Прекрасная Пенесуэла

Пребывающий у власти уже 40 лет диктатор Гудвин после «великого обнуления» обратил бег времени вспять и стал молодеть. Вместе с юбилейной тысячной женой Доньей, которая пытается раскрыть секрет вечной молодости супруга, пожизненный президент Пенесуэлы готовится к великому празднику — переносу столицы в новый город Good-Win. 

Сатирическая антиутопия «Прекрасная Пенесуэла» пародирует сразу десятки тоталитарных режимов — от России до Сирии. Утрируя характерные признаки диктатуры, трагикомичный текст высмеивает кажущихся вечными правителей и напоминает, какой конец их ожидает.

Вирусолог пребывал у власти уже сорок лет — со времени предыдущей пандемии: кто первый надел маску, тот и врач.

Заботливый доктор — отец нации — каждый вечер гостил в каждом доме, одаривая чудом с голубых экранов: вот он, в императорской багрянице, материализует цветок эхинацеи для укрепления иммунитета, вот он, великий без кичливости, лично наливает гвардейцу-санитару стакан молока, очищающего от свободных радикалов, вот он, на моторизованном дельтаплане c V-образным крылом, скользит по краю неба, возглавляя праздничное шествие в ознаменование победы над вирусом.

Вирусолог давно усвоил, что лучший правитель — тот, о котором народ знает лишь то, что он существует, и окружил тайной своё существование вне публичного поля. Был он подобен птице, не отбрасывающей в полёте тени, или сумеркам, обступающим повисший в воздухе стеклянный мост.

***

Пенесуэла славилась ослепительными красавицами и золотоносными песками.

Вирусный ролик, позиционирующий страну на международной арене, соединял два в одном. Прихлынувшие волны выносят на песчаный брег бездыханного принца, по виду заморского. Туземная златовласка в бикини с булавочную иголку спасает его дыханием рот в рот — во весь экран испуганные глаза дикой лани и чувственная пластика трепетных уст. В следующем кадре стайка златовласых деток строит вырастающие до небес золотистые замки. Пенесуэла: золото ваших вложений!

Золотоносный песок был главной статьёй экспорта и главным строительным материалом внутри страны. Столица Пенесуэлы — Город Цезарей — была сплошь вымощена золотой плиткой, дороги тоже были из золота и каждый год их приходилось перестилать: золото — субстанция нежная, по твёрдости сравнимая с ногтем — два с половиной по шкале Мооса.

Население глотало золотую пыль и болело: страну непрестанно трепали волны золотой лихорадки. Не корысти ради, а токмо для убережения малых сих от соблазна вирусолог учредил частную монополию на презренный металл: «Золото — друзьям, остальным закон!».

***

По паспорту носил он заурядное имя Гудвин, Симон Симонович Гудвин, но официально титуловался превосходительством на пышный пенесуэльский лад: «Его Превосходительство Пожизненный Президент, Верховный Главнокомандующий Доктор Симон Гудвин, Царь всех царей, Самец всех самцов, Повелитель всех зверей на земле и рыб в море».

Тридцатилетие правления отметили с большой помпой: страну переименовали в честь правителя — Republica Goodwiniana de Penezuela. В каждом приличном доме на наружной двери красовалась табличка «Гудвин — наш рулевой», а изнутри поблёскивали сусальным золотом корешки многотомной энциклопедии Goodwinika, посвящённой политическому творчеству великого лидера. 

И неспроста: Симон Симонович был уникален и ни на кого в целом мире не похож, а подобие неподобного зовётся величием.

Гудвин стал первым человеком, сумевшим обратить бег времени вспять, более того — физической демонстрацией возможности такой невозможности.

***

Всё началось загодя — ещё с Великого Обновления, которое злопыхатели так бесхитростно и, как выяснилось, так опрометчиво, назвали обнулением/обнулянсом/обнуляжем. Именно это событие стало поворотным, но никому не дано было предугадать, как оно отзовётся в будущем.

Точно так же, как люди обыкновенные, пошлого звания люди, со временем стареют и горбятся, прибиваемые к земле грузом прожитых лет, Гудвин после обнуления стал на глазах молодеть. Поначалу это было почти незаметно, но и трава сквозь асфальт сперва пробивается почти незаметно, ища крошечные трещинки и щели, а потом разрывает, раскурочивает пласты, кои и ломом не возьмёшь.

День ото дня проступали всё новые изменения в облике президента: заструилась поросль шелковистых волос на месте солнечной проплешинки на затылке, исчезли межбровные морщины и наметившиеся было брыли, вернулась юношеская походка — подтянутая и одновременно развинченная, с раскованной пластикой пантеры перед прыжком.

