В начале февраля в ЦИМе прошла премьера спектакля «Прорубь» по пьесе Андрея Родионова и Екатерины Троепольской. Весной режиссер спектакля Андрей Сильвестров выпускает одноименное кино. Мы поговорили с авторами о съемках фильма, о соотношении в «Проруби» вымысла и реальности, о своеобразии творческих тусовок и специфике театра и литературы.
— Какие ощущения от первой постановки пьесы на сцене? Мы с трудом пробились на премьеру!
Андрей: Так получилось, что две наши пьесы вышли в Центре им. Мейерхольда почти одновременно: «Сван» в большом зале, «Прорубь» — в малом. Я не думал, что «Прорубь» будет иметь успех, так как это сценарий для кино, а спектакль получился по дороге к фильму. Оказалось, что она востребована и публикой, и критиками.
Катя: «Прорубь» — проект, который с самого начала рождался вместе с Андреем Сильвестровым, режиссером фильма и спектакля. Года три назад он предложил нам написать сценарий для кино. Мы его втроем обсуждали, возникла идея проруби как объединяющего сюжета. Мы постоянно находились в некоторой эстетической борьбе, которая помогала выработать новые мысли.
А: Условие Сильвестрова было в том, чтобы на следующий год повестка этого сценария не погасла. Его условием была как бы... вечная история России. И архетипы, которые там заданы, — прямые, вечные.
К: Было несколько читок пьесы. Первая состоялась на фестивале «Любимовка», в ней участвовали ведущие «Дождя» Анна Монгайт и Денис Катаев. Читка имела успех, но публика «Любимовки» — люди продвинутые, с особенным чувством юмора. Так как Андрей Сильвестров — почетный президент Канского видеофестиваля, решили проверить на жителях Канска (Красноярский край). И ничего, люди реагировали и здесь, хотя их было немного.
А: Но главное наше переживание было связано со съемками фильма. Самая первая сцена, которая снималась, — выход водолаза из проруби. Андрей Сильвестров организовал массовку с милиционерами, скорой помощью, «моржами».
К: Мы тоже затесались в массовку, видели, как актеры-моржи и просто трущиеся возле проруби люди наблюдали водолаза, который кричал: «Иисусу было тепло!». И это воплощение в жизнь нашего безумия было для нас серьезным потрясением. А спектакль появился без особого напряжения. Часто маленький зал труднее собрать, потому что громкие премьеры происходят в большом зале. А здесь удалось. И зал был для нас удивительным, абсолютно незнакомый нам контингент. Потому что на «Сван», например, ходит веселая, яркая, нарядная молодежь.
— Расскажите подробнее об экранизации «Проруби» Сильвестровым.
К: Фильм будет готов этой весной и, вероятно, попытается участвовать в фестивальном процессе. Андрей Сильвестров — очень серьезный парень, представитель такого явления как параллельное кино, киноклуба Сине Фантом.
А: Он сделал спектакль «Прорубь» в качестве рекламы своего фильма, но неожиданно спектакль пошел сам по себе.
К: А в фильме играют известные актеры: Михаил Ефремов, Дмитрий Брусникин. И все эти люди работают бесплатно. Мы собирали деньги на «Планете.ру» — 700 000 рублей, нашли серьезную поддержку со стороны мецената Вадима Богданова. С его помощью мы как-то еще продвинулись, но все это, конечно, делается на энтузиазме.
А: Вадим, кстати, оказался моим родственником. Показал генеалогическое древо. Так вот нам повезло со спонсором.
К: Подводную сцену снимали в бассейне, где дайверы тренируются. Одного из зожников играет Александр Шабуров из группы «Синие носы». Оказалось, что плавать он не умеет. Водолазы подныривали, подтаскивали его под водой за ноги к тому месту, где надо находиться, и он говорил текст в камеру. Было очень смешно. Мы там просидели часов 12 в воде, вокруг плавали синхронистки, очень было красиво.
— Насколько близко все происходящее к жизни, учитывая специфику такой сцены?
К: В «Проруби» есть прием, который мы сами придумали когда-то, — поэтический вербатим. Мы берем какой-то реальный текст и рифмуем его. Был момент, когда Герман Лукомников готовился к роли Анатолия Космоловского и говорил: странно, разве Толик так разговаривает? Он разговаривает сложнее.
