Философия XX века оспорила естественность стремлений и потребностей человека. Жиль Делёз и Феликс Гваттари считали, что потребление, насилие и сексуальное влечение порождены машинными механизмами, вызывающими жажду обладания. Однако современная машинерия формирует не столько желания, сколько ненависть — сегодня это разрушительное чувство становится инструментом власти, формой самовыражения и причиной объединения в сообщества.
Публикуем статью философа Самсона Либермана из зина «Ненависть, философия и социальные сети», выпущенного объединением Локус, о том, каким образом общество производит ненависть, почему она становится ключевым механизмом сплочения, в чём структурное сходство феминисток и борцов с 5G вышками, и как солидарность в борьбе с вездесущими врагами приближает человечество к всеобщей паранойе.
Ненависть интенциональна, социальна и приносит дивиденды. Это базовая интуиция, с которой начинается мой интерес к проблеме. Я попробую представить ненависть как работу машин внимания по аналогии с машинами желания Жиля Делеза и Феликса Гваттари: буду ее выводить не из подсознания или физиологии, а из механизмов работы современного капитала. Социальные сети и онлайн-платформы формируют реальность и нас с вами с помощью ненависти, представляя ее в качестве дефолтной машинальной реакции. Машинальная ненависть в свою очередь может быть понята как машинная.
Ротожопа Делеза и Гваттари
Для Делёза и Гваттари желание или потребности не являются глубинным естественным основанием поведения человека и/или общества, как например во фрейдизме или марксизме, но фабрикуются и собираются определенными механизмами — машинами. Они соединены с другими машинами и представляют собой систему. Машины «нарезают» потоки желания, формирующие эту систему и сами машины как часть этой реальности. Человек, общественные институты, являясь такими машинами, с одной стороны производят желание, с другой — сами оказываются произведены в рамках этого процесса.
Потребление, сексуальное влечение, карьерные амбиции, насилие, социальный статус, власть порождены не естественными бессознательными потребностями и инстинктами, но искусственно сформированы в этой машинерии желания. Пелевин когда-то описал этот процесс термином «ORANUS» (по-русски — ротожопа). Клетки орануса, особого организма, паразитируют на человеке и стимулируются вау-импульсами: оральным, анальным и вытесняющим. Отношения между инфицированными ротожопой описываются формулой «человек человеку вау», когда трата денег (анальный импульс) одним инфицированным приводит к возбуждению желания накопления денег (оральный импульс) в другом.
Образ ротожопы — людей, соединённых друг с другом на манер «человеческой многоножки» — дает наглядное представление о машинерии желания.
Оральные и анальные вау-импульсы стимулируют человека копить и тратить деньги, порождая желание в других. Вытесняющий импульс скрывает бессмысленность этого процесса для самого человека и подавляет все остальные его интенции. Вытеснение и неврозы — часть общественного производства, поэтому книга французов называется «Капитализм и шизофрения». В отличие от Фрейда Делёз и Гваттари видят причину неврозов не в подавлении «естественных импульсов» репрессивной культурой или семьей, но в способе фабрикации этих импульсов, в самой машинерии желания.
Шизофрения — цена участия в круговороте капитала. Субъект, производимый машинами желания, расколот по определению.
Депрессия и социопатия — главные ментальные расстройства масскульта XX века. Первое связано с неспособностью к желанию, второе — с неспособностью к контролю над желанием. И депрессивный биржевый брокер и социопат-террорист Джокер порождены одним и тем же механизмом — машинами желания. Шизофренически расколотый субъект порождён капиталом и является условием его существования. Но и стратегия бунта против круговорота также связана с усугублением раскола и ускользанием от тотальности и целостности. Единство этих двух фигур (депрессивного служителя капитала и социопата бунтаря-террориста) показано в «Бойцовском клубе».
Но машинерия желания как будто свидетельствует не о ненависти, а о чём-то другом, например о насилии. Насилие в качестве овладевания и радикального потребления может быть описано как реализация желания. Но современные политики ненависти работают иначе: скорее они связаны с дистанцированием и отторжением. Ненависть в отличие от насилия проводит границы, а не нарушает их. Радикальное дробление и локализация вытесняют слияние и глобализацию. Ненависть конечно машинна, так же как машинны секс и насилие, но это машинерия внимания, а не желания.
Желание-шизофрения vs Внимание-паранойя
Если машины желания призваны запускать и перезапускать материальное производство, то машины внимания должны обеспечивать производство контента. Насилие и секс как части машинерии желания связаны с властью-контролем как способностью обладать. Ненависть в паре с одобрением отсылает к власти как influence, то есть способности оказывать влияние на другого. Субъект здесь стремится не к обладанию, а к признанию.