Свершилось истинное чудо: будто невидимая рука извлекла на свет сияющий кристалл идеального человека новой породы — «чистейшей прелести чистейший образец» сказал, быть может, бы поэт, когда б уже, по счастью, не сказал.

Когда очевидное немногим сделалось очевидным всем, народ с новой, небывалой дотоле силой воспылал любовью к правителю.

***

Начальное обновление произвело неизгладимое впечатление на современников, но сейчас, двадцать лет спустя, страсти поутихли. Гудвин продолжал неотвратимо обновляться, попирая все и всяческие природные законы, и выглядел уже если не безусым юнцом, то по крайней мере куда свежее и моложавее, чем на момент прихода к власти.

На все расспросы отвечал, что ест молодильные яблочки, на редкие просьбы угостить — что и самому не хватает.

По официальной версии специально созданного Института исследования человека (в просторечии «Гудвинки») Гудвин, как и приличествует вирусологу, сумел подчинить себе вирус, заставил его служить не во зло, а во благо себе и всей стране. В частных беседах врачи в недоумении разводили руками и лепетали что-то о естественных антиоксидантах.

Учёные политологи доказывали, что власть — это нестерпимо тяжёлая ноша и монарх так ускоренно старился до обнуления именно оттого, что жертвенно освобождал от этой ноши всё общество.

В толще народной конспирологии привычно толковали о проданной Диаволу душе и кровушке христианских младенцев.

Образовалась еретическая секта обнуленцев, устраивавших молебны «Богородица, Гудвина обнули!» и утверждавших, что «в итоге он впадёт в детство и омолодится „до нуля“».

Провластная секта гудвинианцев, напротив, провозглашала Гудвина пророком грядущего Золотого века и первым представителем нового вида Homo immortalis — человека бессмертного.

***

Гудвин сызмальства жалел и защищал женщин — мал золотник, да дорог. Новая вспышка пандемии застала его на уединённом тропическом острове с юной невестой. Ей 18, ему 81: впечатляющий стык молодости и опыта. С учётом гудвиновой трансформации — чем не образцовая первая пара? Придворный нумеролог настоял на бракосочетании в мартовские иды — 15-го — дабы «впустить положительные вибрации числа шесть в союз двух девяток».

С годами Гудвин всё более сторонился дурных известий и поддерживал неизменно ровное, безмятежное расположение духа. Имея деньги и власть, как не построить несокрушимый форпост в океане хаоса? 

Премьера, невзначай обмолвившегося об обвале мировых цен на песок, уволил без колебаний: «Премьер в Пенесуэле лишь тот, с кем я говорю, и пока я с ним говорю». Зато возвысил нумеролога, путём сложных расчётов доказавшего, что Донья — так звали невесту — станет юбилейной, тысячной женой.

И точно: последние сорок лет Гудвин женился в среднем раз в две недели, 26 жён в год, туда-сюда, как раз под тысячу и выходит.

Отыграв свадебку, правитель отправил страну на карантикулы, а сам остался в тропиках. От добра добра не ищут: на острове тепло и безлюдно — медовый полумесяц пролетит как в раю.

***

В Донье не было ни шарма ранней порочности, ни преклонения пред величием вирусолога. Простая хорошая девочка, она мечтала о большой и чистой любви. Донья верила в гармонию мироустройства и благодарно принимала всё, что взрослые так коварно именуют судьбой. Согласие на брак за неё дали родители.

Узнав, что станет тысячной, она искренне удивилась:

— Буду, как Шахерезада, рассказывать по ночам сказки, пока он наутро не отрубит мне голову, да?

— Полюбить можно только того, кого не знаешь. Доверься взрослым и не плачь, ведь он же врач, а не палач..

За внешность Донью прозвали «инопланетянкой» — белая, без единого пигмента, кожа и огромные, контрастные, противоположных секторов цветового круга, глаза: синий и медово-карий.

Пандемии она ничуть не испугалась, напротив, чувствовала себя с новым вирусом заодно и даже — втайне от окружающих — вела с ним задушевные беседы. Ничего удивительного — и куда более искушённые люди всю жизнь бывают заняты тем же: разгадывают замысел провидения по случайному узору событий.

***

— Твои глаза как донья океана, я утону в них поздно или рано, твои глаза — мерцающие звёзды, я в них погасну рано или поздно… — сымпровизировал Гудвин, завидев издалека подходящую к берегу Донью. Как и каждый пристойный самодержец, был он тайный автор замечательных стихов.

«Лучше бы рано, чем поздно, — успела подумать девушка, — влюблённого дракона укротить легче, чем обычного».

