Открытое кафе в фешенебельном районе Каира. Я, 20-летняя студентка психологического факультета и волонтер международной благотворительной организации, сижу за столиком с местной женщиной, согласившейся прийти на интервью, и её другом, переводчиком. Пока никто из моих собеседников не похож на тех несчастных голодающих африканцев, фотографиями которых организации вроде моей сопровождают объявления о наборе волонтеров. Вскоре должны подойти еще две женщины. Темнеет, и всюду слышен радостный гул: люди стекаются к оперному театру, где через пару часов пройдёт концерт в память о «Битлз». Мы курим.
Я представляюсь как студентка по направлению «социальные науки» и говорю, что изучаю образ женщины в египетском обществе.
— В египетском? — моя собеседница явно удивлена и разочарована.
— Нет-нет, в арабском.
Балькис — так зовут первую женщину — сирийка. Ей 31 год, и она одета в цветастое платье без рукавов. Жарко. Муаз, переводчик, явно знаком с ней не первый день. Он вежливо предупреждает нас, что счёт за всё, что мы закажем, на нём.
***
На мой дежурный вопрос «Как вы видите идеальную женщину?» Балькис отвечает с ходу и без раздумий:
— Ведет себя как мужчина. Человечность важнее физиологического пола. Гендер — это просто состояние.
— Вы хотите сказать, что гендер — это не то, что определяет человека?
— Определяет, но лишь отчасти. Различия между мужчиной и женщиной сформированы биологической и религиозной эволюцией.
— Кстати, вы знаете, что Балькис феминистка? — вставляет от себя Муаз. Кажется, он гордится таким знакомством.
— Если различия есть, можете рассказать какую-нибудь историю из вашего опыта, которая показывает, что значит «быть женщиной»? — обращаюсь я к Балькис.
Ненадолго задумавшись, она начинает говорить — и говорит несколько минут без остановки. «Какая-нибудь история» оказывается историей ее жизни. Но не так ли обычно и бывает?
***
Балькис приехала в Каир 4 года назад по политическим причинам, подробностей которых уточнять не стала — хотя и так понятно, какие могут быть причины уехать из страны, охваченной гражданской войной. Она никогда не была замужем и не имеет детей. Её семья хочет, чтобы она жила другой жизнью, «как должна», а для этого надо думать «как они».
— «Думать, как они», — что это значит?
— В религиозном смысле.
От Балькис ожидали, что она выйдет замуж до 22-23 лет и поскорее родит детей, чтобы растить их в традиционной культуре. Работать ей разрешалось, но не слишком активно — так, чтобы это не мешало «приоритету». К слову, если бы она вышла замуж в Сирии за мусульманина, семья жениха выплатила бы ее родителям солидную сумму, — этот обычай называется выкупом невесты.
Наперекор всему, Балькис уехала из дома еще в 18 лет и стала жить одна, без родителей и без мужчины. Сейчас она общается с родителями только по телефону. Они не ругают ее, но каждый раз пытаются склонить ее к «нормальной жизни». Ее семья подвергается общественному порицанию в Сирии «из-за нее».
— Это порочный круг: общество давит на семью, семья давит на девушку, а что девушка? — несмотря на слёзы, Балькис говорит почти разъяренно — девушка обычно пытается вписаться в общество.
Я замечаю, как темно вокруг. Хочу закурить и знаками прошу у Балькис зажигалку. На секунду чувствую трепет оттого, что эта взрослая и пережившая многое женщина доверила свою историю мне — незнакомке, которую она видит впервые в жизни.
— Они там знают всё о том, как я живу. — продолжает она — Уже здесь, в Египте, меня пригласили в национальную лигу бодибилдинга, я занимаюсь им профессионально. Но мои родители выступили резко против: ведь там нужно публично обнажать свое тело.
— Они пытались на вас повлиять, запретить?
— Нет. Мой отец… У него диабет. Он просто позвонил и сказал, что умрет, если я сделаю это, что у него остановится сердце. Я не смогла решиться. Сейчас я просто тренер.
Это звучит как грубая психологическая манипуляция. Неужели она сама этого не понимает? Взрослая, умная и независимая женщина сквозь боль продолжает слушаться своих родителей, находящихся в другой стране, — для чего? Ясно лишь, что для неё это как-то связано с тем, что такое «быть женщиной».
