В России о сером кардинале американского анархо-пацифистского движения второй половины XX века Холли Кантине ранее почти ничего не писали, между тем на его идеях выросли идеологи студенческой борьбы американцев за гражданские права 60-х. Писатель мыслил системно, полемически и бескомпромиссно — в своем творчестве он исследовал основания свободы, опираясь на труды Петра Кропоткина и опыт испанского анархо-синдикализма. В своем журнале Retort Кантин активно продвигал политическую философию ненасильственных перемен.
Творческое наследие Холли Кантина крайне интересно и неоднородно: в статьях, эссе и рассказах анархо-пацифист совмещал политическую мысль и научную фантастику, создал иллюстрированный сборник статей и эссе «Тюремный этикет» о жизни в местах заключения, а также помогал левым пацифистам и политзаключенным интегрироваться в политику, открывать издания и писать книги о личном опыте репрессий и взглядах на государственную систему.
В статье «Апология творческих обществ Холли Кантина» из нового выпуска альманаха «Эгалите» о проблемах капиталистического общества историк Александр Мигурский рассказывает об интеллектуальном становлении мыслителя, о том, как он поддерживал солдат, оказавшихся в тюрьме из-за своих пацифистских взглядов, за что критиковал прогрессистский и традиционалистский подходы в социалистической мысли и какие способы противостояния иерархиям предлагал.
Смена парадигмы
События Второй мировой войны, активными участниками которой Соединенные штаты Америки стали лишь в 1942 г., послужили поводом не только для реконфигурации промышленного капитализма страны, но и для пересборки его главного врага — анархистского движения, сломленного на организационном уровне репрессиями в период первой всеобщей бойни и морально фрустрированного поражением Испанской революции в межвоенное время. Новому поколению анархистов призывного возраста, столкнувшемуся с всеобщей патриотической истерией, милитаристским оппортунизмом Коммунистической партии и тотальным государством, постепенно встраивавшим в структуру управления обществом некогда революционные профсоюзы, предстояло стать связующим звеном между радикальным пацифизмом и художественным авангардом, чтобы дать отпор власти насилия и дегуманизации.
За отказ от несения военной службы молодых анархистов ждали тюрьмы и лагеря, в которых они, вдохновленные учениями Барта де Лигта, Махатмы Ганди и Льва Толстого, солидаризировались с другими отказниками, независимо от их расы или вероисповедания, для сопротивления сегрегации и общим тюремным порядкам ненасильственными методами. Позднее, когда погаснут последние зарницы войны, на этой почве вырастут гордые цветы новых ценностей автономной свободной жизни и соответствующих ей политических требований: борьбы с расизмом, экономическим неравенством и угрозой ядерного уничтожения человечества ополоумевшими сверхдержавами. В свою очередь, авангардистские художественные практики, непонятные и чуждые консервативному, апатичному и недоверчивому ко всему «политическому» раннему обществу потребления, открыли активистам новые инструменты и территории для коллективного экспериментирования с сознанием, сексуальностью и производственно-организационной деятельностью. Частичное возвращение американской социалистической политики к ее общинным «торианским» корням — «воспитанию чувств» утопией и подкреплению отстаиваемых принципов «личным примером» — помогло привлечь к ней экзистенциально уставшую от тревожного и отчужденного существования в рамках капиталистической системы молодежь из «среднего класса». Тем самым анархизм, окончательно оторвавшись от массового рабочего движения, сделался «духом» будущих общегражданских протестных кампаний, имплицитно влиявшим на форму организации, методы борьбы и стратегии их саморепрезентации.