А: Еще мне написал: «Я придумал другой текст!» Я написал ему в ответ: «Прости, пожалуйста, я-то рифмовал Толика текст». И Герман тогда поискал в интернете и действительно нашел то интервью с Осмоловским, по которому я рифмовал речь персонажа Космоловского.
К: А реплики зожевцев — это полностью рифмовано с форума купальщиков. Вообще, все истории — это зарифмованные сюжеты из прессы, и даже VIP-проруби существуют.
А: И водка «Бомонд» существует. Все, в основном, снято из жизни.
— Что вы можете сказать о других постановках в сравнении с «Прорубью»?
К: «Сван» — более масштабный. Это брусникинцы, танцы, песни, костюмы, декорации. На «Сван» дал грант Департамент культуры Москвы. Полина Бахтина, прекрасный художник, работает на этом спектакле. «Сван» — сложная конструкция, а «Прорубь» — минималистично решенная штука.
Режиссер Юрий Квятковский и Виталий Боровик вырастили «Сван» из пластических этюдов, которые сами по себе тянут на отдельный спектакль. Поэтому он существует в таком виде: в 16:00 — читка, в 17:00 — этюды, это бесплатно для всех, а в 20:00 — сам спектакль. Вообще, «Сван» и «Прорубь» — это как артхаус и Mad Max сравнивать. Безумный драйв в «Сване»,
подвешенная установка барабанная, куча всяких креативных музыкальных инструментов из труб, лопат.
— А что вам ближе — своего рода Mad Max или артхаус?
К: Если нас спросить, какой мы текст больше любим — «Прорубь» или «Сван», здесь мы вам ничего не скажем, в этом не разобраться. Ну, наша первая история любви — это «Сван», конечно. В «Сване» мы видели бешеную работу, ну и потом брусникинцы — целая история, большая любовь и большая привязанность, потому что там очень нежные отношения между ними, очень нежные отношения Брусникина к ним...
А: И потом, они если сделали вещь, то от нее не откажутся. Это очень редкое качество: если уже взялся за что-то, доводи до конца.
К: Сильвестров постоянно говорит: «Я ненавижу театр, я ненавижу кино, поэтому я постоянно делаю замес кино и театра, телевидения, и чтобы еще современное искусство...». Он же не свой для театрального мира человек, он человек вроде как со стороны. И он игривым, непонятным способом, без лишних скандалов, лишних репетиций и всяких там трудов и работ, пролитых слез, внезапно выдал легкий и классный продукт, с которым нам всем очень удобно.
Актеры радуются, у них есть и где в чем-то развивать себя, и текст еще на телевизоре идет... (смеется). А брусникинцы для нас еще особая история потому, что они наш текст с любого места наизусть знают. Этюды строятся на том, что они, поддавшись какому-то движению, импульсу, выстраивают разговор с любого места.
Нам казалось, что «Сван» — очень горячий текст, социальный, про мигрантов, и если не сейчас, то потом он уже будет никому не нужен. А в итоге мы поняли, что театральный процесс — это длинный процесс: пока написали, пока читки... До того момента пока ты не станешь драматургом, к которому театр обращается: вот, напиши нам пьесу до апреля, а в сентябре мы ее поставим, то до постановки текста проходит достаточно длительное время. Мы к этому относимся спокойно, потому что этот цикл полностью знаем. Ничего не устаревает. «Сван» вот вышел сейчас, люди говорят: еще актуальнее! Рассказывают истории, что мигрантам надо будет сдавать экзамен в стихах и что в Яндекс-такси водители роботам должны читать стихи.
Нас часто спрашивают серьезные либеральные издания: что вы это все шутите, не радикально высказываетесь. Нам кажется, что достаточно радикальных высказываний на общественные темы, а мы просто выступаем в своем жанре и чувствуем себя там нормально.
— Расскажите, как вдвоем удалось написать поэтический текст?
А: Дело вот в чем. Катя мне расписывает план того, о чем я должен писать. Причем это план не по пунктам, а план того, какие слова я должен использовать. Я, как человек совершенно маргинальный, не контролирую процесс, а Катя контролирует. А потом проверяет написанное (смеется).
К: Андрей изначально известен как «певец городских окраин» со своими «маргинальными балладами». Мы постоянно над этим смеемся. Но то, что Андрей всегда рассказывал истории в стихах, правда: когда мы познакомились, он искал кого-то для большой формы. Рассказать историю с одной линией Андрею хорошо удавалось, а вот большую форму он не держит.
