Человек-лес из древесных церквей

То ли лес, то ли церковь, то ли заповедник угроз и запретов: «Нас много, и тому, кто бросит мусор, мы ноги переломаем». И все это — рядом с нами. Мир меняется с каждым шагом, когда ты пытаешься в него углубиться. Все зыбко, ненадежно, поручиться нельзя ни за что.

Страшная и одновременно ироничная история о том, как Филипп Григорьевич решил прогуляться в лесу и неожиданно стал Дубом с заглавной буквы — в рассказе Дмитрия Убыза «Человек-лес из древесных церквей».

Филипп Григорьевич давно не бывал в расположенном рядом с его районом лесу, в котором имел обыкновение прогуливаться, — и, оказавшись там после перерыва, был удивлен произошедшими изменениями.

Древесный массив, который прежде был изрядно захламлен, старательно очистили от мусора — и для того, чтобы предотвратить новые загрязнения, развесили огромное количество запрещающих табличек, удивлявших Филиппа Григорьевича своей эмоциональностью.

Среди них были, в частности, такие: «намусоришь — убью!»; «кто бросит мусор, тот дрянь, сволочь, урод!»; «кто намусорит, будь проклят во веки веков»; «только мусор мусорит»; «мы следим за каждым в этом лесу, и с теми, кто намусорит, мы разберемся!»; «ведется видеонаблюдение: за сброс мусора штраф миллион рублей!» (на некоторых были и другие цифры, но всегда гигантские); «нас много, и тому, кто бросит мусор, мы ноги переломаем»; «только попробуй еще хоть раз бросить мусор и прощайся с жизнью и здоровьем»; «кто намусорит — будет в земле»; «посетители леса! не злите нас и не выбрасывайте мусор, а то хуже будет!»

Некоторые таблички были сочинены в стихотворной форме, например «руки не распускай — мусор не бросай!», «мусор не полетит и тебе подфартит», «мусор с собой заберешь — здоровье сбережешь» и др. Кроме того, многие были снабжены картинками с изображением тех, от чьего лица высказывалось предупреждение или угроза. Это были в основном животные, птицы или деревья с глазами и ртами, иногда насекомые и даже почему-то рыбы; в некоторых случаях для пущей внушительности изображались вооруженные люди, которые целились в потенциального нарушителя, замахивались на него ножом или топором.

Обилие подобных табличек нервировало Филиппа Григорьевича, создавало в лесу какой-то агрессивный, напряженный фон. «Уж лучше было прежде, когда лес был грязным, но не увешанным этими дурацкими надписями», — подумал он. Угрозы создавали у него впечатление, будто за ним и впрямь кто-то следит. Филипп Григорьевич часто оглядывался; в лесу действительно ходили какие-то люди, и нельзя было понять — это просто гуляющие, или охранники, следящие за возможными выбрасывателями мусора.

Стараясь отделаться от ощущения, что за ним наблюдают, Филипп Григорьевич свернул с тропинки и стал углубляться лес, который делался более густым по мере отдаления от города. Это дало желаемый эффект: антимусорные таблички стали встречаться реже, хотя все еще периодически попадались даже в лесных зарослях, а людей и вовсе больше не было видно.

Филипп Григорьевич был удивлен тем, какие высокие и плотные, оказывается, есть деревья в лесу: прежде он не выходил за пределы определенного набора привычных тропинок, и остальной древесный массив был ему незнаком. Ветви вокруг переплетались так тесно, что казались одной тканью. Филипп Григорьевич с трудом пробирался через них; хвойные лапы, похожие на крылья гигантских птиц, мягко смыкались за ним. Постепенно он забеспокоился и начал чувствовать себя потерянным.

«Надеюсь, что я здесь не заблужусь, — подумал он. — Лес не очень большой, он окружен населенными пунктами и пронизан множеством тропинок и дорожек. Надо выбраться на одну из них и, пожалуй, сразу же отправляться домой. Может быть, и вовсе не стоит больше ходить в этот лес: очень уж он сделался неприветливым».

Многие ветви в лесу вокруг Филиппа Григорьевича образовывали кресты, и ему стали мерещиться купола неведомых храмов. Подчас иллюзия становилась настолько полной, что он действительно направлялся к одной из предполагаемых церквей — но она при его приближении как бы растворялась в контурах деревьев.