Вслух же сказала истинную правду:

— О, ещё никто и никогда не посвящал мне столь проникновенных строк… спасибо! — и громко чмокнула мужа в щёку, предварительно зажмурившись (никак не могла отделаться от чувства, что целует рептилию). — А я снова говорила с вирусом. Его не нужно бояться — он поможет торжеству добра.

— Не трать время на ерунду, девочка, — вирусолог был серьёзен, — не уподобляйся рабам. Они сами надумывают себе божков и дёргают их за верёвочки, заставляя властвовать над собой. Слава аллахам, тебе незачем сочинять сказки, ты и так королева. Хочешь, подарю тебе этот остров?

Донья кивнула, но как-то шатко кивнула, без радости — отчего-то и титул, и подарок казались ей ненастоящими, ворованными. Вирусолог её колебания уловил:

— О, понимаю! Быть красивой и богатой непросто, тянет назад к покорным муму. Богатые — это продукт естественного отбора, не бойся быть лучшей. Надо бы прикупить и соседний, большой, остров — с аэропортом. Сделаю его столицей. На острове шире акустический горизонт, слышнее историческая задача… Богатство Пенесуэлы будет прирастать тропиками! И быть посему.

***

Сказано — сделано. Завертелись шарниры и шестерёнки государственной машины, полетели депеши и реляции, решкрипты и указявочки, зашевелились чинуши, заверещала пресса, застрекотали моторы воздушных и океанских лайнеров, заскрежетали перфораторы, застучали кувалды и молоточки — заспорилась, закипела работа по обустройству новой столицы.

В пробковом шлеме, белом льняном костюме и парусиновых туфлях — ни дать ни взять заправский прораб — Гудвин расхаживал по объектам, давая строителям ценные указания и тыча стеком в недоработки. В резиденцию, где обреталась Донья, возвращался с большого острова поздно — пыльный, злой и голодный: терпеть не мог есть на людях.

Они жили вместе уже около полугода и за это время в соседних покоях появилось с дюжину новых жён, но вот незадача — ни одна, включая Донью, так пока и не забеременела.

«Чиновник с подвеской» — широкобёдрый и узкоплечий придворный евнух Хулио Нафтали картинно закатывал глазки и, прицокивая, уверял каждую в отдельности: «Цкорее небо упадёт на землю, чем вы оцтанетесь без потомцства!».

Потомки Гудвина от прежних жён, по слухам исчисляемые тысячами, на острове не появлялись, жизнь их была окутана завесой абсолютной секретности.

***

Как-то ночью, когда Гудвина рядом не было, Донья прогуливалась у пирса. Пирс, как и причал, построили совсем недавно в уютной тихой бухте для приёма больших судов и сухогрузов с небольшой осадкой.

Донья издалека заметила идущий малым ходом с потушенными огнями корабль в сопровождении катеров охраны. Когда он подошёл ближе стали видны пронзительно красные кресты на бортах.

«А, так это и есть знаменитый плавучий госпиталь имени Гудвина! Но отчего погашены огни?», — девушка отошла от берега, притаилась в зарослях кустарника на пригорке и приготовилась наблюдать. Запахло приключением.

Корабль пришвартовался и бросил якорь, пирс оцепили люди в штатском. Донья уже несколько раз следила за разгрузкой кораблей с «большой земли» и даже придумала свою классификацию кранов: кран-журавль с диагональным клювом, слоник на четырёх массивных конечностях, кран-трамвай, снующий по рельсам туда-сюда…

Как правило, при разгрузке прожектор работал постоянно, но на этот раз он загорался эпизодически — лишь до момента поднятия груза: что именно привезли, издалека не увидать — какие-то большие габаритные ящики и капсулы из композитных материалов.

Руководил разгрузкой сам маркиз Ла Тумба, начальник службы политического сыска — бывший личный телохранитель Гудвина. Его зычный командный голос невозможно было спутать ни с чьим другим. Это тоже было крайне необычно.

К причалу подъехали три автобуса, где расселись выведенные под конвоем из корабля пассажиры. Вся процессия — сопровождаемая фурой-длинномером, куда перегрузили ящики и капсулы с судна — устремилась вглубь острова по новой дороге с твёрдым покрытием из плотно укатанного щебня.

Там — за стеной тропических деревьев — скрывался ударно введённый в строй островной филиал Гудвинки.

***

Следующий день был выходной. Гудвин предложил Донье и одной из «новеньких» — Аурите — совершить пеший поход в малопосещаемую часть острова к горному озеру и высокому отвесному водопаду неподалёку.