Но никто из нас, хотя я училась в Литературном Институте, не понимал никаких драматургических приемов. «Сван» грешит всякими вещами.
А: Но работаем мы очень трудно. Мы как два автора все время в жуткой конфронтации. Факт нашего творческого союза — спор. Но если бы я не встретился 10 лет назад с Катей, ничего бы этого не было.
Все, что касается драматургии, я хочу это подчеркнуть — Катино. Я — все, что касается поэзии. Только я спрашиваю сначала: Катя, что в любовном разговоре может быть? Она объясняет, я рифмую сходу.
К: Да, я спец (смеется).
— А кто что вообще придумал в «Проруби»?
А: Художника придумала Катя, иначе пьесы бы никакой не было. Она же придумала фразу Водолаза «Иисусу было тепло».
К: Изначально мы придумали историю любви. Думали, про кого писать для Сильвестрова. У нас есть товарищ один, на которого мы стали ориентироваться. Ему принадлежит фраза «Я с Путиным здоровье клал на кокаиновых дорожках Праги». Дмитрий Пименов, художник. Мы стали придумывать кино про Дмитрия Пименова — не житие Пименова, а просто оттолкнулись от персонажа. Так как Пименов перформер, возникла идея, что должен быть перформанс, обладающий пименовской ясностью. Нельзя сказать, что персонаж полностью списан с Пименова, — Пименов очень тонкий парень, обладает массой высоких качеств, а у нас образ для телека, плосковат поэтому. Но фразу его коронную мы прихватили. А наше любимое пименовское выступление — это когда он в рыцарском обмундировании ходил на Красную площадь и его не пропускали через металлоискатели. Это было очень романтично, очень человечно — без радикальности.
И Сильвестров отреагировал. Андрей придумал, что фильм может называться «Прорубь». Сильвестров предложил развивать в нем четыре истории. Мне казалось, что архетипы слишком пряничные, простые. Тогда Андрей создал иную тональность, которую Сильвестров одобрил.
А: А еще я купил литр виски и написал эту форму телевизионных заголовков как обрамляющего сюжета. На следующий день у нас были запланированы съемки, где я прочитал Сильвестрову то, что написал.
— Андрей, вопрос про поэтику и эволюцию жанра. Как живется с ярлыками про традиции лианозовцев и маргинальные окраины, и как вы пришли к такому тексту — точному, меткому и одновременно поэтическому?
А: Дело в том, что я классически образованный человек, который пробовал разные вещи. Как-то делал тексты форме рэпа. Потом — совершенно другие, лаконичные. А почему я из вот этих рэповых стихов попытался переформатировать пьесы и стихи короткие, я не обязан отчитываться ни перед кем. И что интересно, ни один толстый журнал не заинтересовался пьесами. Это любопытный факт, который много говорит о том, нужны ли нам толстые журналы. Ни один толстый журнал не заинтересовался поэзией Всеволода Емелина, например.
К: У Андрея — проектное и концептуальное мышление. Он испытывает разные технологии. В прошлом году писал для Газеты.ру колонки на злобу дня, теперь затеял эту историю с дневником — одно стихотворение в день, со дня смерти Мамлеева.
— Катя, вы учились в Лите и ИЖЛТ, Андрей — известный поэт... Как оказались по ту сторону сцены?
К: Мы познакомились в 2007 как кураторы и начали сотрудничать, создали фестиваль видеопоэзии «Пятая нога». Затем уехали в Пермь, где начали писать пьесы. Сбежали, в общем, из литературной тусовки в театр.
А: Я в театре работал с 1993 мастером красильного цеха. Литературная тусовка уже была, а театральная пришла ко мне через Эдуарда Боякова. Надо сказать честно о двух моих людях — о Гельмане и Боякове, которым я многим обязан.
К: Эдик пригласил Андрея работать в театре «Практика». Бояков в этом смысле — наш крестный, хотя сейчас мы с ним не очень близки в силу разных политических взглядов.
Мы расширяем свою публику благодаря театральным и литературным людям, которые приходят на выступления. Мы на том сошлись, что мы оба люди, которые пытаются выйти за пределы узкого круга. Мы все время создаем такой синтетический бесконечный круг общения: писатели, театральные и кинорежиссеры, художники, музыканты. Из-за этого мы всем свои и всем чужие.
— А что вы можете сказать о разнице литературной тусовки и театральной?
