«Такой же псих, как и напротив»: психологи и психотерапевты о своих ментальных заболеваниях

Представьте, что сидите на приеме у терапевта. Задумываетесь ли вы, что происходит у него в голове в это время? Поел ли он с утра, хорошо ли выспался, какое у него сегодня настроение? Внутренний мир специалистов, занимающихся психическим здоровьем, тщательно скрыт от глаз клиентов — таковы традиционные установки в профессиональной среде. Может, ваш психиатр или психолог сам живёт с хроническим психическим расстройством, находится в депрессии или имел травматический опыт? Дружественные отношения с клиентами находятся под запретом, любое проявление чувств — строгое табу. Разбираемся, как справляются с проблемами люди, чья работа — помогать другим жить и чувствовать себя хорошо.

Уверенный, адекватный, знающий, чуткий, мудрый, спокойный, опытный, проницательный, ровный, терпеливый, рассудительный. Этот хоровод прилагательных — различные характеристики личности психолога и психотерапевта, которые упоминают пациенты. В 2016 году латвийский психолог Евгения Карлин решила исследовать образ терапевта в представлении клиентов, и именно эти черты оказались для них самыми главными. На практике же часто выходит, что этот образ вовсе не соответствует действительности.

Три истории с летальным исходом

9 сентября 2019 года Грегори Иллс, глава службы психологической поддержки Пенсильванского университета‌, нанятый для предотвращения суицида среди студентов, совершил самоубийство. Иллс исследовал проблемы психического здоровья 15 лет и руководил Ассоциацией консультационных центров при университетах и колледжах США. Он покончил с собой меньше чем через год после начала работы в Пенсильванском университете. Газете The Philadelphia Inquirer мать погибшего рассказала: Грегори жаловался ей, что на работе ему приходится тяжело.

Двумя годами ранее известный азербайджанский психолог Даянат Рзаев повесился у себя дома. Погибший был известен тем, что активно помогал людям в преодолении суицидальных мыслей и специализировался на лечении депрессии. Друзья и коллеги Даяната рассказывали журналистам, что в последнее время мужчина стал редко появляться на работе, исчез из социальных сетей и, вероятно, впал в депрессию:

«Он очень переживал по поводу своего развода, но не думаю, что причина суицида заключается в этом, так как с тех пор он уже сумел оправиться. И еще. Он всегда выступал против самоубийств… Он был замечательным человеком…» — сказал один из друзей психолога.

Начатое правоохранительными органами расследование показало, что психолог сам стал жертвой болезни, от которой пытался спасти других.

Психиатр-суицидолог Геннадий Старшенбаум в своей работе «Суицидология и кризисная психотерапия» пишет:

«Наиболее высокий уровень самоубийств обнаруживается среди врачей, особенно женщин — психиатров, … а также психологов, учителей и адвокатов. Для мужчин-врачей показатель самоубийств вдвое превышает среднестатистический. Женщины-врачи и женщины-психологи совершают самоубийства в три раза чаще, чем представительницы общей популяции. Вполне возможно, что причиной суицида у этих людей служит не столько специфика работы, сколько определенные особенности личности, обусловившие выбор профессии, в частности, недостаточная самооценка, склонность к депрессии и аддиктивному поведению».

19 января 1987 года Лоуренс Кольберг, американский психолог, один из основателей теорий когнитивизма и автор теории морального развития, профессор Гарвардского и Чикагского университетов, бросил свою машину с открытыми дверями напротив бостонского аэропорта Логан, оставил на переднем сидении бумажник с удостоверением личности, и исчез. Некоторое время спустя, после поздней зимней оттепели, Гудзон выбросил его тело на берег недалеко от взлетно-посадочной полосы аэропорта.

Как видят психотерапевтов пациенты?

Отношение большинства пациентов к своим психологам или психотерапевтам, согласно уже упоминавшемуся исследованию Карлин, до сих пор остается примерно таким: специалист, с точки зрения потребителей психотерапевтических услуг, должен представлять собой идеального человека, полубога, свободного от личностных проблем, абсолютно здорового ментально, энергичного, продуктивного. Результат такого отношения — огромная культура околопсихологических услуг вроде тренингов личностного роста, тонны литературы по позитивному мышлению, развитию лидерских качеств, пикап-школы, личные коучи, представляющиеся клиентам сильными и харизматичными лидерами, с которых нужно брать пример.

