В киевском Пинчук Арт Центре я оказываюсь в очереди на полную перезагрузку. Блондинка в черном пиджаке полушепотом делится сценарием процедуры. Сейчас я зайду, сдам рюкзак, мне завяжут глаза, наденут звуконепроницаемые наушники и уведут в пустую комнату, где я смогу делать всё, что захочу.
Захочу облизать стену — можно. Трогать других участников — можно. Бегать, прыгать, сидеть на полу? «Не забороняє». А говорить? «Не можна говорити».
Наконец, мой черёд. Глаза обвязывают плотной чёрной лентой, уши накрывают. Прохладная рука выводит меня в соседнюю комнату, скрытую за чёрными шторами, и оставляет там, зачем-то раскрутив, одну. Что теперь? Ничего не вижу. Беспомощно раздираю воздух руками. Шаг влево, шаг влево. Еще пара шагов. Нащупываю холодную кожу стены и прижимаюсь к ней спиной.
Сколько здесь человек, кроме меня? Прокатываюсь валиком по стене, пока не утыкаюсь лбом в угол. Координата X готова. Провожу кончиками пальцев пунктирную координату Y, пока не врезаюсь во что-то тёплое и мягкое. Я вздрагиваю и отскакиваю.
Хорошо, что не надо ни на что смотреть, никого слушать, ничего говорить. Чувствую движение воздуха над губами, по ладони, чёлке. Еще несколько минут (не знаю точнее, время потеряно) прощупываю стену. Её равнодушный холод напоминает мне о сером цвете. Вслед за растерянностью приходит скука, затем — уверенность в себе и пространстве.
Выплываю на середину, где бы она ни находилась. Прощупываю воздух в поисках тела. По моей спине проскальзывает рука, но едва я оборачиваюсь, чтобы схватить её, она ускользает. Шаг, шаг. Хватаю теплую руку. Браслет. Плотное, мягкое тело. Чуть пониже меня ростом. Длинные, густые волосы. Наверное, каштановые. Оно трогает меня в ответ, но невнятно. Я подхожу поближе и обнимаю. Оно не вырывается, прижимается ко мне, сдавливая рельсы грудной клетки. Говорят, объятия облегчают боль. Мы греемся друг о друга секунд восемь, и, пожав друг другу руки, расходимся.
Продолжаю искать, верчу головой словно это поможет мне поймать сигнал приближения тел. Воздух трёт ноздри, слышу через наушники сбитый кашель. Я свободно двигаюсь, выставив ладонь праведника перед собой.
Тёплый мякиш задевает моё плечо. Мы цепляемся, обнюхиваем друг друга. Руки — мокрые, грудь — плоская, пузо — налившееся. Спортивная кофта, ремень с заклепками. Нерешительно обнимаем друг друга и расходимся.
Что теперь? Всех потрогала. Обжигаюсь ладонями о пол, сажусь на колени. Раз, два, три. Чья-то ладонь бьёт меня по уху и ускользает. Чувствую легкие вибрации на полу. Приседаю десять раз, подпрыгиваю пару. Меня снова кто-то ощупывает, я вырываюсь. Энтузиазм познания и нежность к другому сменяется вялостью. В горле застревает кулак отвращения. Чтобы прийти в себя, балансирую по десять счётов на каждой ноге.
В этой комнате слишком безопасно. Мы — недостаточно уязвимы. Если бы я начала раздеваться или душить кого-нибудь, меня бы остановили, мне бы сопротивлялись? Здесь нет насилия, как и нет источников раздражения. Здесь вообще ничего нет, кроме наивных жестов и генерирующих их тел.
Открываю глаза и вижу черную повязку, серую плитку и свои ноги. Кто-то врезается друг в друга и вскрикивает, по комнате рассыпается эхо. Хочу, чтобы стало совсем тихо и темно. Еще тише и темнее. Кажется, я устала.
Я поднимаю руку, как проинструктировали на входе. Через несколько секунд подходит фасилитатор и забирает меня. Он тянет меня обратно к чёрным занавескам, ставит, разворачивает, снимает наушники, а потом — повязку. Тонна звуков заливает ушные раковины. Глаза опаляются от яркого света. «Всё нормально?», — спрашивает меня мальчик в чёрной футболке, с копной рыжих волос и наливающимся прыщом на подбородке. Глаза у него такие же ледяные, как и руки. Поодаль другой фасилитатор повторяет китайцу на английском суть эксперимента. «Очень громко», — вскрикиваю я чужим голосом.
Достаю из локера рюкзак и выхожу на лестницу, потирая глаза. Что это было: партиципаторный перформанс или депривационная терапия? Если идти туда снова, придется рыть пол ногтями, размахивать ногами как вентилятор лопастями, кататься по полу. Двигаться, представляя опасность. Интровертам вроде меня не нужны минуты самонаблюдений в комнате Абрамович. Вся моя жизнь — самонаблюдение, до того пристальное, что перестаешь отражаться в зеркале. А «Генератор» помогает раскрыться, двигаться без обязательств, общаться без разочарований. Кто-то смакует пустоту, а я требую её заполнения.
Интересно, какие китайцы на ощупь?