Издаваемый ежеквартально с 1942 по 1951 гг. «журнал социальной философии и искусства» Retort был вторым после газеты Why? англоязычным анархистским изданием, активно пропагандировавшим пацифистские идеи и ратовавшим за пересмотр основных догматов социалистической мысли: экономического детерминизма, линейного восприятия истории, технологического оптимизма и тактического «пролетарского» пуризма. Стремясь преодолеть общее сектантское уныние мелких левацких групп наравне с «излишней самоуверенностью» ортодоксов в неизбежности победоносной революции, авторы журнала обращались к антропологическим и психоаналитическим исследованиям оснований власти, господства и подчинения, что должны были объяснить причины иррационального стремления потенциальных «могильщиков» капитализма в критические моменты делегировать свою самостоятельность авторитарным лидерам. А перемежая на грубых самиздатовских страницах серьезные теоретические работы с эстетской и глубоко личной поэзией и прозой бит-поколения, создатели Retort утверждали ключевую роль творческого воображения в революционизировании практик повседневной жизни и реализации радикального политического проекта как такового.
Пожалуй, наибольший вклад в эту «смену парадигмы» анархистского мышления на первом этапе обновления движения внесли тексты основателя и бессменного редактора Retort Холли Кантина (1916-1977).
Жизнь в лесу
Будущий «вудстокский отшельник» происходил из семьи крупных буржуа: отец Холли владел рядом фабрик по производству мелованной бумаги «Cantine» неподалеку от Согерти, штат Нью-Йорк, а прадед по материнской линии, консервативный политик Мануэль Амадор, был активным участником борьбы за независимость Панамы и ее первым президентом. Однако ключевое влияние на духовное развитие юноши оказала его мать — художница Жозефина Кантин, симпатизировавшая левым идеям и державшая салон, в котором нередко можно было встретить старших представителей американского анархизма (например, Ипполита Гавела и Стеллу Белентайн — близких соратников «красной Эммы»), с 1900-х гг. стремительно «колонизировавших» Вудсток вместе с другими левыми радикалами.
По свидетельствам поэтессы, ближайшей соратницы и бывшей возлюбленной Кантина Дачин Рейнер, уже к четырнадцати годам он «обратил свою мать в атеизм, пацифизм и радикализм», а поступив в Колумбийский университет на факультет антропологии, с головой ушел в болото «интриг и межконфессиональных распрей» революционной политики середины 1930-х годов. Ощущая нарастание внутреннего конфликта, обусловленного несоизмеримостью положения и профессиональных перспектив с исповедуемыми убеждениями, Холли решил отказаться от академической карьеры, обосновав свой выбор тем, что статус-кво, становившийся ему все более ненавистным, через систему фондового субсидирования и университетскую иерархию все равно не дал бы ему заниматься свободным научным творчеством.
Последующий период жизни Кантин не без иронии описал в фантастическом рассказе «Double, Double, Toil and Trouble» («С двойным упорством и трудом»), содержащем автобиографические элементы: «Несколько лет я жил ради дела, время от времени работая на малооплачиваемой работе с частичной занятостью, чтобы обеспечить себя едой и дешевой меблированной комнатой, лишь с тем, чтобы я мог посвятить большую часть своего времени захватывающей игре в составление планов и того, что может им помешать, обрисовывании манифестов, в полемиках и изучении марксистских исследований, а также в бесконечных дискуссиях с моими товарищами. Все это казалось ужасно важным и существенным. Мы верили, что революция неизбежна и что наши крохотные, плохо обученные и плохо организованные группы — или хотя бы одна из них, — вскоре будут иметь обширное влияние над огромными массами людей. Во многих смыслах это была неплохая жизнь — она, безусловно, стимулировала и чрезвычайно подпитывала эго, покуда можно было продолжать верить в нашу избранность, — но наступил момент, когда это начало мне досаждать» (здесь и далее — перевод Л. Ионина).
В конце концов, устав от неоправданной иллюзии «избранности» в деле социального прогресса, Кантин решил выйти из движения и потратить полученное им небольшое наследство — которое в противном случае могло быть разбазарено на аренду конференц-залов и оплату услуг коммерческих типографий — на покупку земли близ Вудстока и строительство «довольно грубой» маленькой хижины.