После завтрака тронулись в путь. Впереди, прорубая тропу острыми взмахами мачете, шёл верный Ла Тумба, малость поодаль — сам Гудвин с девушками, все трое в защитных камуфляжах от Шанель.

В отличие от цезарчанки Доньи, Аурита выросла в далёком провинциальном моногороде, где предприятие маркиза Ла Тумбы беспрерывно качало золотоносный песок, а жителей косила наповал песчанка — песчаная золотуха. При всём том, кожа Ауриты оставалась чистой и гладкой, без малейшего намёка на болезнь, а в манерах и суждениях не было ни холопства, ни провинциальной забитости. Легендарного охранника-миллиардера по кличке «гениалиссимус» она впервые видела вблизи.

Ла Тумба был выходец из рабочей семьи, но дослужился до маркиза благодаря отчётливо опознаваемой гениальности высшего порядка: умел с ходу угадать любое желание своего господина и вид притом имел, с позволения сказать, лихой и придурковатый, дабы разумением своим начальство не смущать.

При живом знакомстве маркиз оказался ещё необыкновеннее, чем Аурита была в силах вообразить. Энергичный живчик, всё он делал с перебором: здоровался, отвешивая земные поклоны, размашисто жестикулировал, сыпал шутками и присказками, трубно бася в нос, зевал, не прикрывая рта, а главное, без конца почёсывался — то в затылке, то за ухом, то под мышкой, то под брюхом. Впрочем, брюха особого не было — так, чуть расплывшееся брюшко, наискось перетянутое портупеей. Что-то большое, милое и трогательно-наивное — как в домашних питомцах или героях детских аниме — рвалось из него наружу и взывало к сочувствию. Вместе с тем вся страна знала, как беспощаден бывает Ла Тумба к врагам молодой пенесуэльской демократии, как лично нейтрализует провокаторов, шакалящих на заокеанских кукловодов, — о подвигах его слагались песни и снимались фильмы.

Прорубая тропу — даже там, где легко было пройти, ничего не прорубая — он, как шаман, бубнил заклинания: «Кто отчизну любит, тот врага рубит» или «Рубись-рубись, капуста, чтоб денег было густо». Иногда, встав наизготовку перед гроздью цветущих лиан, восклицал, подобно хитроумному идальго: «Стойте, трусливые и подлые твари! Ведь на вас нападает только один рыцарь».

Через полтора часа остановились на привал. Маркиз сварил в котелке жгуче-горький чай с дымком и всем разлил, приговаривая: «Чай пить — не лианы рубить». Гудвин начал цитировать по покетбуку трактат философа Пабло Флоренсио, утверждавшего, что для управления массами требуется не парламентская многоголосица, а лицо пророческого склада, наделённое гениальной волей. Девушки синхронно кивали, а Ла Тумба со значением изрёк: «Эх, не будет Гудвина, не будет и Пенесуэлы…» и озадаченно почесал в паху.

«Интересно, почему он всё время чешется? — отводя глаза, подумала Аурита. — Может, подкожный клещ? Или всё-таки это вакцина?».

Историю с вакциной они проходили в школе. Когда выяснилось — ещё в период первой пандемии — что вакцина на основе аденовируса человека не надёжна и действует только пару месяцев, Ла Тумба добровольно вызвался проколоться экспериментальной вакциной на основе аденовируса шимпанзе. Было много скептиков, но — о, чудо! — эксперимент удался, спровоцировав мощный иммунный ответ на вирусную атаку. Через полгода доработок новая вакцина пошла в серию и спасла миллионы жизней. Однако сам герой, видать, пострадал: быть первым всегда трудно.

***

Наконец дошли. Открылся вид сверху — озеро было большое и походило на блюдо из зелёного стекла, зависшее над ущельем. Как выяснилось, его так и называют: висячее озеро. Стоило идти и стоило устать, чтобы это увидеть, а Донья и Аурита очень даже устали.

Гудвин предложил поваляться в травке, любуясь озером и небом. Аурита сразу по-младенчески заснула и видела во сне радугу, маркиз повалялся, почесался да рванул к берегу, а Донья присмотрела поблизости жёлтый цветок, похожий на миниатюрную лопасть вентилятора.

Когда она показала цветок Гудвину, тот встрепенулся: «Это мой цветок, мой. Цветок моего бессмертия. Mandevilla subsagittata Var. Goodwiniana. Его открыл Иполито Руис Лопес полтораста лет назад…» Гудвин о чём-то задумался, по лицу его пробежала быстрая тень, он взял Донью за руку и заговорил горячо и искренне: «Ах, если бы всё отмотать назад… Думаешь, я не хочу быть свободным? Знаешь главный секрет власти?! Ты никем не управляешь, тобой управляют все».

