Алла и ее буквы

«С первого дня знакомства она врывалась в его неторопливую жизнь неистово, беспардонно. Как будто стремясь разбудить, растормошить и встревожить, перед своим появлением Алла заранее рассыпала повсюду лохмотья и метки пророческих птиц». Возлюбленная Михаила общается с ним посланиями через птиц: ответом на все его страхи и сомнения становятся многоточия галок на проводах, беспокойные ласточки, трепещущие воробьи, кричащие петухи и парящие ястребы. Михаил работает в лаборатории и каждое воскресенье ездит в виварий кормить кроликов, получающих экспериментальные дозы наркотика. Со временем он начинает замечать, что у него самого развивается зависимость — от птичьих предсказаний.

1

Иногда в жизнь Михаила врывается стая, множество неугомонных, трепещущих голубей, ворон и галок, будто разлетевшихся по небу из огромного рваного мешка. Однажды он понял: это происходит в дни, когда Алла сомневается. Охладев к нему до безразличия, где-то далеко, в заграничной и немного загробной неизвестности своей жизни, в такие дни Алла скучнеет. Она спотыкается. Становится ранимой и вдруг не может больше стерпеть грубую линию их разрыва, фантомную боль разлуки. Алла тускнеет, она тоскует. И через некоторое время, не выдержав, присылает сбивчивое письмо по электронной почте или устраивает в чате короткий допрос.

Как дела? Что у тебя? Чем сейчас занят? Под разными предлогами она звонит Михаилу среди ночи. И потом, на новом витке своей жизни, преображенная, но при этом ничуть не изменившаяся, с медными кудрями, обрамляющими веснушчатое лицо, Алла вторгается. Она снова неумолимо и безжалостно заполняет его дни карамельным сиянием, стрекотом жатых юбок, волнами перечного пота и пряных духов.

С ее возвращением, с ее победоносным вторжением в неторопливую повседневность Михаила врываются птицы. Будто брошенные в него разъяренным спорщиком, в доказательство того, что Михаил снова не прав, что он обязан сдаться. Каждый раз он поначалу не может опомниться. Птицы вдруг отчетливо и ударно возникают там и тут, ошпаривая его черным углем и серым трепетом крыльев. Птицы вновь подтверждают свое присутствие в мире. Они снуют по небу, вспыхивают под ногами, кричат в ветвях, чернеют на проводах, — озадачивая, лишая покоя. Растревоженный, сбитый с толку, Михаил поддается кратковременному крылатому ожогу. А потом ненасытно читает птиц про себя, декламирует их вслух, пытаясь расшифровать послания:

Ласточки беспокойным вихрем носятся перед балконом: раз, два, три.

Голубь марширует по кромке тротуара, волоча перебитое крыло.

Ястреб распахивает никому не предназначенное, яростное острокрылое объятие и упоительно скользит на ветру над дорогой и полем.

2

Сторож лаборатории — остепенившийся хиппи, похожий на старого хитроумного ангела. Жизнь просквозила быстро. Только что парень с волчьим лицом и угрюмой серой косицей был неусидчивым троечником в стоптанных кедах. Так и не сумел окончить школу. Лет двадцать охранял бассейн: пальцы в перстнях и наколках, хлорированная бирюза, эхо хохота купальщиц. Теперь Сергеич днем и ночью беспокойно сидит на проходной лаборатории. Каждые десять минут выбегает перекурить во двор, потом снова остолбенело таится среди белого кафеля в коридоре, непривычно трезвый, отпавший от стаи одиночка-волк-ангел.

Когда в кабинете заведующей собираются пить чай, на Сергеича находит. Возможно, вид сидящих вокруг стола аспирантов и ученых нагоняет на пожилого, скрывающего запои, безостановочно курящего человека беспокойные воспоминания о школе. Сергеич бесцеремонно нарушает тишину полуденного чаепития, в полный голос сообщая свой давний школьный доклад. Или пытается сдать заваленный экзамен. Вдруг, в присутствии научных сотрудников, застывших с кружками в руках, Сергеич пускается рассуждать о литературе. В особенности любит разглагольствовать о переводах Пушкина на иностранные языки. Но чаще всего он беспокойно вскакивает, подбегает к карте, скрывающей трещины стены кабинета. И рассказывает о переселении народов.

У него скрипучий, назойливый голос, ударные фразы долго потом дребезжат в ушах. У него тревожный вид, единственный на все времена свалявшийся свитер, безжалостные чернильные наколки на пальцах. После вежливых разговоров с ним Михаилу очевидно: в жизни волка-ангела присутствует пятно из пяти-шести лет, которые не разглашаются. Скитания по городам? Фиктивный брак? Психиатрическая больница? Тюремное прошлое? Поди разберись.

Слушая вполуха доклады Сергеича, Михаил частенько раздумывает, разумно ли держать здесь этого человека, уместно ли доверять лабораторное оборудование, реактивы и в особенности сейф с экспериментальными наркотиками бомжеватому бродяге с черными дырами прошлого. Который в один пасмурный день может сорваться с катушек и преподнести сюрприз.

