За стеной

Света торопливо возвращалась домой, попеременно оглядываясь и будто бы ожидая возможного преследования. Теплый весенний воздух проникал под полы пальто и вульгарно играл со Светой в прятки. Вдыхая и выдыхая этот игриво-нахальный воздух, девушка перешагивала через подсыхающие лужи так, как каждый раз перешагивала через саму себя в порывах собственной суетливой жизни. «Прыгай, Светик, прыгай…» — звучало что-то пустое, пустое и бестелесное, отражающее такт биения сердца в голове Светы. Держа в правой руке переплетающуюся от теплых потоков ветра авоську, заполненную дюжиной холодных сосисок и одним батоном сырокопченой колбасы, купленных в одном из столичных гастрономов, Света поглядывала в темные закоулки дворов и со скуки опустошенно грустила. «Душновато и тлетворно…» — уныло думалось ей. Светящиеся окна домов возбуждали Свету своим праздным томлением, преследовали слепым, поддельным сиянием, отделяли душу от тела, будоражили и пугали нутро.

Цокая каблуками по мокрому тротуару и прислушиваясь к оглушающей гнетущей тишине, смешанной с дурманящим лаем дворовых собак, Светлана почувствовала неладное. В какой-то томительный и нещадно растягивающийся момент ей показалось, что звонкое цоканье каблуков стало сливаться с тяжелой поступью мужских, ужасающе грубых ботинок. Сопливая дрожь поползла по рукам, спустилась к ногам и сдавила похолодевшие щиколотки. Света подумала о страшном. «Метров десять» — прикинула она и тут же ускорила шаг. За спиной слышалось сухое и бодрое шарканье — этот звук был живой, он тревожно учащался, удлинялся и растягивался в темном пространстве, плотно заглушая тягостный собачий лай.

Подслеповатые фонари перестали освещать тротуар. Света бросилась к сутулым гаражам — отсюда до подъезда всего ничего. Быть может, и обойдется. «А может и повезет» — задорно промелькнуло в голове Светы. Она крепко-накрепко сжала авоську, попыталась рассмотреть темнеющую пустоту боковым зрением, но уперлась во что-то зябкое и твердое, брезгливо отвернулась и уставилась вперед. Света завернула за угол, перепрыгнула мокроватую наледь, и оказалась у своего подъезда. На секунду она помедлила, обернулась назад и разочарованно вздохнула: ни шагов, ни преследования, лишь холодная, глухая пустота. «Только пугает, сволочь…» — шепнула самой себе Света и быстро набрала код домофона. Высокая стальная дверь отрезвляюще запищала и отворилась в ожидании.

Прошмыгнув в подъезд, Света размеренно подошла к лифту и нажала на кнопку. Загорелся красный огонек. Стальная подъездная дверь загудела пробивающимся сквозняком. Света до последнего мгновения не сводила с нее пытливого взгляда и терпеливо ждала страшного. Вот показалась рука, появилась невысокая мужская фигура, потянула на себя железную дверь, шумно выдохнула, оказалась в подъезде. Фигура смотрит на Свету, разглядывает ее суть и стать не улыбаясь. А Света улыбается, по-детски теребит авоську и мечтает. Пахнет колбасой и сосисками, воздух становится дымным и копченым, словно в мясном отделе гастронома. Фигура курит, выпускает последний дым и громко закрывает подъездную дверь. Подходит к Свете и хватает ее за голову, обеими руками — хватает за голову.
«Ну же, бери меня, бросай на холодный кафель и дави, как сколопендру» — жаждет Светлана ласки. Она не сопротивляется, не кричит, только держит на авоське руки да молится о сладострастии. Фигура отталкивает Светлану к стене, упирает колено в наполняющийся спазмом живот. Свете больно и одновременно хорошо, тепло и как-то по-домашнему спокойно — задыхаться не страшно, а даже приятно и сладко. Фигура рвет, раздевает авоську, тянется грязной рукой к колбасе и кряхтит. Кряхтит и кашляет, отхаркивается. Не целует, не ласкает Светлану, только чистит от полиэтилена сосиску «Домашнюю», триста пятьдесят за полкило. Торопливо, жадно жует, глотает, прячет сосиску в себя, голодно облизывает влажный полиэтилен.