Не успела Донья удивиться, как вуаля, ещё сюрприз. На плато приземлился вертолёт.

Маркиз вернулся и, скромно улыбаясь, изложил новый план: кружок по озеру на резиновой лодке, обед на свежем воздухе, потом перелёт на вертолёте до водопада и домой. На том и порешили.

Два офицера вынесли из вертолёта и спустили на воду надувную лодку. Ла Тумба взялся за вёсла: «Я знаю, куда грести: там за валунами, есть гнездовье пеликанов».

И действительно, на мелководье у дальней оконечности озера они нашли колонию птиц. Массивный пеликан с короткими толстыми ногами приземлился на валун по соседству и неприязненно уставился на непрошенных гостей. По его горловому мешку, как по флагу на ветру, пробегала зыбкая рябь. Самец схватил с земли мелкий камушек, подбросил вверх и, хлопая клювом, поймал.

Маркиз принял это за призыв к действию — достал заранее припасённую рыбёшку и кинул птице. Пеликан гостинец словил и с достоинством щёлкнул клювом в ответ. Маркиз вынул ещё. Птица проглатывала одну рыбину за другой и приплясывала от нетерпения. Ла Тумба подманил пеликана ближе, прыгнул в воду и обхватил его руками, намереваясь сделать селфи. Тот вырвался, резко развернув крыло, а в отместку ударил клювом по борту лодки.

Получив пробой, посудина начала оседать бесформенным комком, стало слышно, как из неё выходит воздух. Гудвин брезгливо пробормотал: «Не хватало ещё утонуть в этой маркизовой луже», — и тотчас вызвал на подмогу охрану с вертолёта.

Худо-бедно добрались до базы и сели обедать. Аурита, худенькая как запятая, ещё не привыкла к царской пище. С недоверием косилась она на устриц во льду и рагу из трюфелей в шампанском, но, преодолевая робость, ела.

В родном городе в ходу были рецепты из флоэмы — не успевшего огрубеть слоя древесины, лежащего непосредственно под корой. Флоэму отбивали, отваривали, сушили, после чего добавляли в тесто при выпечке хлеба.

Народный доктор Чикита доходчиво объясняла с экранов (а по программе бесплатной телевизации страны телевизор, заменив интернет, пришёл в каждый дом), что флоэма наряду с картофельной шелухой — это самая здоровая и полезная еда, фито натурель.

Красный от смущения Ла Тумба расхаживал взад-вперёд тигрой в клетке, не зная, чем загладить вину перед Гудвином.

Донья вполуха услышала, как он вполголоса доложил: «Заготовки прибыли, шеф, когда будем инструмент паять?». В памяти её всплыли события минувшей ночи, она повернулась и спросила: «Вы о грузе с плавучего госпиталя, да?» — и прочитала опасливое изумление во взгляде маркиза.

***

С высоты птичьего полёта водопад отсвечивал на солнце радугой брызг. Водный поток падал с уступов в дымную бездну и Донье казалось, что туда же низвергается её жизнь.

Настроение было на нуле. Ещё перед посадкой в вертолёт она шестым чувством поняла, что совершила большую ошибку, и окончательно в том удостоверилась, когда увидела из окна иллюминатора как маркиз, объясняясь с Гудвином, красноречиво провёл указательным пальцем от уха до уха. «Вот и всё, финита ля комедия, шваркнут наглухо, — она подхватила это выражение от маркиза, — и поминай как звали».

Хочешь жить долго – готовься к смерти. По дороге домой Донья отчаянно продумывала план спасения. Безропотно принять «судьбу», безгласно идти под нож, как покорная овечка, она не собиралась — за прошедшие полгода научилась сама быть игроком, а не пешкой в чужой игре.

***

Вся страна гордо шагала навстречу великому празднику: переносу столицы из Города Цезарей в юный Good-Win, расцветший в тропических широтах.

Сам Гудвин после экспедиции к озеру на неделю пропал и вернулся заметно посвежевшим, визуально сбросив ещё года три-четыре.

Нумеролог Фаусто Дуранто разразился программной статьёй в «Фигаро», поясняя, что высокая миссия Пенесуэлы — явить миру исключительный пример исключительного лидера, сумевшего не только впервые в человеческой истории выиграть битву со временем, но и перенести на всё окормляемое общество персональную свою благодать, благорасположение сил небесных и сил земли к себе лично. «Это хорошая победа, это общая победа Пенесуэлы и всего мира, это Good Win», — заверял автор.