Если крайними состояниями шизофренического расколотого субъекта машинерии желания были депрессия и социопатия, то современный субъект располагается где-то между синдромом дефицита внимания (неспособностью произвольно фокусировать внимание) и паранойей (одержимостью, зацикленностью на объекте). Причём отношение между ними совпадает с отношением между депрессией и социопатией с той лишь разницей, что в первом варианте происходит полное подчинение машинерии, а во втором реализуется стратегия бунта против нее. Хотя в чистом виде они никогда и не существуют.
Как метко заметил Герт Ловинк, молчаливое большинство Бодрийяра теперь трещит без умолку в социальных сетях. Если телевизор производил молчаливых потребителей, то социальные сети и платформы производят лайкающих, постящих и комментирующих юзеров.
Если раньше вершиной орануса были люди из списка Forbes, то сегодня это люди из вкладки «тренды» и «интересное».
Да и термин ротожопа к производству-потреблению контента не совсем подходит. Другое дело «рукалицо» — особый орган, связывающий нас с фронтальными камерами и сенсорными экранами.
Меняются основные ингредиенты машинерии. Несмотря на популярность, порно, секс и насилие проигрывают в трафике ненависти и одобрению. Реалити-шоу медленно, но верно вытесняются политическими программами и новостями; прогулки по ТЦ — инста-прогулками; а воровство и грабеж — акционизмом и экстремизмом. Ненависть и лайки собирают внимание и субъектов внимания, так же как насилие и секс делали это с желанием.
Теперь власть реализуется не через присвоение, но влияние. Сегодня человека, написавшего «Хуй» на стене, будут судить не за порчу имущества, а за призыв, пропаганду или оскорбление. Если раньше государство определялось монополией на применение насилия, то сегодня к ней добавляется монополия на разжигание ненависти. Поэтому главные конкуренты государства — не организованная преступность или сепаратисты, а популярные хейтеры вроде Навального.
Ненависть — основной инструмент работы с вниманием, а значит основной инструмент власти.
Ненависть также — одна из главных форм самовыражения и самоидентификации. Если до этого моя принадлежность к той или иной группе определялась потребительскими привычками, то сегодня можно говорить о ненавистнических привычках. Я — тот, кто ненавидит антипрививочников / популяризаторов, Дугина / Жижека, феминисток / «яжематерей». Субъект машинерии внимания не претендует на тотальность в смысле поглощения и слияния с окружающим, но наоборот дистанцируется от него.
Ненависть — внимание к объекту, парадоксально связанное с закрытием от него. В отличие от насилия — уничтожения сопротивляющегося моему желанию объекта — ненависть изгоняет свой объект как можно дальше, отделяется и отдаляется от него. Желание — это преодоление границ, слияние с Другим или уничтожение Другого, в то время как внимание — утверждение границы между своим и чужим. А Чужой, как мы знаем из фильма Ридли Скотта, — это не только аутсайдер, но и инсайдер. Поэтому главный объект ненависти гнездится внутри субъекта.
С этим связаны «чистки», напоминающие «охоту на ведьм» и «обострение классовой борьбы». Чистки от «внутренних чужих» дробят и без того мелкие группы и множат линии напряжения и противоречия. Метафора очищения сегодня одинаково распространена и среди левых и среди правых. Сейфспейс — это способ избавления от токсичных хейтеров, правый популизм — от вредоносных иноземцев.
Выявление и депортация «внутреннего чужого» прямо противоположна колонизации внешнего чужого, овладению и слиянию с ним. Удержание границ и чистка — главные направления пресловутого постколониализма.
«Weird реализм», «тёмная экология», «новая этика», «новые онтологии», «новая искренность», «постколониализм», «новые правые и левые» и прочие модные течения базируются на ненависти как форме фиксации или одержимости внешним в качестве отравляющего и чужого. Ненависть — это внимание, которое проводит границы, а не преодолевает их.
Ненависть не только активирует машинерию внимания, подключая нас к мировому производству (дроблению) реальности, но формирует нас как субъектов этого производства.
Современный капитализм рифмуется не с шизофренией, а скорее с паранойей, одержимостью внешним чужим (который всегда оказывается внутренним). Мы все еще расколоты и подключены к другим машинам, но также мы стараемся отгородиться от мира, удерживая его при этом в поле своего внимания. Шизоидность дополняется параноидностью.
Мы одержимы вычищением френдленты, разделением мусора и ношением масок. Мы защищаемся от любого вторжения извне, подспудно готовясь к нему и ожидая его. Поэтому безумный сосед, одержимый вышками 5G, и одногруппница, верящая в патриархат и его адептов, функционально одинаковы. Мы все машины внимания, работающие на ненависти. Сегрегация, локализация и сепарация — вот механизмы нашей параноидальной субъектности.