Света расстегивает пальто, снимает через голову свитер, бросает шерстяной ком на кафель, поднимает лиф к гладкой шее, стонет. Грохочет молоток для смягченья отбивных, звякает эхом неслышным. Вниз спускается лифт, останавливается, играя на собственных нервах, соединяет в восторге перекосившиеся стальные двери. Фигура не оборачивается, не слышит угрозы — пережевывает вторую сосиску да посасывает полиэтилен, лаская его языком. Светлана соединяет ноги, стягивает юбку, штопанные колготки. Трусов Светлана и зимой не носит. Корчится лифт, завывает, хлопает в стальные ладоши. Фигура чавкает, восседает на корточках и покачивается из стороны в сторону, сгорая в пищевом экстазе, не подозревая, не чувствуя страха, как овца на заклании.

Света теребит его грязные волосы, проводит пальцем по подбородку, останавливается губами на шее, старается заглянуть в глаза, пересчитать влажные вспотевшие ресницы. Отворачивается фигура, только жрет да кряхтит, глотает саднящий воздух, отмахивается. Норовит повесить связку «Домашних» на шею, схватить колбасу и побежать прочь, обратно в манящую пустотами темноту. Света надевает пальто на нагое тело, прячет ладонь в глубоком кармане и достает оттуда холодный молоток для смягченья отбивных — блестящий, от бабушкиной морщинистой руки доставшийся. Дробит голову у фигуры, переворачивает оглохшее тело на живот, снимает тяжелые дурно пахнущие брюки. Раздвигает его волосатые ноги, сдавливает кожный покров ледяными пальцами, вырисовывая синяки. «До колбасы не добрался, дурило» — мысленно смеется Светлана и ощупывает рельефный сырокопченый батон.

Во рту смачивает, отплевывается, вылизывает. Сует колбасу в нутряные пустоты, заполняя их сжиженной слюной и пахучей копченостью. Расширяет мужское нутро, замирает, не дышит, слышит собственный стон, ужасаясь. Вылизывает. Гладко скользит батон, не задерживается на пульсирующей сжимающейся границе. Прокручивается буравчиком, теплеет. Вылизывает. Смирно лежит на полу фигура, не двигается — омертвевшая морская звезда на кафеле. Закрывает глаза Светлана, не ослабляет хватку, лишь дышит, извергаясь слюной. Прозрачными лужами покрывает кафельные просторы. Садится на корточки, крутит, вертит копченый буравчик. Молотком для смягченья отбивных переделывает ноги и руки, в кургузых локтях и коленях оставляя пустоты. Лицо панирует зубными крошками. Ждет, пока фигура потеряет привычную форму и навсегда превратится в безликую морскую звезду. Выдыхает, встает, задерживается над самой ее головой — пряно мочится на затылок морской звезды.

Нашатырным спиртом пробивает забитые пылью ноздри. Оживает морская звезда — чувствует влагу, все слышит и видит, но тело не помнит боли. Сдавленно стонет лифт, то и дело охает, умоляет, просит открыть подъездную дверь, впустить спасительный воздух. Светлана протирает лицо морской звезды желтеющим раствором аммиака, целует в губы, ласкает. Торчит, коптится рельефный батон, кое-где покрываясь испариной. Выпрямляется Светлана, растягивает связку «Домашних» в пространстве. Прочна связка, податлива и словно жива. Дрожащее томительное лоно увлажняется, пропускает в себя пищевую нить в два упругих отверстия. Связывает душу и тело невидимой силой — утверждает дикий, всеединый закон любви. Мягкой цепью сковывает нутро — забавляется Света, заводится.