«Прям пеликан, кровью своей кормящий голодных детей своих, — усмехнулась Донья, прочитав статью, и сама себя одёрнула, устыдилась. — Кто знает, большое видится на расстоянии, может, он и взаправду велик. О фигуре такого калибра нельзя судить по быту».

Коли шансы на нуле, ищут злата и в золе. Донья твёрдо решила не растравлять в муже новых подозрений, но втайне разузнать всё про госпиталь и Гудвинку.

Более того: проникнуть на территорию островного филиала.

***

Карманные деньги — «на булавки» — у неё были. Но их явно не хватит на подкуп охраны лечебницы, если дело дойдёт до настоящего торга. А охрана на объекте была серьёзная: с тяжёлым вооружением, автотранспортом, собаками и техническим контролем периметра (камерами, сигнализацией, забором под напряжением).

Донья решила продать один из роскошных свадебных подарков Гудвина, так называемых objets de fantaisie. На букетик хризантем с золотыми стеблями, листиками из нефрита, эмалевыми цветками и россыпью бриллиантов, имитирующих капли росы, давно положил глаз Хулио Нафтали. «Ецли бы у меня был такой цветочек, я бы не поцалел за него и нескольких миллионов пенецолано», — приговаривал он всякий раз, когда видел волшебную безделушку. Суверенный пенесолано год от года дешевел и Донья предложила скопцу купить изделие с большой скидкой — всего за четыреста золотых луидоров (цену прикинула по объявлениям аукционных домов). Окрылённый Нафтали уже через четверть часа притараканил два увесистых мешочка с золотыми монетами — он сколотил баснословное состояние на подборе невест для Гудвина и считал себя не вправе скупиться. »Холоцие люди от плохих отлицаются тем, что заботятца о других больце, чем о цебе», — поклонился евнух Донье, передавая мешочки.

Итак, ресурс появился, но как его использовать?

Единственным, с кем Донья подолгу и часто беседовала, был её домашний учитель Альберто Серкас Моралес, доктор гонорис кауза академии философии имени Гудвина. Но можно ли ему довериться в таком щекотливом деле?

Нафтали к философу относился неодобрительно. «Квасцит много, — заметил он как-то, прищёлкнув пальцем по шее, — не просцыхает».

Учитель и впрямь нередко приходил на занятия немного подшофе, но вдохновенно преображался, рассуждая на любимые темы. Гудвин был его кумир и властитель дум. «Воистину прекрасно видеть человека, который, сконцентрировавшись здесь, в одной точке, простирается на весь мир и доминирует в нём».

Серкас создал теоретико-игровую модель рационального монарха, предполагающего царствовать N лет и максимизирующего только собственное потребление, и неопровержимо доказал, что чем выше значение N, тем выше благосостояние подданных, тем быстрее возникают Парето-оптимальные налоги и общие блага. Следовательно, вечно живущая королевская династия как субъект власти предпочтительней любой формы демократии («оседлый бандит» всегда лучше «кочующего»).

А ещё он с чувством играл на скрипке и обожал свою маму Долорес — хирурга Гудвинки. Это и разрешило сомнения Доньи: «Попытаюсь. Всё лучше, чем полагаться на пенесуэльское авось».

***

Сеньор Серкас проводил занятия дважды в неделю по два часа. Донья от них не отлынивала — принимала учёбу как необходимое зло, но особого рвения не проявляла, надо так надо. В этот раз она сгорала от нетерпения и считала минутки до прихода учителя.

И вот вошёл. Нелепый, неказистый, в потрёпанной тужурке и брючках с трагической бахромой — типичный вечный студент в свои тридцать с гаком.

Разместились в небольшой переговорной, предваряющей переход в жилое пространство.

— Сдаётся мне, моя королева, у нас будет необычный день…

— Отчего вдруг?! – Донья неприятно смутилась.

— А вот отчего, — Альберто вытащил из кармана камень с дырочкой, — знаете, что это такое? Нашёл по дороге к вам, хочу сразу повесить на верёвочку и надеть на шею.

— А-а, куриный бог?! Я думала, только дети верят таким приметам. Пожалуй, нас и в самом деле ждёт необыкновенный день: предлагаю вам сделку.

Собеседник вопросительно захлопал глазами.

— Да, да, сделку. Я, знаете ли, скучаю: дух томится, мозг дымится… Желаю новизны, впрыска адреналина. Как ваша матушка поживает, кстати?

— Мамочка в порядке, видимся каждый день, — оторопело протянул Серкас. — А в чём, собственно, дело?

— Хочу пощекотать себе нервы: купить нелегальную экскурсию в Гудвинку. Рискнёт ли Долорес мне помочь? — Донья извлекла из-под полы мешочек с золотом и, запустив в него руку, стала со звоном перебирать монеты. Затем высыпала с десяток на стол — показать товар лицом. И пододвинула мешочек к учителю.