***
— Как я могу «думать, как они, в религиозном смысле», если у меня конфликт с религией? Я считаю религию и нашу культуру ограничением. Наше общество очень закрытое. Впервые я поняла это на третьем курсе университета. Там было нечто вроде запрета на сомнение: я училась на философском факультете, но даже там не могла задавать многие вопросы преподавателям. А вопросы были, можете мне поверить.
— Какого рода вопросы?
— Я интересовалась человеческой природой. Сейчас я бы назвала себя атеисткой или агностиком, но тогда было немыслимо, даже учась на философском, усомниться при всех в существовании бога.
Несколько дней назад координатор моего проекта, Мохамед Али, затыкал уши, когда мы говорили о статистике изнасилований в арабских странах, и просил высказываться более сдержанно, чтобы не задевать религиозные чувства местных обитателей. Не раз надо мной смеялись, когда я заговаривала о теории эволюции. Теперь я даже немного шокирована интеллектуальной прямотой Балькис.
— Как вы думаете, может ли атеистка найти себе мужа в Египте? — спрашиваю я.
— Это непросто, но возможно. Самый большой вопрос — как вычислить мыслящего человека, если все скрываются и не говорят вслух? Обычно те, кто во всеуслышание называет себя атеистами — временно разочаровавшиеся в религии люди, которые продолжают следовать традиционным заветам построения семьи и отношений. Я действительно очень хочу семью, но тот выбор, который есть, меня совсем не вдохновляет. Большинство из тех, кого я встречала, они как бы… неустойчивые атеисты.
— А вы устойчивый?
С блеском в глазах Балькис твердо отвечает: «Да». Я не могу внутренне не улыбнуться произошедшей за время нашей беседы метаморфозе: пять минут назад — атеистка или агностик, теперь — устойчивая атеистка.
***
Если бы у Балькис была волшебная палочка, она бы сделала Египет секулярной страной «с большим вкладом индивидуума в экономику и хорошим образованием». Я подумала, что Балькис мыслит слишком по-европейски для Северной Африки. Она была эмоционально истощена нашим разговором, и все решили, что ей нужно отдохнуть.
***
К концу моего разговора с Балькис к нам присоединяется женщина по имени Саниа.
Сании 40 лет, и она разведена. Одета в обычную, но закрытую одежду. Саниа сразу говорит, что ей не нужен переводчик: она и сама специализировалась на языках в университете. Муаз, тем временем, вполголоса о чем-то беседует с Балькис на арабском.
— Моя семья? Я отношусь к верхней прослойке среднего класса. Окончила частную школу — отвечает Саниа на первый вопрос.
Я передаю то, что мне рассказала Балькис про университет: было ли у вас в жизни такое?
— Нет, никогда.
— Не возникало неудобных вопросов или к ним относились спокойно?
— Вроде не возникало, но никто и не запрещал спрашивать. Все, что мне было интересно, я всегда могла спросить в семье.
Разговор, кажется, не клеится. Саниа не кажется человеком, который имеет потребность что-то рассказывать. Она здесь, потому что пришла на концерт, и согласилась посидеть с нами до его начала.
Однако, задав дежурный вопрос об идеальной женщине, я сталкиваюсь с неожиданной стороной моей собеседницы: Саниа внезапно расплывается в улыбке и становится мечтательной:
— Ну… она одевается в западном стиле. Арабская женщина тоже может быть «западной». Модельная фигура… Может быть, как актрисы, которых мы видим в западных фильмах.
***
Столкнувшись со столь наивным ответом от сорокалетней образованной женщины из «верхнего среднего класса», я понимаю, что стоит копнуть глубже.
— А если говорить о женщине, которая была бы идеально адаптирована к египетскому обществу? Счастлива здесь?
Саниа задумалась. Я использую паузу, чтобы Муаз перевел мой вопрос и для Балькис, она отвечает немедленно и решительно:
— Никакая женщина не будет здесь счастлива.