В 1942 г., уединившись в ней со своей подругой, художницей Дороти Пол, и откуда-то достав старый печатный станок с педальным приводом, он приступил к изданию Retort, который будет практически легально распространяться в местах заключения отказников «по соображениям совести», поддерживая их моральный дух на протяжении всей войны. Самому Кантину, однако, не пришлось поплатиться свободой за свои пацифистские убеждения: призывная комиссия признала его непригодным к военной службе по причине «психического нездоровья» и списала под категорией «4-F». Оставаясь «в тылу», он упорствовал над распространением анархо-пацифистских идей, поддерживая нарастание протестов против принудительного труда в гражданских лагерях государственной службы, что впоследствии было высоко оценено читателями. Один из его корреспондентов, отказник Пол Либер Адамс, в личном письме вспоминал: «Пока я отбывал в лагере CPS с января по День Благодарения 1944 года, мне очень нравился Retort. Как вы можете догадаться, большинство мужчин в этих трудовых лагерях, которых в целом можно считать политизированными, — это мужчины, разделяющие либертарные социалистические взгляды. Даже в глухом лагере, куда меня направили, было несколько анархистов от мира философии и много молодых парней, которые прошли путь от членства в КП до сочувствия к IWW и SP. Retort — это хороший источник влияния на таких людей».
С 1944 г., параллельно с тем, как изменялся состав редакции журнала, круг его читателей тоже трансформировался и расширялся. Теперь радикальное издание можно было увидеть в руках левых иммигрантов, рабочих, нью-йоркских активистов и калифорнийской богемы, включившихся в антивоенное движение. На место покинувшей Кантина Дороти Пол пришла Дачин Рейнер — дочка левых евреев из Польши, стихи и рецензии которой будут украшать страницы Retort следующие семь лет. В это же время в число авторов и распространителей журнала вошли будущие кумиры американских «новых левых»: «первый бит» Кеннет Рексрот, предтеча квир-анархизма поэт Роберт Дункан, теоретик культуры Пол Гудман, писатель и историк анархизма Джордж Вудкок и многие другие. Все они в той или иной степени чувствовали родство с идеями префигуративной политики Холли Кантина, заключающейся в создании параллельных и независимых институтов (кооперативов, свободных школ, коммун), противостоящих статус-кво, и обращении к иным формам повседневной жизни (свободной любви, вегетарианству, консенсусу) — всего того, что вдохновило бы трудящихся к бойкотированию традиционных властных структур.
На протяжении всей второй половины 40-х гг. Кантин и Рейнер будут упорно помогать освобожденным левым пацифистам, вроде Дэвида Деллинджера, влиться в политическую деятельность и сохранить их свидетельства о пребывании в тюрьмах. Итогом этой работы станет выход в 1950 году иллюстрированного сборника статей и эссе о тюремном опыте отказников, получившего название «Тюремный этикет». Кроме того, Кантину несказанно повезло самому увидеть робкие попытки тех, кто внял его призывам создавать (во множестве вариаций) альтернативные формы общежития. Небольшие децентрализованные общины «Новой жизни» на северо-востоке и Среднем Западе страны, группа «Resistance» Дивы Агостинелли и Дэвида Торо Вика, богемный «Либертарианский кружок» в Сан-Франциско и др., несмотря на свою малочисленность, сформируют контркультурный ландшафт будущей молодежной революции, оставшись незамеченными на радарах маккартизма.
Однако энтузиазм первых лет активного теоретизирования и анархистского экспериментирования постепенно сходил на «нет». Чтобы поддерживать политическую жизнеспособность и без того слабого движения, настоятельно требовалось одерживать «конкретные победы» на поле общественных противоречий — и Кантин это понимал. Ко всему прочему, в период стратегической неопределенности нового американского анархизма распадется и нежный союз вудстокской четы. Последняя страница Retort закроется в тот же миг, когда Дачин Рейнер покинет пределы их некогда общего дома. Но, даже оставшись в одиночестве и отстранившись от активного участия в борьбе, Холли Кантин до самой смерти продолжит поддерживать связь с соратниками.
