровень, а вместо этого ударяются в какое-нибудь антипрививочное движение, требуют отмены локдауна и боятся поголовного чипирования. Но очень многие берутся за ум и начинают думать, строя свое собственное будущее. Поэтому мой манифест — долой манифесты!
Опыт саморепрезентации через манифест советский народ получал три поколения подряд. А сейчас этот продукт впрыснули еще и многим россиянам. Смысл этого опыта в том, что мы всё равно лучше всех, что мы самая читающая в мире страна, первыми запустили человека в космос, что у нас самый вкусный шоколад или мороженое. А если практически всё немного не так, то и черт с ним. Вот почему «народная саморепрезентация» — это своеобразная форма идейного рабства. Население России в большинстве своем раболепствует перед начальником с дубиной, не ценит человека и пока не разделяет человеческих ценностей свободного мира. Но люди начинают просыпаться, отряхиваться от этой спячки, обретать достоинство, учиться у других. Это очень важный, хотя и болезненный процесс. Внешнее его проявление — повысившаяся чуткость к родному языку у очень многих людей. Можно сказать, что это водораздел — вот здесь бассейн рек с мертвой водой, а здесь — с живой. Носители клоачного русского пока еще очень сильны. Но их царство не вечно. Ничто не сломит правды о себе самих. Осознание ее — залог успешного избавления от состояния, в котором мы сейчас оказались. Перестройка началась с фильма «Покаяние». Но нашим было проще плюнуть и растереть. Ни каяться не захотели, ни по-настоящему погоревать над советским прошлым и его жертвами. Вместо этого началась дьявольская саморепрезентация «великой эпохи». Нет уж, давайте лучше обойдемся без народных саморепрезентаций.
Виктор Вахштайн, социолог
Идея манифеста, который «объединил бы людей ЗА, а не против», «отразил бы все надежды населения», и разом преобразовал бы общество в «новое, более осознанное», причудливым образом сочетает в себе прекраснодушие 60-х («Love Is all you need!») и цинизм 2010-х (в духе известного мема Сергея Доренко «Любить живых людей»).
Начнем с того, что манифесты не объединяют. Напротив. По самой своей логике манифест — это жанр раскола, подрыва, отсечения. Формула манифеста = заявление (declaratio) плюс проявление (manifestatio). Скрытые противоречия, мнимое единство, иллюзорная солидарность — то, что требует проявления. Манифесты обнаруживают точки напряжения и линии раскола там, где заинтересованные лица хотели бы видеть всеобщую солидарность и моральное единство. Манифестировать — значит, разоблачить. Заявление — вторая операция манифеста — предполагает усиление этого раскола за счет противопоставления «сущего» и «должного» (в некоторых случаях: «настоящего» и «будущего»). Авторы манифеста не просто противопоставляют «нас» «им», вскрывая маскируемое противоречие, они заявляют о своей решимости сбросить «их» с корабля современности.
Поэтому какая бы очередная банальность не попыталась сейчас выдать себя за новый манифест ценностей большинства — «Прогресс неизбежен», «Государство должно заботиться о людях», «Мы — 99%», «Перемены нужны», «Человек — мера всех вещей», «Экономика должна быть экономной» — она так и останется банальностью. Но никак не манифестом.
Александр Данилин, психиатр, журналист
Главная проблема как всегда в трактовке понятий. Мне, например, думается, что никакого «общества» в современной России нет. Общество можно описать только через систему социальных взаимосвязей и взаимодействий. Такой системы более не существует — не работают ни законы, ни традиции. «Общество» мертво.
Никакие манифесты и манифестации не могут разбудить труп. В живом обществе систему отношений и взаимодействий определяют его цели. Общество умирает, когда целью существования его членов являются исключительно комфорт и безопасность. Ещё Зигмунд Фрейд назвал подобные устремления влечением к смерти. Смерть, в некотором смысле, и есть абсолютный комфорт и абсолютный покой. Условной границей комфорта и безопасности является чувство страха. Комфорт заканчивается там, где начинается опасность. Любой призыв к общественной активности связан с риском, то есть со снижением уровня комфортности существования.