Одна из возможных причин высоких ожиданий — многолетняя стигматизация ментальных расстройств, о которой совсем недавно стали высказываться критически. Стивен Хиншоу, доктор психологических наук в Калифорнийском Университете Беркли, описал непростую историю ментального расстройства своего отца в книге «Особый род безумия»‌:

«Когда я публично рассказываю о себе и своей семье, я нередко сталкиваюсь с неловкими паузами и ощущением, что я не должен писать или говорить об этом. Такая реакция может быть результатом противопоставления „мы“ и „они“. Мы — здоровы, мы лечим, а вот пациенты больны и их нужно лечить. И если ты болен, то ты не один из „нас“, ты — из „них“ и не можешь быть практикующим психологом или психиатром».

Как приходят в профессию

«Многие люди выбирают профессии из области психического здоровья (по крайней мере частично), потому что они хотят исследовать или свои психологические проблемы и уязвимости, или своей семьи», — пишет Хиншоу.

С ним согласна гештальт-терапевт Ксения Зарипова: «Очень часто люди выбирают эту профессию именно в связи с детской или взрослой травмой, какими-то неудачами в жизни, которые они не смогли пережить и принять. Мой выбор пойти в психологию был связан с личной историей: в детстве я пережила домашнее насилие. Мнение о том, что люди идут в психологию из-за каких-то личных проблем, в целом верно, как и мнение о том, что психиатры очень часто выбирают свою профессию именно в связи со своими проблемами, — в психиатрии, по моим наблюдениям, вообще работает очень много людей с диагнозами».‌

Так как они в этой теме находятся более-менее всю жизнь, они могут в ней работать функционировать, лечиться, поддерживать себя и, одновременно, других людей. Многие наркологи также выбирают профессию в связи со своей, — бывшей или еще существующей, — зависимостью. Вообще сфера психиатрии-психотерапии-психологии-наркологии напрямую связана с зависимостями. Это эмоциональные зависимости или аддикции к веществам. Очень часто выбор профессии — это в первую очередь желание найти выход из собственных внутренних переживаний, боли, невозможности создать тесные социальные контакты».

Никто не знает, сколько на самом деле людей с ментальными заболеваниями ведут психотерапевтическую и психологическую практики и как это отражается на процессе терапии. Также непонятно, как потенциальный клиент может отреагировать на то, что его терапевт сам болен депрессией, биполярным расстройством или, например, булимией. Преимущественно такой вариант репрезентации в профессиональном сообществе либо не допускается вовсе, либо активно игнорируется, чтобы не разрушить «эталон нормальности» терапевта.

«Главное в нормальной психологии или психотерапии — это фраза Маугли: „Мы с тобой одной крови, ты и я“, — говорит психиатр, член „Международной ассоциации психоаналитиков“ (IPA) Александр Данилин. — Мы пока очень далеки от такого положения, потому что на самом деле большинство психологов приходят в психологические вузы для того, чтобы доказать своё превосходство над простыми смертными. С возрастом это, конечно, проходит».

Из пациентов в терапевты

О том, как биполярное расстройство у психотерапевта может повлиять на ход работы и принимает ли профессиональное сообщество врачей с ментальными заболеваниями, рассказывает терапевт нарративного направления Ксения Шульгина:

«Я решила идти в психотерапию в первую очередь потому что знаю, каково это, когда тебе очень и очень плохо, и мне очень хочется избавить людей от этих страданий, помочь им. Я могу работать только в более-менее нормальном состоянии. При этом, за все это время моей практики я ни разу не вышла в полную ремиссию. У меня было нормальное, ровное настроение, но одновременно я умирала от усталости и по возможности распределяла свою работу так, чтобы мое состояние не шло в ущерб качеству. Это такая тонкая грань между тем, чтобы позволить себе работать даже несмотря на то, что тебе не ОК, и тем чтобы не скатиться в какую-то полную халтуру».