Иногда Михаил прямо-таки ждет подвоха, ощущает смятение в воздухе лаборатории. Будто что-то такое назревает и вот-вот рванет. Ответом на его тревоги, в дни особенно острого недоверия сторожу на ветвях тополя, прямо за окном вивария, возникает черная тень, созревший плод страхов и сомнений. В сумерках беспокойная птица принимается призывно и громко каркать, норовя исторгнуть томящиеся в груди черные лохматые предостережения. Михаил потом стыдится своих атак недоверия, объясняет все сутолокой большого города, усталостью, очерствением души.

Как-то раз во время доклада Сергеича о месторождениях каменного угля, Михаил неожиданно понял, что заведующая лабораторией, древняя, как мир, профессор Чубар, по-видимому, получает от неуравновешенного сторожа ей одной известный заряд жизненных сил. Вполне возможно, этот тайный аккумулятор, своеобразная инъекция беспокойства, держит ее собранной, настороженной, боевой. Собирает в кулак.

Для Михаила подобной инъекцией беспокойства, неопределенности и сомнений всегда была Алла. С первого дня знакомства она врывалась в его неторопливую жизнь неистово, беспардонно. Как будто стремясь разбудить, растормошить и встревожить, перед своим появлением Алла заранее рассыпала повсюду лохмотья и метки пророческих птиц. Чтобы Михаил срывался, вспоминал свое предназначение. Чтобы он отбрасывал предрассудки. И снова взахлеб читал про себя, декламировал вслух, а потом пытался понять, что предвещают:

Черные многоточия галок в лучах закатного солнца, бусинами нанизанные на провода высоковольтной линии.

Маленькая мокрая ворона, прилетевшая проведать пустое, перекошенное, заледенелое с зимы гнездо.

Вдруг воробей со всей силы бьет кулачком тельца в окно кухни. И снова тишина — плотная, настороженная, птичья тишина в комнате.

3

Три последних года Михаил ездит в лабораторию по воскресеньям — кормить кроликов. В виварии давным-давно живет задумчивый белый кролик. Этот неповоротливый пожилой зверь круглосуточно сидит на одном месте, расплывшись по клетке в грузный меховой мешок, в безостановочно жующий белый кошель. Вакцинированный от зависимости и поэтому слегка нездешний белый кролик больше никуда не спешит, он утратил волшебную дверь в королевство галлюцинаций. Вечно испуганный и слегка печальный, он разглядывает красными глазами свой мир, точнее скромный лоскутик вселенной, который выпал ему на старости лет: низкую почерневшую клетку, сноп тусклых лучей из окна, пронизанную зеленой прохладой комнатку вивария, пахнущий сеном лабораторный стол, под которым на полу рассыпаны опилки, сушеные колоски и объедки капустных листьев.

Год назад в виварии поселилась шайка из трех серых кроликов, несколько раз в неделю они получают экспериментальные дозы наркотика. По средам и четвергам виварий охвачен ломкой. Слезливые, утратившие покой звери чихают, кашляют, беспокойно мечутся по клеткам. Если, забывшись, вдруг протянуть им сквозь прутья кружочек моркови, зависимые кролики могут нечаянно до крови цапнуть за палец. Зато после пятничных уколов в виварии — благостный полусон, который медленно перетекает в умиротворенное бодрствование. Когда туман отпускает, трем серым кроликам безумно и бесшабашно хочется есть. Они жуют и жуют, перетирая сухие травинки ненасытными резцами. Поэтому по воскресеньям приходится приезжать рано утром, подкладывать им сено. Чтобы не доплачивать лаборантке, Михаил взялся за это сам.

4

Иногда — думает он, меняя зависимым кроликам воду в поилках — будущее кажется прозрачным, до мелочей предсказуемым. Вдруг прозреваешь всю свою последующую жизнь, летящую неукротимой стрелой к обрыву. Но в другой раз будущее завернуто в черный бархат, из которого со дня на день могут вырваться неожиданные, страшные, непоправимые события. Поэтому так и тянет заглянуть туда, узнать, успокоиться или хотя бы получить обжигающее предупреждение.

Однажды Михаил догадался: птицы передают послания. У него была возможность проверить самостоятельно и подтвердить это десятки раз. Вырвавшись трепещущими клочками из рваного мешка, из черного свертка-будущего, птицы подают тайные знаки. Кто умеет их читать, окажется предупрежденным. Только вот что делать с крылатыми предупреждениями, если они тревожны и безрадостны? Как поступать с ними, куда нести горечь недозволенного знания о будущем?

Он хорошо помнит летний сумрак, атласную сырость сумерек, когда воробей ворвался в распахнутое ливнем окно дачной террасы. Темная тревожная листва антоновок шумела за окном. Именно в тот момент Михаил впервые почувствовал ошпаренное прочитанным сердце, шальную боль толкователя, истязаемого неизбежным. Воробей метался под потолком, потом запутался в занавеске. Ненасытно и встревоженно выскользнул из руки в синюю сырость неба. Все это таилось и бродило в груди до того самого дня, когда в озере утонула Лана, Спи-моя-Светлана, двоюродная сестра Михаила, девочка с синими волосами. Ему в мае исполнилось десять. Ей в то лето было уже четырнадцать. Ей с тех пор всегда было четырнадцать. Сначала он так спешил догнать ее, поскорее вырасти, чтобы понять, как же такое случилось. Потом он стал старшим. Он так ничего и не понял. А Лана задержалась позади, бегущая за ним следом по тропинке из дачного леса. И с каждым годом расстояние между ними увеличивалось. Она отставала, оставляла его совсем одного на дороге из леса, среди поля, ветра и птиц.