Для человека, с юношеских лет находившегося в поисках свободного пространства, возможность наконец-то полностью отдаться неспешному писательству и джазовому музицированию, вероятно, представляла собой способ достижения душевного равновесия. Потребность в нем диктовалась самим стилем мышления Кантина — системным, полемическим и бескомпромиссным. Ясность ума помогала ему, подобно средневековому алхимику, еще глубже исследовать сложное переплетение рациональности и дологического мышления, образующих, по убеждению анархиста, «магический» фундамент человеческой свободы.
Предварительные замечания
Скромное теоретическое наследие Кантина, состоящее преимущественно из статей, посвященных проблемам актуальной политики и анархистского мировоззрения, выходивших в составе Retort, отличает методологическая строгость и философская целостность при попытке объяснения сложных психических реакций человека на реалии индустриального общества. Для того чтобы обнаружить интегральные сценарии социальной эмансипации, Кантин стремился вывести дискуссию о возможности освобождения человека от угнетающих его обстоятельств за рамки религиозного, примитивистского и марксистского дискурсов, что, по его мнению, несли на себе отпечаток некритически воспринятых общественных иерархий. Основу его аргументации составляли данные американской этнографии, стремительно развивавшейся с начала XX века под влиянием концепции «культурного релятивизма» Франца Боаса, согласно которой «ценности социальных идеалов» европейского общества могли быть лучше поняты благодаря объективному изучению этических комплексов других культур. При этом, рассуждая о наиболее подходящих для полноценного развития человека социально-этических условиях, Кантин не отказывался от аксиологического универсализма, присущего «классической» анархистской философии, находя в свободе экзистенциальное основание субъекта. Таким образом, антропологический подход к критике современных производственных сил и производственных отношений служил мыслителю прежде всего оружием в борьбе с редукционизмом прогрессистского и примитивистского взглядов на проблему свободы, тогда как в вопросах политического проектирования Кантин, судя по всему, опирался на пересмотренную им в свете синдикалистского опыта кропоткинскую традицию.
Играющий человек ищет безопасности
Став господствующей системой общественного производства, индустриальный капитализм, с его жесткой специализацией, монотонностью и мегаломанией, нанес человеку, исторически привыкшему к размерности и разнообразию сезонных циклов деятельности, сильнейшую психофизическую травму. Унифицированный труд, пожирающий большую часть времени индивида, лишил его заметной части «телесного бытия» (физических упражнений, игр, проявления естественной сексуальности) и, как следствие, притупил дух «до такой степени, что редко встречается даже в самом жестоком крестьянском или примитивном обществе».
Некоммуникабельность, апатичность и постепенно становящееся нормой чувство тревожности, которые консерваторы объясняют «падением нравов», в действительности же вызваны репрессивной властью религиозной морали и экономической эксплуатацией, делающими невозможным полноценное удовлетворение человеческих потребностей в стратифицированной конкурентной среде. Эмоциональная и социальная безопасность человека в обществе, таким образом, оказалась под угрозой
Исходя из этого, положение современного пролетария, по сравнению с земледельцем недавнего прошлого, активно занимавшимся ремеслами и находившимся в постоянном контакте с соседями по «миру», кажется Кантину незавидным. Отчужденный от собственного труда и лишенный по-настоящему свободного времени, трудящийся теряет способность проявлять инициативу и брать на себя ответственность, позволяя авторитарным лидерам распоряжаться собой, даже будучи уверенным в их коррумпированности. Сама сложность системы производственных отношений подталкивает рабочих доверяться тем, кто претендует на обладание «специальными теоретическими знаниями», якобы требующимися для решения выявленной проблемы, или всего-навсего «талантом к организации», т. е. к закреплению на руководящих должностях. Институт лидерства в профсоюзном движении становится доминирующим, по мере того как на более высоком идеологическом уровне закрепляется идея неизбежности и «абсолютного блага» централизации. Парадоксальным образом и трагедия мировой войны, показавшая всю нечеловеческую сущность технократического тотального государства и эмпирически подтвердившая правоту теоретиков анархизма, привела не к восстанию, а параличу коллективной политической воли — неконтролируемому страху и беспомощности перед всемогущим левиафаном. Иными словами, промышленный пролетариат, лишенный сложного опыта взаимодействия с собой и окружающим миром, оказывается более авторитарным и менее революционным, нежели сельскохозяйственные рабочие, которым удалось стать основной силой либертарного крыла российской и испанской революций.