Тем временем, Саниа тоже обдумала свой ответ:
— Лучше говорить не о счастье, а о комфорте. Мне известны два типа женщин, которым комфортно здесь, в Египте: «сильные» и «гибкие». Сильные — значит, готовые бороться и стоять за свои убеждения, не обращая внимания на все неудобства. А гибкие находят нечто вроде… компромисса. Находят свое место в этой культуре, не ломая ее. Вот моя закрытая одежда — видите, не как у нее, — Саниа показывает на Балькис, — это как бы компромисс, но я от него и не страдаю особо.
Очевидно, она относит себя к «гибким». Предлагаю иронично назвать описанный ей комфорт местным вариантом счастья. Саниа в восторге от такой формулировки. Она продолжает:
— Вообще, я считаю, что Женщина — это в первую очередь Мать. Я не верю в феминизм, я верю в Материнство. Мужчины берут энергию то на работе, то тут, то там… А женщина черпает силы из материнства. Это в нашей природе. Неважно, есть у меня дети или нет, — на работе, с друзьями я всегда мать. Именно это позволяет нам, женщинам, справляться с трудностями. А вы замужем?
***
Вспоминаю, что Саниа разведена.
— Расскажите про развод. Легко ли было его получить?
— Очень легко! У нас хорошие отношения с бывшим мужем, мы остались друзьями. Я не требовала никаких финансовых коменсаций. Согласно брачному контракту, составленному в соответствии с традициями моей семьи, он должен был мне заплатить двойной выкуп: при женитьбе и при разводе. Но так получилось, что при женитьбе он платить не стал, а при разводе я и сама не просила. Я просто считаю, что отношения выше любых денег. Единственная сложность с тем, чтобы развестись, заключается в том, что у нас недостаточно судей, которые занимаются бракоразводными процессами, и сам суд может продолжаться очень долго.
— Вы не против, если я опубликую нашу беседу, поменяв имя?
— Конечно! — смеется Саниа. — Разведенная женщина сорока лет… Меня невозможно идентифицировать: таких, как я, здесь очень много. Только, пожалуйста, не говорите в своей статье, что женщины в Египте несчастливы.
— А вы счастливы?
— Не то, чтобы… Что значит счастлива? Я очень люблю плавать. Я люблю море. Я не могу здесь сходить на пляж, поскольку здесь это можно сделать только в буркини, я летаю для этого за границу. Но жизнь не сошлась клином на счастье. Жизнь — это про комфорт.
— Вы часто бываете за границей. А есть ли где-то место, страна на земле, где этот комфорт для женщины был бы больше?
— Нет. Я думаю, везде все одинаково. Скажите честно, в России лучше что ли? Я была в Америке, там тоже много насилия против женщин — посмотрите статистику. Я хочу остаться в Египте.
Неловко молчу.
***
Когда подошла третья женщина, концерт уже начался. Музыканты играли не внутри здания театра, как я ожидала, а на открытой сцене неподалеку от кафе. Мои собеседницы отсели за соседний столик и стали смотреть, Муаз оплатил общий счёт и присоединился к ним.
***
Через несколько месяцев я выступала с докладом на конференции, посвященной положению женщин в арабских странах. Я вскользь упомянула о том ночном интервью, но основной моей темой были доказанные психологические различия между мужчиной и женщиной и стереотипы, связанные с этими различиями. Зал был полупустой, и вопросов было немного. Муаз тоже оказался среди слушателей.
После конференции он подошел ко мне и сказал:
— Я тоже очень интересуюсь темой, но вы не совсем правы. Во-первых, не у всех видов гиен самка доминирует над самцом, а только у некоторых. И в целом — такие виды животных можно пересчитать по пальцам! Кроме того, нельзя не признать, что женщины-великие ученые — единичные случаи… Это всё звучит хорошо в теории, но мой личный опыт говорит об обратном: я видел, как женщины посредственно справляются с математикой, и видел мужчин рядом с ними.
Ах, Муаз! В этот момент мне было искренне жаль, что в день того интервью мы так и не поговорили с воплощением его образа идеальной женщины. Ведь, как я узнала позже от человека, который организовал нашу встречу, Муаз был безответно влюблен в ту девушку, которая пришла третьей — а с ней мы так и не успели пообщаться.
Мы, для приличия, нашли какую-то точку соприкосновения и, вздохнув с облегчением, разошлись по разным сторонам коридора.
Иллюстрации: Анастасия Викулова