По поводу отношения профессионального сообщества к людям, страдающим так называемой «большой психиатрией»‌ и одновременно являющимися практикующими психотерапевтами — в этом плане мне очень повезло: я нахожусь в нарративном сообществе‌. Сообщество нарративных терапевтов очень сильно отличается от более традиционных подходов. Но не в том плане, что это какая-то альтернативная медицина. Это современный подход, который был разработан уже после того, как советы дедушки Фрейда потеряли актуальность. В нарративном сообществе наличие ментальных расстройств у психотерапевтов абсолютно принимается, и более того — инсайдерский опыт, опыт переживания этих самых расстройств может быть огромным плюсом для нарративного практика. Здесь стоит отметить, что у меня есть опыт не только биполярного аффективного расстройства, но и анорексии — но с этой темой [как терапевт] я пока не работаю, потому что для меня лично это слишком болезненно. Но со всем остальным, что может пересекаться с моими собственными заболеваниями, я готова работать.

Должен ли терапевт быть идеальным с точки зрения собственного психического здоровья, опять же, зависит от того, в каком направлении работает человек. Классический психоанализ и нарративный подход очень сильно отличаются друг от друга. Например, в гештальт-терапии и психоанализе обязательное требование — это какое-то количество часов личной терапии‌ В нарративном подходе такого нет».

История сохранила несколько ярких примеров людей, прошедших путь от тяжелой ментальной болезни до психотерапевтической и даже психиатрической практики. Одна из таких людей — Сабина Шпильрейн, российский и советский психоаналитик, педагог, ученица Карла Юнга.

В возрасте 18 лет родители Шпильрейн отправили её в психиатрическую клинику Бюргхёльцли в Цюрихе, где ей был поставлен диагноз «психотическая истерия» (сейчас — истерическое расстройство личности), сопровождающийся сильными галлюцинациями и почти не прекращающейся истерикой. Там она стала пациенткой Юнга, который вместо шоковой терапии и обливания холодной водой решился испробовать на ней ещё совсем новый для того времени психоанализ. Менее чем через год полностью излечившаяся Шпильрейн поступает в Цюрихский Университет на кафедру медицины и оканчивает его в 1911 году. Свою дипломную работу и множество последующих научных трудов Сабина посвятила шизофрении, а тема утраты собственного «Я» заняла ключевое место в ее исследованиях. По возвращении в СССР Шпильрейн становится научной сотрудницей Государственного психоаналитического института, где начинает вести амбулаторный прием и консультации.

Американская ученая Элин Сакс, профессор психологии, психиатрии и поведенческих наук Университета Южной Калифорнии живёт с шизофренией с восьми лет, но это не помешало ей получить ученую степень и завоевать признание в профессиональном сообществе. Свой опыт борьбы с психическим заболеванием Элин описала в книге «Не держит сердцевина: записки о моей шизофрении», которая получила множество различных наград и премий. Лейтмотив творчества Элин Сакс — дестигматизация психических заболеваний и борьба против дискриминации людей, больных теми или иными ментальными заболеваниями, в том числе в профессиональных сообществах. В Лос-Анджелесе Сакс изучает высокоэффективных людей, больных шизофренией с проявлениями бреда и галлюцинаторного поведения, одновременно являющихся успешными учеными, медиками, юристами и бизнесменами.

Её коллеге, норвежке Арнхильд Лаувенг, перед получением ученой степени в области клинической психологии пришлось пролежать в различных психиатрических клиниках более десяти лет. Справившись с болезнью, Лаувенг окончила Университет Осло и стала практикующим клиническим психологом и кандидатом психологических наук. Свой опыт жизни с шизофренией Арнхильд описала в знаменитой книге «Завтра я всегда бывала львом».