Главный симптом умирания общества — это скука. Скука — результат побега от страха в комфорт. Эрих Фромм называл подобные процессы бегством от свободы. Свобода всегда сопровождается чувством неопределённости и нарастанием страха и тревоги. Тоталитарное советское общество было обществом, где будущее человека было заранее определено. Отсюда и существующая до сих пор ностальгия по этому обществу. Стоить отметить, что скука и была главным фактором, разрушившим СССР.
Страх и тревога порождают напряжение, преодолевая которые, человек получает возможность расслабиться. А расслабление мы и называем удовольствием. Классический пример — оргазм. Напряжение двух партнёров по экспоненте и заканчивается стремительным расслаблением.
Закон физиологии нельзя отменить, не отменив саму физиологию. Для того, чтобы расслабиться, — нужно сначала напрячься. Нельзя отдохнуть от отдыха.
Стоит ли говорить, что комфорт связан с отдыхом и расслаблением, незаметно переходящими в скуку. Я не могу предсказать момент, в котором общественная скука достигает своего апогея и начинает требовать действий, для того, чтобы возникло напряжение. Но такой момент обязательно возникнет, если только нарастающая кибернетизация не сможет окончательно отменить законы физиологии.
Если говорить об инструментах, способных вывести членов общества из состояния комфортного дурмана, то, на мой взгляд, начинать нужно не с манифестов, а с опросников.
Для человека, одуревшего от комфорта и безопасности, интересные опросники и тесты являются инструментами, повышающими личный комфорт и безопасность. Мне думается, что подобные опросники могут быть посвящены исчезающим из обращения по мере умирания общества этическим понятиям, входившим когда-то в круг платоновских Идей и морального императива Канта. Это опросники, посвященные таким понятиям как Справедливость, Красота, Благо, Свобода, Уважение, Истина. Например: «Какие поступки вы относите к справедливым?» или «В чём заключаются основные блага, которые должен получить человек в течении жизни?»; «В чём заключается и как проявляется свобода человека?»
Манифест в любом виде и форме должен появляться как результат массового опроса или как интерпретация массового теста. Только в этом случае он приобретёт для личности значимый смысл.
Мёртвое общество считает процессы самопознания полезными, то есть безопасными. Поэтому, для того, чтобы сегодня манифест или перфоманс приобрел некоторую общественную значимость, — он должен приобрести форму общественной «практики себя».
Катрин Ненашева, художница, арт-активистка, правозащитница
Мне очень хотелось бы, чтобы люди объединились за осознанность в самом широком смысле. Под осознанностью я подразумеваю понимание того, что у каждого из нас есть возможность влиять на происходящее в нашей стране каждый день. Каждое наше действие в повседневной жизни влияет на реальность. Ради этого в нас должно расти понимание субъектности: каждый из нас может действовать вне зависимости от обстоятельств и мнения большинства и подбирать индивидуальный способ реакции на действительность.
Мне кажется очень важным, что изменение политической, социальной реальности проходит через такие простые процессы, как волонтерство, активизм и вообще любые проявления социальной ответственности. Чем больше и чаще люди будут поддерживать других, помнить о том, что у нас есть огромное количество социальных проблем, незащищенных групп, людей с инвалидностью, опытом бездомности, жителей психоневрологических интернатов, людей подросткового возраста, которые постоянно нуждаются в помощи и поддержке, — тем осознаннее мы будем становиться.
Знание, понимание и осознание того, что мы действительно субъекты — это то, за что люди должны объединяться и расширять тем самым свои социальные связи, глобализуя пространство культуры, искусства, науки и повседневности.
Не у каждого человека есть возможность социализироваться: я говорю о людях из закрытых учреждений, бывших заключенных и людях с психическими особенностями, ментальными расстройствами. Для них выражение мнения в публичном поле — недоступная привилегия. Поэтому нам нужно объединяться за коммуникацию — открытую и понятную для всех — с инструментами самоадвокации и выражения мнения. Люди должны овладеть этими инструментами — и в этом им помогут художники, искусствоведы, кураторы, ученые, активисты и социальные работники.
Редактор: Яна Климова