Но не стоит идеализировать традиционные производственные структуры. Кантин предупреждает, что неравенство возникает в любой иерархической системе по множеству векторов социального развития индивида. Половозрастные статусы, право собственности, наделение властью — все это, даже в случае справедливого распределения материальных благ, может быть использовано в качестве основания для общественной стратификации и стигматизирования различных видов деятельности. Наиболее очевидный пример идеологической дискриминации и общественного отчуждения определенного вида деятельности вудстокский анархист нашел в пренебрежении феноменом игры.
Игровой инстинкт, понимаемый как нефункциональная физическая активность, присущ всем высшим животным, в том числе и человеку. Кантин предполагает, что благодаря высокоразвитому интеллекту нам удалось превратить игры в искусства — сложно организованные формы самовыражения, не имеющие прямого функционального назначения, вроде танцев, живописи, пения и поэзии. Однако отказ от игровой деятельность становится водоразделом между детством и возрастом зрелости. Фундаментальная потребность индивида оказывается подавленной боязнью общественного осмеяния и стыдом. В классовом обществе подобное подавление проявляется наиболее ярко, делая поступательный процесс психофизического созревания прерывистым и травмирующим. Так, например, подростки из среды рабочих, чтобы завоевать к себе уважение ближайшего круга, стремятся скорее войти в мир взрослых, отказываясь от «детских забав» в пользу атрибутов зрелости — вина, сигарет и мелкой трудовой занятости. Напротив, выходцы из буржуазии, не обремененные обязанностью поддерживать стабильное материальное положение семьи, могут позволить себе задержаться в детстве, развивая творческие способности.
Стоит учесть, что вытеснив игры из повседневной жизни, взрослые, тем не менее, сублимируют подавленный инстинкт в единственно доступной им области вне социальных табу — сексуальных отношениях. Отказывая себе в игровой активности, человек лишается обширной области праксиса, способствующего раскрытию потенциала личности. И недаром наиболее уязвимыми под давлением капиталистической утилитарности чувствуют себя художники. Чтобы справиться с презрением или игнорированием со стороны общества, они вынуждены либо «рационализировать» выбор своей деятельности метафизическими концепциями «призвания», либо заниматься поденщиной, приносящей относительно неплохой доход или политический авторитет.
Радикалы прошлого верили в то, что новое общество может родиться в недрах старого — буквально вызреть внутри прежней производственной базы, и в долгосрочной перспективе решить задачу установления свободы как главного организационного принципа. Для Кантина такой подход неприемлем. Разве способна система, лишающая нас свободы прямо сейчас, вернуть ее в будущем? Опыт тейлоризма и сталинской модернизации показал, что марксистское представление о «нейтральности» техники было довольно наивным. Обеспечение материального «базиса» коммунизма посредством централизации производства и стимулирования самоотверженного труда рабочих привело лишь к еще большей бюрократизации общества и огромным человеческим жертвам. Если новому миру все-таки суждено случиться, то, скорее всего, как утверждает Кантин, он возникнет на периферии индустриального капитализма — как параллельная экономика кооперативов, безопасных мест социальной сборки для всех отвергнутых и раненных несправедливым порядком вещей, где каждый смог бы, найдя себе занятие по душе, приобщиться к коллективному творчеству самоуправления как художник новой повседневности.