На Альберто больно было смотреть. Вся его физиономия в подробностях разыгрывала популярную драму под названием: «И хочется, и колется».

— Вы же в курсе, мы все на подписке. У меня отец и сестра уже двенадцать лет в кутузке. Слава Гудвину, живы пока.

— А я и не настаиваю. Подумайте. Часа на раздумья хватит? Если откажетесь, просто оставьте деньги тут. Дверь захлопывается автоматически. Ухожу, не буду трепать вам нервы.

Донья перешла в соседнюю комнату и, не находя себе места, еле дождалась щелчка язычка. Вернувшись в переговорную, она обнаружила, что денег на столе нет.

***

Донья тщетных иллюзий не питала, готовила себя к наихудшему исходу. На «экскурсию» отправилась как в последний бой. Накануне Альберто принёс ей поддельный цифровой пропуск, респираторную маску и униформу медсестры.

— Имейте в виду, сеньорита, персоналу на объекте запрещено переговариваться — только ограниченный набор рабочих команд. Никто, никогда и никому не рассказывает о происходящем внутри: всем есть что терять. Карманы должны быть абсолютно пусты. Завтра в половине восьмого утра вам надлежит быть здесь, — он обвёл точку на карте и написал адрес, — мама всё устроит.

Всё шло как по маслу.

Долорес и Донья вместе сели в служебный автобус у общежития сотрудников института, вместе доехали до объекта и прошли контроль на пропускном пункте.

Весь день Донья была рядом с Долорес под видом ассистентки: мыла пробирки, наблюдала, как из печени и поджелудочной железы доноров получают, а затем культивируют в сыворотке крови стволовые клетки, проверяют биоматериал на вирусы и помещают на хранение в жидкий азот, берут из подвздошных костей таза пункцию костного мозга и выращивают в лаборатории многомиллионную колонию…

Работа велась толково и слаженно, по раз навсегда заведённому распорядку. «Нет, что ни говори, а медицина у нас на уровне», — успела восхититься Донья и вдруг почувствовала неприятную тяжесть в груди: в палате интенсивной терапии протяжно застонал больной, у которого утром брали пункцию. Застонал он голосом Гудвина, и в голосе этом смешались боль и отчаяние, плач и скрежет зубовный.

Страшная догадка поразила Донью, она даже потрясла головой в надежде стряхнуть наваждение. И тут же поймала многозначительный взгляд Долорес. «Иди, глянь, сама всё поймёшь», — шепнула та.

Донья зашла в одну палату, вторую, третью и утвердилась в мысли, что противоестественная догадка верна: почти все пациенты от мала до велика были вылитый Гудвин. «Так это и есть его тщательно скрываемые дети за сорок лет — биоматериал для омоложения! Ай да отец нации, мясник!»

Обескураженная, вне себя от растерянности Донья едва дождалась окончания смены и вслед за Долорес выскользнула с территории «объекта».

— Как долго это терпеть? — тихо спросила она свою проводницу.

— Если терпеть, то долго. У всех наших родные в заложниках. Да и живём компактно, в одном общежитии. Чуть какое брожение, народ пачками исчезает…

— А Гудвин? Каково ему тянуть такой груз?

— Боюсь, у него нет выбора… короля играет свита, — ухмыльнулась Долорес.

***

Каждая девушка рано или поздно обнаруживает, что мужчин на свете не так уж много. В критической ситуации Гудвин повёл себя как мужчина.

Через пару дней после визита в Гудвинку к Донье наведался генерал Ла Тумба. «Зависло ваше коромысло, сударыня! Что это вы делали на особо важном государственном объекте? Думали, сойдёт с рук? Да у меня пост-контроль такой, что мышь не пробежит! Буду вынужден испросить у шефа санкцию на ваш арест».

«Эх, помирать, так с музыкой, блефовать, так с куражом», — Донья изобразила лицом оскорблённую невинность и невозмутимо передёрнула очень белыми покатыми плечами. В длинном платье с глубоким декольте она выглядела феерично и знала это.

 — Вы забываетесь, женераль. Да вдобавок валите с больной головы на здоровую. Кажись, затупился ваш клинок. Объект я инспектировала по поручению Гудвина. Можете уточнить у него самого.

— И уточню, не сомневайтесь, — Ла Тумба, не прощаясь, вышел.

***

Ничего не изменилось в жизни Доньи. Только учителя Альберто заменил учитель Роберто, да маркиз, как говорится, затаил в душе хамство… ну и пусть его.