А: Литтусовка считает про себя, что кроме нее ничего нет. При этом театральная, художественная и киноиндустрия считают совершенно по-другому. Там крутятся большие деньги, больше возможностей.
К: Андрей говорит про деньги — разговор идет не о том, что все прям много зарабатывают: там просто принято говорить о деньгах. А в литературной тусовке — даже если вы придете в музей и скажете: давайте пригласим поэта и заплатим ему деньги. Тебе скажут: Поэта? Зачем ему деньги, он и так придет.
— Но ведь сейчас литературная тусовка становится все более разной...
К: Я помню, мы с Эдуардом Бояковым как раз ставили спектакль, и он назывался «Двенадцать». И вот там, кстати, с охотой участвовали все поэты. Одиннадцать поэтов, разных всегда. Там и Медведев участвовал, и Осмикин, и Гуголев, Гандлевский, Кибиров, Рубинштейн... И мы ставили молодых совершенно... А двенадцатым выходил Вениамин Смехов и читал поэму «Двенадцать». Все это было с картинкой хорошей на заднем плане, с тонкой музыкой, со светом, с тем, что они все были в черно–белом и подсвечены. И все они с большой охотой в этом участвовали, потому что выходишь, читаешь 3-5 минут, и у тебя реальный зал...
А: Сейчас существуют несколько тусовок. Левые активисты, которые активно работают во всех сферах искусства. Тусовка Дмитрия Кузьмина, которая, в основном, выросла, но по-прежнему существует отличный журнал «Воздух». Вечная тусовка Файзова и Цветкова. Уральская школа, в конце концов, то есть по географическому принципу. Или сетевая поэзия, если ее рассматривать в контексте литературы. Мы работаем со слэмерами, среди которых всегда побеждают профессиональные литераторы. Чем большим количеством навыков ты обладаешь, тем шире твои возможности. Мы с Катей ведем студию литературную и как раз на этом делаем акцент, на работе в разных направлениях.
— А как отнеслось литературное и театральное сообщества к тексту «Проруби»?
А: Для меня совершенно необъяснимым является тот аспект, что серьезное произведение, над которым думали два человека, неглупых в общем-то, оказалось совершенно ненужным серьезным толстым журналам.
В основном литераторам это неинтересно. Им малоинтересны Ярослава Пулинович, или братья Пресняковы, или Юра Клавдиев. Они просто не интересуются тем, что не входит в их компетенцию, и всё.
К: И с этим тоже определенная проблема. Потому что понятно общее место — что критика в жопе. Мы, например, тоже ведь читаем критические отзывы о постановках, и нам досадно, что пьесы сами по себе никто не разбирает. И мы пытаемся привлекать интеллектуальную элиту, то есть, литераторов. Но им действительно не очень интересно.
— А люди вообще ближе к театру или литературе?
А: Я могу сказать точно, что люди ближе к литературе, чем к театру.
К: Читают больше, чем ходят в театр, но театр сейчас моден. Это видно. Это началось в нулевых годах точно, может быть, и раньше, но для меня тогда, когда вдруг я узнала про Вырыпаева, про Серебрянникова, целый мир для меня открылся, что это не какая-то замшелая вещь из шкафа. А по-настоящему что-то живое. И плюс ко всему весь формат этих читок, которые практикует фестиваль «Любимовка», — это ведь совершенно литературная вещь. Люди собираются. Они читают пьесы, большинство из которых никогда и нигде не будет поставлено, потому что они вообще часто написаны как будто не для театра, а для чтения.
— Какие творческие планы?
К: Есть еще один проект, музыкальный. Это «Преступление и наказание». Это Андрея проект, он зарифмовал кое-что из Достоевского. И это, вероятно, случится 18 или 19 апреля в Электротетре и еще когда-то в Театре.док. Театрализовано-музыкальный перформанс. Там играют два прекрасных музыканта. Виолончель — Илья Рубинштейн, на электронике всякой — Андрей Гурьянов.
И, да, книжки. Мы надеемся, что скоро выйдет книга пьес и книга стихов.
А: У нас договор с НЛО, с Ириной Дмитриевной Прохоровой. Все написанные пьесы войдут туда.
К: У нас были с обложкой проблемы. Что там писать: «Стихи и пьесы. Андрей Родионов, Екатерина Троепольская»?
А: Долго думали над этим и просто решили, что надо выпустить отдельно пьесы и отдельно стихи и не путать никого, и Прохорова согласилась на это.
К: А так... мы уже друг от друга никуда не денемся!