Чтобы стряхнуть наваждение и освежиться, Филипп Григорьевич с силой помотал головой, закрыл и открыл глаза — но лес как будто лишь плотнее обступил его. В этот момент он словно перестал ощущать себя; ему показалось, что он смешивается с древесиной.

Чтобы отделаться от этого ощущения, он попытался как бы ухватиться за свою личность, за обстоятельства, формировавшие его жизнь и индивидуальность — и вдруг подумал о том, что не помнит своей фамилии.

«Зовут меня Филипп Григорьевич, а какая фамилия?» — не мог он вспомнить и растерянно оглянулся вокруг, как бы ища подсказки.

Филипп Григорьевич обратил внимание, что в небольшом отдалении перед ним растет огромный дуб; он был окружен елями, но пробивался сквозь них, словно бы заставляя их расступиться. Корявый и разлапистый, он будто протягивал свои ветви к Филиппу Григорьевичу — и тот, словно повинуясь некоему призыву, приблизился и коснулся его шершавой, почему-то теплой коры.

«Может быть, моя фамилия — Дуб?» — подумал Филипп Григорьевич. Он почувствовал вдруг, что его как будто захлестывают волны дуба; он был охвачен ощущением дуба и, казалось, сам стал дубом. Или, может быть, он уже был дубом и прежде?

Филипп Григорьевич замахал руками, пытаясь защититься от наплыва дуба, — но ощутил, что его руки как бы расползаются, распространяются; они были уже ветвями, дрожащими на ветру, причем сразу огромным множеством ветвей.

Он был не только одним дубом — а всем лесом, и чувствовал произрастание в себе множества древесных церквей с крестами из ветвей.

«Я — человек-лес из древесных церквей», — осознал свою сущность Филипп Григорьевич.

Однако и каждый из его внутренних храмов, в свою очередь, был неким человеком (Дубом? Или Филиппом Григорьевичем? Или вовсе кем-то неведомым?), а тот был лесом, наполненным древесными церквями, также бывшими людьми-лесами из церквей.

Эти люди, церкви и леса как бы распирали Филиппа Григорьевича, одновременно всем своим множеством вторгались в его сознание. Кажется, они готовы были разорвать его на куски, несмотря на то, что были им самим.

«А-а-а-а-а-ааааа!» — закричал от ужаса Филипп Григорьевич, вслепую бросившись напролом через лес (бывший им самим?).

Ему казалось, что попытка бегства тщетна — ведь он продирался сквозь самого себя и не мог выбраться из себя; однако вдруг что-то треснуло, ткнуло его в грудь — и он повалился на землю, а масса людей, лесов и церквей как будто рассеялась.

Филипп Григорьевич вскочил на ноги, осознав, что прежде наткнулся на один из стволов и упал. Перед ним на огромном дубе висела табличка: «намусоришь — убью!»

«Слава богу! — обрадовался он. — Эта табличка сейчас — хотя бы какая-то связь с реальностью для меня». С облегчением Филипп Григорьевич обнаружил, что оказался на знакомой дорожке, по которой можно было выбраться из леса.

«Кажется, с наваждением удалось справиться, — подумал он. — Но какова же все-таки моя фамилия? Неужели действительно Дуб? Ведь дуб все еще передо мной».

Упоминание дуба вновь всколыхнуло картину действительности вокруг Филиппа Григорьевича; вновь замаячили со всех сторон ветви-кресты, потянулись к нему, готовясь вобрать в себя.

«Нет уж, дудки, теперь я не дамся! — решил Филипп Григорьевич. — Больше никаких лесов! Теперь меня в лес калачом не заманишь».

Он хотел было побежать прочь по дорожке, но вспомнил, что был способ немедленно установить его настоящую фамилию: ведь он захватил с собой на прогулку паспорт. Тот, к счастью, не был потерян в результате лесных злоключений, отыскался во внутреннем кармане пальто.

Раскрыв документ, Филипп Григорьевич увидел, что в нем и вправду значилось: «Филипп Григорьевич Дуб».

Он вздрогнул, выронил паспорт и обернулся к дубу, понимая, что теперь не сумеет уйти. Действительно, в Филиппе Григорьевиче уже развивались ветви, мелькали кресты, тихо шумели леса-люди, блестели, выныривая, купола.

Филипп Григорьевич сделал последний отчаянный взмах, но, не имея сил вырваться из общего сплетения, укоренился — и человек-лес из древесных церквей обрел свою завершенную форму.