Российский психолог Дмитрий Дюков болен биполярным и пограничным расстройствами личности со старшей школы, но болезнь не стала препятствием для консультирования:

«Я постоянно сваливался, долго не практиковал. Три года назад у меня произошел последний жестокий эпизод с мыслями о расширенном суициде — это когда ты хочешь убить всех своих врагов и только потом покончить с собой, чтобы не попасть в тюрьму. Это то, что делают студенты, когда приходят с огнестрельным оружием в учебные заведения. Мы перепробовали миллион таблеток, и сейчас это уже полностью прошло. Когда я еще болел и одновременно старался консультировать, какие-то хорошие кейсы меня вытягивали. Хорошая интеллектуальная нагрузка или выбрасывала меня даже из глубокой депрессии, или просто переключала фазу. Если тебе удается решить какой-то тяжелый, но хороший случай, происходит инверсия фазы. А если у кого-то глубокая депрессия и ты его проконсультировал, то ты просто пластом ложишься на кровать и тебе снова плохо. Но если тебе с утра на работе срано, а потом приходит кто-то, с кем нужно долго и серьезно разбираться, то это действует примерно как кофе, тебе сразу становится хорошо. Я сижу на мощных препаратах, настоящий кофе пить мне больше нельзя.»

Тем временем в профессиональном сообществе

В профессиональном сообществе говорить о своих психических расстройствах в целом не принято — коллеги не поймут. Что уж там, лишь единицы решаются говорить о своих заболеваниях открыто. Об этом говорит и Дюков:

«Меня очень не устраивает, когда психологи и психотерапевты, которым меньше тридцати, не говорят о своем опыте ментальных расстройств. Типа, вы молоды, вы за дестигматизацию, но вы говорите об этом только анонимно, или не говорите вообще. Вы возьмите свое имя, вынесите свою историю, и это принесет намного больше процессу дестигматизации, чем если вы будете это делать из подполья».

Тем не менее, многие профессионалы предпочитают не заявлять открыто о собственных ментальных расстройствах в страхе, что это помешает практике.

В классической теории психоанализа задача аналитика — оставаться принципиально нейтральным, быть зеркалом, отражающим личность пациента. Но со времен Фрейда и Юнга многое поменялось, и сегодня нет единодушного мнения о том, как информация о психическом состоянии терапевта может повлиять на пациента.

С одной стороны, по словам Стивена Хиншоу, если говорить об этом «обдуманно и своевременно, это позволит пациенту почувствовать, что он или она не одиноки, что психические расстройства встречаются нередко и даже психотерапевты проходят через это». С другой стороны, для неподготовленного человека подобное признание может означать полную профессиональную непригодность терапевта. В других случаях это может показаться неуместным шагом к сближению или даже просьбой о помощи — и то, и другое будет, вероятно, иметь фатальные последствия для терапевтической работы.

В результате, стигматизация психологических расстройств в профессиональном сообществе вызывает целый пласт других проблем: сомнения в квалифицированности специалиста, вопросы границ этики и экспертизы, завышенные стандарты, которые мы предъявляем к терапевтам. Избавление от стигмы — сложный процесс, но именно личные истории и примеры форсируют его развитие. «Лучший способ снизить стигму — показать болезнь с человеческим лицом, а не изображать её как биохимическое расстройство. Когда врачи прямо рассказывают о себе, это очень помогает людям бороться со стигмой», — говорит Элин Сакс.

В России, впрочем, главная проблема — не стигма, а отсутствие привычки к саморефлексии, — утверждает Александр Данилин. Например, говорит он, «психолог, который делает вид, что занимается так называемой „объективной психологией“ не нуждается ни в какой саморефлексии: он считает, что объективно регистрирует психологические факты. Хотя это абсолютно невозможно — объективно регистрировать субъективные факты». Российские психиатры как правило и вовсе не умеют говорить о себе, — объясняет он, — потому что «в ординатуре, да и в институте, учат не психологизировать. Это такой лозунг: психология — это враг. Поэтому психиатр в нашей стране — это специальность, которая не требует ни психологических знаний, ни самоанализа. Вы себе не представляете, какой кошмар творится в отечественной психиатрии. Там ужас и нет ни саморефлексии, ни рефлексии по поводу больных. Она запрещена».

Иллюстрации: Иван Перовский