Коли уж приперлись, пусть ломают. Как менты при обыске моей квартиры украли 20 тысяч и залипли на фильм о политузниках

Корреспондента «Дискурса» Всеволода Королева уже 16 месяцев держат в СИЗО по репрессивной статье о распространении «фейков» про российскую армию. За два поста в VK о событиях в Буче и Бородянке журналисту грозит до 10 лет лишения свободы. Адвокат Мария Зырянова сообщает об ошибках в документах со стороны обвинения. Так, на заседании в начале ноября выяснилось, что анализ высказываний Севы делал не лингвист, а политолог, а экспертиза постов, которая якобы доказывает его виновность, содержит множество нарушений.

В СИЗО Сева написал и передал самиздату рассказ о том, как проходил обыск в его квартире в 6 утра: почему солнечным летним утром взял теплый свитер, услышав за дверью ментов, как попытка сходить в туалет спровоцировала собровцев на выламывание двери, почему опера всячески намекали на пристрастие Севы к алкоголю и наркотикам, как залипли на его документалку в поддержку политзаключенной Марии Пономаренко «Холодный май», украли при обыске 20 тысяч рублей и возмущались, когда проходившая мимо девушка, увидев Севу в наручниках, отчитала их перед отделом полиции.

Времени было шесть с копейками утра, и вначале я даже не понял, что происходит — кто-то изо всех сил барабанил и звонил в дверь. Впрочем, уже через полсекунды сомнений не осталось: «Менты», ответил я на растерянный взгляд своей девушки. Открывать, разумеется, я не собирался — коли уж приперлись, так пусть ломают, — но надо признать, что в этой психологической и шумовой атаке был определенный смысл. Я бродил по дому в некоторой растерянности: сил моих хватило лишь на то, чтобы предложить девушке одеться — еще не хватало, чтобы они видели ее голой, — покурить на балконе (быть может, в последний раз) и взять теплый свитер. На улице было солнечное июльское утро, но я точно знал, что скоро зима. А вот позвонить, например, адвокату не возникло даже мысли.

Минут через семь я решил подойти к двери — очень хотелось в туалет, но я был не уверен, что успею. Однако мое «Дайте в туалет сходить» было воспринято не совсем так, как я ожидал, и собровцы начали ломать дверь. 

Буквально несколько минут, и я уже лежу лицом в пол, а под нос мне пихают смартфон и требуют представиться. Всё это было совсем не страшно, скорее по-киношному, поэтому я расслабился и даже начал улыбаться. 

В конце концов, абстрактно я был абсолютно готов к тому, что рано или поздно всё так и произойдет, а значит, не было никаких поводов для паники.

Примерно за полгода до случившегося я уже представлял себе картину обыска — единственное, чего мне не хотелось, так это чтобы менты рылись в комнате моей покойной мамы, но в моменте я ничего не почувствовал по этому поводу. Сама ситуация была немного абсурдной — вломившиеся ко мне опера явно считали меня преступником, а также всячески намекали на мою страсть к алкоголю и наркотикам, чем немало позабавили Лиду, которая, в ответ на очередной хамский выпад, даже поинтересовалась, не виднее ли ей, пил ли я накануне (разумеется, нет). Она вообще вела себя настолько по-боевому, что молодая следачка буквально через несколько минут объявила, что она препятствует обыску, и Лиду увели из квартиры.

Вообще обыск был весьма хаотичным — менты изъяли несколько тетрадок и плакатов (в тетрадках «были обнаружены рассуждения на тему политики и государственной власти обвинительного характера»), а также технику. 

При этом они залипли над фильмом «Холодный май» и посмотрели как минимум половину — на экране Сергей Подольский, улыбаясь, гадал, впаяют ли задержанному 1 мая с плакатом «Мир. Труд. Май» дискредитацию армии или нарушение коронавирусных ограничений.

В столе у меня лежало около 30 000 наличными. В какой-то момент один из сотрудников подозвал меня со словами: «Деньги возьми, ТАМ тебе пригодятся». Тысяч при этом осталось уже десять, впрочем, иного от сотрудников нашей полиции ожидать было хоть и можно, но беспочвенно. Чуть позже, перед 57-м отделом полиции, куда меня повезли для удостоверения личности (паспорта в тот момент я так и не нашел), у меня попросила огонька проходившая мимо девушка: заметив, что я в наручниках, она начала на чём свет стоит костерить окружавших меня «эшников». Один из них с некоторым даже недоумением спросил: «Что у вас тут за район, чего нас тут так не любят?» И в самом деле.

Тем временем я начал потихоньку понимать, что мне инкриминируют. Следачка говорила о постах во ВКонтакте, а я действительно писал там кое-что о войне. 

Впрочем, именно после начала войны я туда и вернулся — из тех соображений, что, кроме многоразличных проверяющих бездельников, там проводят время живые люди, у которых могут отсутствовать иные источники информации.

Кроме того, нагрянувшие ко мне «эшники» непрерывно говорили о том, что я якобы рассылал по городам и весям какие-то сообщения о минированиях. Тут же они завели и свою обычную волынку о том, что в их силах сделать мою жизнь в тюрьме максимально тяжелой, и намекали на возможность «выбить» для меня домашний арест, что выглядело совсем уж фантастично. Вся эта лабуда в духе «мы видим, что ты парень неплохой…» отыгрывалась немного лениво и на автомате, но всё же, видимо, была призвана заставить меня назвать кого-нибудь, кого я мог подозревать в распространении с моего IP сообщений о минированиях, коль скоро сам я этого не делал. Однако единственными таковыми людьми я мог считать только их самих или же из коллег, поэтому должного впечатления их речи на меня не произвели. Я лишь в который раз машинально пожалел о том, что человеческая изобретательность в нашей стране расходуется столь бестолково.‌

Обыск подходил к концу, а я в последний раз заварил кофейку, размышляя о том, что еще положить в рюкзак. Было немного непривычно выходить в собственный двор в наручниках. Втайне мне немного хотелось, чтобы во дворе были люди, но двор тем утром был отчаянно пуст.