Дети декабря

1.

В декабре под утро снятся сны,
из дому выходишь – и тесны
улицы, и скрадывает кратос
радость вседозволенности, градус,
груз китайгородской желтизны.

Треугольник, вписанный в овал, –
новый Иоанн короновал
стрельчатой, зубчатой наковальней
звон его трамвайный, каравайный
вид его, предсмертный карнавал.

И зане он в нас корнями врос,
не смогли, сославшись на невроз,
вынести (внести) ни мы, ни вы нас,
узы Яузы, Невы невинность,
в неге ноги вместе, руки врозь.

2.

Памяти Леонарда Коэна

Больше некуда бечь: починить бы негодный каблук бы,
и ни зла, ни добра – ничего за душой не держа,
на губах только буквы и липкие капельки клюквы
и косые дожди обвинительного падежа.

Опустели зрачки, порвалась, истрепалась одежда,
обесценилась речь, холодна, тороплива, груба,
и приходят во снах уж не близкие эти, а те, что
без конца далеки, и в лицо ледяная крупа.

И за то, что лежу, обмороженный воздух целуя,
на родимом снегу, как последнее, в общем, ворье,
Аллилуйя Тебе, Аллилуйя Тебе, Аллилуйя!..
Да светится вовеки бессмертное имя Твое!

3.

ногами по полу стуча
кроваво харкает хинкальная
и всхлипывает ханукальная
полуоплывшая свеча
на рождество по юлианскому
календарю сквозь гогот гам
и вихорь в унисон шампанскому
свистит и дует по ногам

у стойки пьяный человек
велит наполнить рюмку наново
он пьет и яблоко адамово
и два других под тенью век
в напиток окунаясь огненный
не выражают ничего
и в горле гвоздь по гланды вогнанный
собой царапает его

и полночь напрочь расколов
сознанье плещется полотнищем
и ветром оное полощущим
по небу звон колоколов
разносит и тугая плотная
пурга окутала кусты
и вновь сенатская болотная
почти как головы пусты

и истуканы на посту
и с неба снег ли дождь ли эхо ли
одни сидят вторые съехали
а третьи вовсе на мосту
остались в виде фотографии
среди растоптанных гвоздик
в грязи в разводах соли в гравии
и красный замок гол и дик

стоит в десятке метров от
реки и осыпаясь пятнами
пронзает звездами распятыми
и так дырявый небосвод
и вместо звука музыкального
покуда ночь не истекла
по эту сторону зеркального
маниакального стекла

клубится мгла и дикари
пируют над кровавым варевом
и все безжизненней аквариум
и холоднее декабри
и под снегами серебристыми
то замерзая то горя
уже не станут декабристами
босые дети декабря

4.

Курок взведен. Стакан вина налит.
С приходом кратковременных Лолит
внутри слились в людском ажиотаже
все тот же мост и площадь тоже та же,
и посреди гранитный монолит
торчал как эрегированный фаллос,
и вкруг него дворцы плечом к плечу,
и мне тогда казалось, что лечу, –
а больше ничего не оставалось.

Так много в это место свезено,
так много звезд росло на срезе, но
в груди гремел поток многоголосья:
прости меня, Господь, Твои колосья
зазря на землю сыпали зерно
с Твоих небес, и каплями пылинок
я вытек на прибрежный этот ил
и, растворившись в нем, не полюбил
окрестные болота и суглинок.

Теперь на землю сыплет только снег,
все стало черно-белым, как во сне. К
кому сегодня выпадет стучаться в
оконное стекло (и домочадцев
наутро чьих разбудит мой разбег)
затем, чтобы потягивать Ай-Петри,
пропотевая с головы до пят,
и чувствовать костями, как скрипят
пружины и несмазанные петли?

Да ни к кому. И в том ничья вина,
что здесь полно вина, но не видна
одна луна, что я как кот мяукал
среди театра выморочных кукол,
и нет недостающего звена,
и праздный образ выхолощен, выстыл,
и я стою во тьме его нагой
и знаю: в это место ни ногой
ни духом не вернусь, поскольку выстрел.

5.

Ретроспектива

Прибалтийский песок, золотой, рябой,
опоясывал берег моря
и накатывал первый, второй прибой,
обезумевшим чайкам вторя.
У ж/д полотна посреди гнезда
на столбе копошился аист,
и всходила единственная звезда,
и камин каменист. Покамест
не растоплены льды, не сошли снега,
за весной не маячит осень,
зазимуем на лежбище лесника
и послушаем шепот сосен.

6.

Ворочал черный чародей
гробы, сугробы,
и грели матери детей
внутри утробы,

и жить в согласии отцы
не смели сметь и
рубились в кровь до хрипотцы,
до самой смерти.

А мы с тобой, подруга дней,
ночей тем паче,
как только стало холодней,
никак иначе,

туда, где спящих из депо
взашей гоняли,
взошли и опустились по
диагонали.

Стуча колесами вдогон
истошно, исто,
летел по воздуху вагон
без машиниста

среди расхристанной зимы
в подземной нише,
но делать нечего, и мы
спускались ниже

и, продолжая этот бег,
мгновенны, мнимы,
осознавали, что навек
совсем одни мы

не в мире, но во всем метро,
по крайней мере.
И поезд, выпростав нутро,
раздвинул двери

(войди в мой мир, тебя в твоем
не хватит если).
И мы вошли в него вдвоем
и вмиг исчезли.