Вместо производных
Прогрессисты, уповающие на эмансипаторный потенциал технологий, и примитивисты, мечтающие о возвращении к первобытному равенству, понимают свободу как побочный продукт определенной материальной среды, позволяющей, в первом случае, посвятить свободное от тяжелого труда время интеллектуальному досугу, а во втором — удовлетворению подавляемых цивилизацией инстинктивных желаний. В обоих этих подходах Кантин видит нерефлексивное и грубое обособление социальных феноменов, которые, будучи рассмотренными вне их образующего контекста, только кажутся необходимым благом. Вряд ли в системе, целиком и полностью сконцентрированной на безграничном создании материальных благ, досуг не будет подчинен нуждам производства и потребления; точно так же нет никаких гарантий, что полная сексуальная свобода спасет нас от ревности и половой агрессии, обеспечив устойчивость перед авторитаризмом. В отличие от левого редукционизма, анархистское мышление пытается увидеть человека целиком и, признав за ним фундаментальное право на удовлетворение всех естественных потребностей и раскрытие культурных импульсов, определить социальную среду, структура которой послужит этому наилучшим образом.
Первым шагом на пути к ней, как предполагал Кантин, может стать построение анархистского кооперативного производства, которое бы поощряло «перманентную забастовку» — постепенный выход рабочих из капиталистической системы в децентрализованный и самоуправляющийся экономический блок. Холли верил, что при достаточном количественном перевесе подобной производственной сети удалось бы сломить основные центры власти государства (прежде всего, ВПК), лишив его источника технологический мощи. Принципы свободной рациональной организации и взаимопомощи помогли бы наладить прочные связи между коллективами. С разрушением рынков и крупной индустрии погоня за постоянным повышением материального благосостояния с большой вероятностью ушла бы в прошлое — заинтересованность людей в самопознании и творчестве возрастет, а основными ценностями, обеспечивающими безопасность, станут солидарность и взаимное уважение. «Уверенные в знании, что они могут рассчитывать на помощь других в трудные времена, их больше не будет беспокоить нынешняя одержимость экономической безопасностью, одержимость, которая ведет к завышению стоимости товаров как символа безопасности, сопутствующее углублению отчуждения от человеческих отношений, действительно способных сами по себе удовлетворить потребность в безопасности».
Иллюстрации: Lana Tarvolaria
В России о сером кардинале американского анархо-пацифистского движения второй половины XX века Холли Кантине ранее почти ничего не писали, между тем на его идеях выросли идеологи студенческой борьбы американцев за гражданские права 60-х. Писатель мыслил системно, полемически и бескомпромиссно — в своем творчестве он исследовал основания свободы, опираясь на труды Петра Кропоткина и опыт испанского анархо-синдикализма. В своем журнале Retort Кантин активно продвигал политическую философию ненасильственных перемен.
Творческое наследие Холли Кантина крайне интересно и неоднородно: в статьях, эссе и рассказах анархо-пацифист совмещал политическую мысль и научную фантастику, создал иллюстрированный сборник статей и эссе «Тюремный этикет» о жизни в местах заключения, а также помогал левым пацифистам и политзаключенным интегрироваться в политику, открывать издания и писать книги о личном опыте репрессий и взглядах на государственную систему.
В статье «Апология творческих обществ Холли Кантина» из нового выпуска альманаха «Эгалите» о проблемах капиталистического общества историк Александр Мигурский рассказывает, как писатель переходил из одних творческих и идеологических сообществ в другие, поддерживал солдат, оказавшихся в тюрьме из-за своих пацифистских взглядов, за что критиковал прогрессистский и традиционалистский подходы в социалистической мысли и какие способы противостояния иерархиям предлагал.