5

Сейчас он курил в фортку вивария и подметил: опять появилась сорока. Иногда она мелькает на фоне неба и пыльной летней листвы. Размахивает тут и там беспокойным веером хвоста. И следом подумал: кстати, сторожа лаборатории уже несколько дней нет на месте. Обычно с утра Сергеич бледным призраком таится на проходной. Или тихонько смотрит фильмы за компьютером аспирантов, в конце коридора. А уж после, приглушенно бормоча, целый день шаркает мимо боксов и кабинетов с самодовольным видом начальника-академика. Но со вторника проходная пуста, в лаборатории целыми днями — ионизированная тишина. Скорее всего, сорока предупреждает, что у Сергеича снова запой. И это — недели на три. Так что надо придумать, как бы предупредить профессора. Или хотя бы намекнуть, если подтвердится.

Ответом на раздумья Михаила белый кролик сосредоточенно перетирал резцами травинки. Красные глаза зверя завороженно вглядывались внутрь собственного желудка или предсердия. Серые кролики-наркоманы, оживившиеся с появлением кормильца, принялись носиться кругами по просторным приземистым клеткам. Все быстрее и быстрее прыгали и гремели, будто разыскивая тайный шифр, идеальное расположение в пространстве мешковатых непоседливых тел.

Со временем Михаил тоже признал, что не может жить без этого. Подтвердил, что пересек черту. Однажды он увидел себя зависимым. Понял, что при отмене попросту тонет, теряет опору существования. С некоторых пор ему необходимо, жизненно необходимо читать их. Он не раз замечал, что птицы чувствуют его сомнения, они всегда прилетают в ответ на его слабость. Они являются и приносят на крыльях предложение сдаться. А он принимает их знаки вовсе не потому, что не способен отстоять свою версию будущего. И не потому, что больше не хочет бороться. Просто без них выпавший ему мир был бы совсем пустым и прозрачным, оскорбительно разрозненным, бессвязным. Бессмысленным. Без птичьих посланий его мир молчал.

Будь Михаил психологом, наверняка посчитал бы, что при чтении птиц воплощаются какие-нибудь ложные ожидания, навязчивые опасения, разросшиеся в сердце иллюзии. Но Михаил давно и точно знал, что птицы своим ударным, отчетливым появлением подают подробные и образные знаки, которые надо еще суметь расшифровать не слишком заумно и в то же время не упростив их.

Прошлым летом, за городом, ястреб долго с упоением парил над дорогой и полем. Осенью Михаила повысили до старшего научного сотрудника. Потом он летал на конференцию в Париж.

Все бы ничего, только вот сорока в последнее время слишком уж навязчиво мелькает в ветвях под окнами лаборатории, машет черным веером хвоста, поддразнивая назревающими новостями. Михаил выдумывает ей простые и безобидные объяснения, стараясь переубедить себя, каждый раз обманывая себя.

Успокоительно дребезжала вентиляция. Где-то в комнатке аспирантов на все пустынное пространство кабинетов и боксов назойливо жужжал телефон. Сегодня он решил хоть немного прибраться в виварии. Не стал дожидаться уборщицы, что обычно приходит по четвергам, сам смахнул щеткой траву и капустные листы в дальний угол, к окну. И аккуратно сложил вдоль стены большие квадратные пакеты с сеном.

Птицы всегда заставляли его осматриваться по сторонам, быть настороже, ожидать неминуемого. И Михаил поддавался, его мир вдруг давал трещину. В эти зыбкие дни начинала угадываться новая встреча с Аллой, как всегда сопровождаемая стаей осколков, разметенных по небу. Он так и не сумел изгнать это из сердца, выставить вон из своей жизни. Он не смог, оказался не в силах отключить телефон, заблокировать ее сообщения, обозначить письма как спам. Он всегда ждал возвращения Аллы. А когда наконец появлялись ее буквы, снова срывался, сбивался, забывал свое неторопливое глубокомыслие и с упоением читал их:

Стая скворцов черной вуалью скользит над стадионом, рисует над беговыми дорожками профили, выводит огромные фигуры на закатном небе.

Ворона-хищница с крылом голубя в клюве топчется на водопроводном люке, привычно сторонясь прохожих.

Ночью над пятиэтажками и стадионом снова кричал петух. Сквозь сон Михаил так и не понял: это петух, живущий поблизости, у кого-нибудь на балконе? Или это петух из далекого прошлого, из дачного лета, чьи крики все же сумели прорваться сюда сквозь толщу времен.

И снова стая, плавно и размашисто шепчущая над полем.