Гудвин дал сразу понять, что прикроет, бояться нечего, «все плывём в одной лодке», но появлялся нечасто — ушёл с головой в подготовку к празднику. А праздник неумолимо приближался: официальный перенос столицы, понятное дело, должен состояться аккурат в день рождения Гудвина.

***

До великого дня оставалось меньше суток.

Главные торжества намечались на большом острове, куда уже слетались главы мировых держав, но и малый, «донькин», островишко не остался обойдён вниманием блистательной публики.

В акватории бухты швартовались всё новые яхты и катера, каждого гостя на берегу встречал тушем духовой оркестр с барабанщиком, похожим на бритого павиана.

Мелькали лица новостных селебритиз и закулисных воротил, титанов духа и королей госзаказа.

Почтенный предстоятель монсеньор Рубио Иглесиас прогуливался по берегу с внушительной свитой, называемой архиерейской сволочью. Медийный магнат барон Усман запросто попивал пивко в открытом павильончике в компании неразлучных, как ниточка с иголочкой, финансовых тузов Хуана Рубероида и Виктора Штепсельберга. Народный акын Алехандро Эль Негро брал под локоток мэра Карлито Грандеса, заговорщицки сообщая, что сочинил эпическую поэму «Слово о Гудвине» в сто двадцать тысяч строк, но из милости прочтёт только первое четверостишие…

Всюду царило приподнятое, расслабленное настроение.

Вездесущий Ла Тумба перепархивал от одного важного гостя к другому, информируя, что ровно в полночь в его имении начнётся «вечеринка двенадцати» — для двенадцати самых влиятельных лиц государства под председательством Гудвина.

***

Как и было задумано, вечеринка стартовала в полночь на мансардном этаже особняка Ла Тумбы с огромными панорамными окнами. Гости сидели за длинным дубовым столом и негромко переговаривались. Все места, кроме председательского, были заняты.

Гудвин ожидался с минуты на минуту. Его приход встретили аплодисментами и дружным Happy Birthday. Хозяин распорядился подать шампанского и внести золотистого цвета торт с 82-мя свечами. Гудвин зажмурился и на одном выдохе задул все свечи.

Ла Тумба поднял бокал за именинника, все выпили стоя.

Гости нет-нет да и обменивались двусмысленными улыбочками и выразительными взглядами, судя по всему, один лишь Гудвин не до конца понимал, что происходит.

Слово взял нумеролог Фаусто Дуранто. Начал он издалека — в том духе, что всё, имеющее начало, имеет и конец, а всё рождённое, обречено умереть. Затем зачитал выдержку из медицинского заключения доктора Суареса. Документ констатировал факт, что в течение ряда предыдущих лет репродуктивная функция пациента Гудвина постепенно угасала, а за последние семь месяцев процесс принял необратимый характер, ни консервативное лечение, ни родственная тестикулярная донорская трансплантация результатов не дали. Следствием этого неизбежно будет снижение способности организма пациента приспосабливаться к метаболическому стрессу, ускоренное старение и функциональная деградация.

«Дорогой друг, — обратился он к Гудвину, — мы все бесконечно любим и уважаем вас, никто не мог бы сделать больше ни для страны, ни для нас лично! Вся система идеологии, авторитет Пенесуэлы в мире, равно как и ваша легитимация в качестве национального лидера, опираются на чудо вашего омоложения. Мы не можем допустить разрушения доминирующего вымысла», — усиленно артикулируя звуки «р» и «л», заключил Дуранто.

Гудвин поначалу слушал, а после закрыл лицо руками и сидел, не шелохнувшись. Глухо спросил: «Сейчас убьёте?»

Ла Тумба кивнул за всех.

— Покажите преемника. Это моя последняя воля.

В комнату ввели мужчину средних лет как две капли воды похожего на Гудвина.

Царь долго сверлил его глазами, потом спросил:

— Как зовут твою мать?

— Не знаю… Пенесуэла?

— Иди, — Гудвин махнул рукой. Он вспомнил, что сам приказал всех забеременевших жён переименовывать в Пенесуэлы, чтоб не путаться. Да так ни с одной и не повидался.

— Пора, — Ла Тумба быстрым шагом подошёл к царю и ударом кинжала в шею сбоку перерезал сонную артерию.

Каждый нанёс свой удар: в сердце, в почку, в печень, в селезёнку — все должны быть повязаны кровью.

Некоторые приговаривали: «сделал дело — гуляй смело», или »что этот Гудвин, что другой — монопенесуэльно…»

***

Праздник удался на славу: никто и не заметил подмены.

Донья и Аурита вскоре забеременели и получили новое имя: Пенесуэла.