Переворачивает морскую звезду на спину — конвульсивно барахтаются беспомощные руки и ноги без волнующего океана. Часто моргает морская звезда да пережевывает редкие зубы, поочередно глотая осколки. Поминутно корчится Светлана, жарко подрагивают разгоряченные чресла. Гладит ладонью мягкую грудь, смачивает слюной, лижет сосиску тонким влажным прикосновением. Пропускает связку через себя, глубоко, лишь смеется да корчится. Спускает свободный конец отхаркивающейся морской звезде, произносит «Тяни, что есть мочи!». Тянет звезда, глухо плачет да морщится. Заискивает, умирать не хочет. Пересушенными губами обхватывает головку сосиски, тянет и давится. Часто хлопает лифт, передергивается, задыхаясь в истоме трясется. Стонет Светлана, змеей извивается. Затылком стены касается, учащенно дышит. Тянет морская звезда океанскую влагу, обливаясь горячим приливом, томно гудит и сопливится, покрываясь удушливым красным пятном. «Медленно…» — шепчет Светлана, регулируя темп любви. Тянет морская звезда, продлевает свой жизненный цикл, со смертью упрямо борется. «Быстрее!» — жадно командует Света и звезда ускоряется, бьется в душном бессилии. Изгибается Света, змеею ползет по подъездной стене, пыль вылизывает да стонет. Шипит языком, тишину нарушая. Колеблются изгибы змеиные, переламываются девичьи желания. Сдавленно дышит морская звезда, от потоков любви иссыхается, грозно тянет извращенную нить, волнами теплыми плещется. Закатывает глаза Светлана и ничего не слышит. Не видит издыхающую морскую звезду, прикрывается веками, замирает, претворяется мертвой и нежно дергается. Пружинят змеиные телеса в немом танце. Перерождаются и мечтают.

Оседает горящее пламя любви, сигаретным дымом обволакивает мертвое тело морской звезды. Тихо лежит на боку Светлана, мокрые волосы липким измазывает. Осклизлой гримасой лицо украсила. Дымит клубящимся дыханием, расслабляя усталые мышцы. «Все ж повезло…» — концентрируется. Шепотом тихим тушит окурок о кафель. Одевается, прибирает пространство любви, возвращая ему пустоту. Хоронит тело морской звезды в глубоком кармане пальто, прислоняет пятиконечную фигуру к холодному молотку. Вешает липкую связку сосисок на шею, цепкой рукою сжимает крепкий батон колбасы. Подбирает изорванную сеть авоськи. Лифт давно уже ждет, лишь пугливо таращится, пропуская в себя все живое.

Поднимается Светлана на восьмой этаж. Звонкой связкой ключей открывает входную дверь, внутрь заходит, оказывается в прихожей. Раздевается, разувается, бодро проходит в комнату. Видит Гришеньку. «Не опоздала я, Гришенька?» — тишину змеиным шепотом озвучивает. Грише восемь, говорить он пока не хочет, только головой отрицательно кивает, моргает глазами да ерзает. И в детской кроватке ночует, из логова своего почти не вылезает — встанет, положит худые шаловливые ручки на перегородку и стоит так весь день, на иконы смотрит. А иконы в комнате во всю стену висят, вся стена здесь иконами покрыта — защищают от тех, кто за этой стеной одичало беснуется. Кто за этой стеной беснуется — этого Гриша не знает. Знает, что двое существ, женское и мужское начала. Светик много про них рассказывает — любит следить за ними. Говорит, что все святые пристально глядят на Гришу и хранят его от черного голода и смерти.

«Он пришел?» — произносит Светлана, раскладывая на письменном столе теплую колбасу и сосиски. Гриша уверенно кивает головой — речь идет о мужском начале. Женское начало по натуре своей затворно, серым голубем в окна смотрит, да почти никуда не выходит, только любит начало мужское, и души в нем не чает, слезно ждет его возвращения, чайными чашками вечера пересчитывает.

«А я тебе принесла необычный подарок» — улыбается Света, легкомысленно глазами помаргивает, интригует Гришу неизвестностью. Дарит ему морскую звезду, говорит, что отыскала на улице, в грязной-прегрязной луже. Гриша верит Светлане, жадно целует звезду, гладит ее пять конечностей холодными тощими пальцами. Садится в кроватке — играет, будто с живой, у моря найденной. Светлана падает в кресло, следит за часами, терпеливо ждет продолжения вечера. «Тише, — строго говорит она Грише, — Сейчас начнется!». Гриша замирает и ждет начала страшного, прижимает звезду к губам, медленно что-то шепчет.

В нежной позе лежит Светлана, змеиный взгляд побледневшей рукою припрятать пытается. Тихим голосом шепчет в такт Грише, слева направо покачивается — открывает, закрывает глаза, дышит частым дыханием. Томным взглядом иконы оглядывает, осаждает святых змеиным неверием и змеиной злобой, на сосиски, на батон колбасы таращится. Смотрит на Свету Спаситель, смотрит на Свету пресвятая дева Мария и святые апостолы: апостол Петр, апостол Андрей, апостол Иоанн Зеведеев и апостол Иаков Зеведеев, апостол Филипп и апостол Варфоломей, апостол Фома и апостол Матфей, апостол Иаков Алфеев и апостол Симон Зилот, апостол Иуда Иаковлев и апостол Иуда Искариот. Зашуршала стена, размягчила шуршанием твердость. Вновь почуяла Светлана шальную силу возбуждения — задрожали холодные пальцы конечностей, зашевелились утробные желания. Глядит Света на иконы, к нагнетающей тишине прислушивается. Шумно глотает слюну, шершавым языком небо поглаживает. Близко кровать бесноватых к стене поставлена, давит телами иконы, лики святых заслоняя истекающей потом плотью — бьются звериными звуками в стену, штопают шепотом тишину.

Раздевается Светлана и бросает одежду на пол. Нагая пред Гришею ходит, туда и сюда, головою качает, дыханьем горячим вздыхая. Гриша знает, что будет дальше, Гриша помнит и видеть не хочет, крепко-накрепко жмет сыпучее, слабое тело морской звезды, страхом давится и замирает, замирает и не глядит — лишь дрожит да ладошками ерзает. Светик держит в руках колбасу, украшает белесую шею липкой связкой сосисок. Возвращается в кресло, ноги циркулем раздвигает. Пахучим колбасным батоном ласкает свои половые губы. Проводит рукой по груди, покрываясь змеиною кожей. Часто дышит, буравит батоном нутро. Пахучим колбасным батоном ласкает свои половые губы. Проводит рукой по груди, покрываясь змеиною кожей. Часто дышит, буравит батоном нутро. Пахучим колбасным батоном ласкает свои половые губы. Проводит рукой по груди, покрываясь змеиною кожей. Часто дышит, буравит батоном нутро. Пахучим колбасным батоном ласкает свои половые губы. Проводит рукой по груди, покрываясь змеиною кожей. Часто дышит, буравит батоном нутро. Пахучим колбасным батоном ласкает свои половые губы. Проводит рукой по груди, покрываясь змеиною кожей. Часто дышит, буравит батоном нутро. Пахучим колбасным батоном ласкает свои половые губы. Проводит рукой по груди, покрываясь змеиною кожей. Часто дышит, буравит батоном нутро. Пахучим колбасным батоном ласкает свои половые губы. Проводит рукой по груди, покрываясь змеиною кожей. Часто дышит, буравит батоном нутро. Пахучим колбасным батоном ласкает свои половые губы. Проводит рукой по груди, покрываясь змеиною кожей. Часто дышит, буравит батоном нутро. Пахучим колбасным батоном ласкает свои половые губы. Проводит рукой по груди, покрываясь змеиною кожей. Часто дышит, буравит батоном нутро. Пахучим колбасным батоном ласкает свои половые губы. Проводит рукой по груди, покрываясь змеиною кожей. Часто дышит, буравит батоном нутро. Пахучим колбасным батоном ласкает свои половые губы. Проводит рукой по груди, покрываясь змеиною кожей. Часто дышит, буравит батоном нутро. Пахучим колбасным батоном ласкает свои половые губы. Проводит рукой по груди, покрываясь змеиною кожей. Часто дышит, буравит батоном нутро. Бьется в звериной истоме стена, потрясая святые иконы. Жадно посвистывает Светланино нутро, забирая в себя рельефную толщину батона — корчится Света, спиной к спинке кресла жмется, ласкает свои потайные комнаты, отворяя забитые двери и окна. Лишь глазами моргает да устами облизывается: в рот сосиску кладет, покрывая головку слюною. Гулко бьется стена, долгими стонами с бесами борется. Переламывает мужское начало начало женское, плотью свежею кормится, давит слабость девичью жаркой тяжестью: и виски, и щеки, и шею живьем лобызая, налегая на спину, ноги циркулем распиная. Женское начало нежно и податливо — ничего мужскому началу не жалко, лишь бы было, к кому в нощи прижаться. Горько плачет Светлана, боль женского начала нутром ощущая. Все сильнее, все глубже глотает сосиску, омывая слезами лицо. Сиплым голосом тянутся стоны, пробиваясь сквозь страшную стену. Молча движется тьма, поглощая собою иконы. Тянет, тянет Светлана склизко-теплую нить, жизнью делится с пустотой, завывая. Частой дрожью трепещут иконы, от движений стены сотрясаясь. Все сильнее, сильнее их давит горячо ненавистная плоть. Осуждающе смотрит Спаситель вокруг, опустила свой взгляд пресвятая дева Мария. Прячут в распахнутой тьме свои лики апостолы.

Разрывается Света, зверем скалится, воплем удушливым воет на четыре стороны света. Губы зубами закусывает, смакуя вкус собственной крови. Прячется за худыми ладошками Гриша да телом морской звезды, как оберегом, прикрывается: ясно видит возникший над головой Светика черный пугающий нимб. Диким танцем любви закружилась вся комната. Закружились иконы, бесноватому танцу поддавшись. Вверх ногами, голову Грише кружат, как безумные циферблатные стрелки. Закружился Спаситель, о распятии тягостном думая. Закружилась и дева Мария, молясь о живых и усопших. Закружились апостолы, таинственным собравшись хороводом.

Затрещала стена под напором любовной истомы. Закричала двумя голосами и скинула вниз иконы. Падает на пол Спаситель, громогласно тишину нарушая. Падает на пол пресвятая дева Мария, отвернувшись от страшного мира. Градом падают вниз и апостолы: апостол Петр, апостол Андрей, апостол Иоанн Зеведеев и апостол Иаков Зеведеев, апостол Филипп и апостол Варфоломей, апостол Фома и апостол Матфей, апостол Иаков Алфеев и апостол Симон Зилот, апостол Иуда Иаковлев и… апостол Иуда Искариот остался висеть на стене, вверх тормашками вздернутый. Лежат на полу и другие святые, на висящего вниз головою Иуду посматривают и сказать в оправданье ему ничего не могут. Бессильно уткнулось мужское начало в начало женское, затрепетало, забилось жадным желанием, окончив любовную лирику. Бьется змеею Светлана, валяясь на стылом полу. Тихо дышит, глаза прикрывает рукою. Встает на колени, всем телом себе помогая. Подходит вплотную к Грише и весело так произносит: «Гриша, пост ведь все… Закончился! Я купила в гастрономе сырокопченую колбасу и сосиски "Домашние", триста пятьдесят за полкило. Будешь их жрать?». А Гриша радостно кивает. Громко бьется его беспокойное сердце…