«Сегодня в суде опять смотрели на видео, как ОМОН избивает людей. Пока других доказательств массовых беспорядков у обвинения нет», — так прозаик Евгений Коган описывает абсурд и беспредел, творившиеся на слушаниях по Болотному делу. Его фигурантами стали десятки не согласных с результатами президентских выборов, которые вышли на улицы в знак протеста накануне инаугурации Путина. В книге «„Мы придем еще“. Личная хроника Болотного дела» писатель, присутствовавший практически на всех заседаниях главного политического процесса начала 2010-х, представил полную хронологию карательного суда.
Публикуем избранные записи из судебного дневника писателя о том, как в России впервые разворачивались массовые преследования демонстрантов, за что судили невинных людей и как власти мстили участникам Марша миллионов — последней крупной акции неудавшейся революции. Подробно описывая каждый день слушаний, прозаик рассказывает, зачем судьи в открытую издевались над обвиняемыми, почему смеющиеся работники госучреждений закрытого типа не ведают, что творят, что превращает приемную СИЗО в пристанище скорби, а также как истинный патриотизм раскрывается в сопротивлении беззаконию и почему Болотное дело стало самым важным событием новейшей истории России, на годы определив антидемократическое развитие страны.
2013 год
12 апреля
Тут вот какая штука. Я знаю Степу почти два года. Он огромный, я никогда не видел таких больших людей. Огромный и какой-то фантастически добрый. И очень юный — ему недавно исполнился 21 год. И вот этот человек — великан и добряк, который обожает танцевать буги, много читает и постоянно улыбается, — этот человек почти год сидит в тюрьме. До суда. Я не читал 80 (или сколько там) томов дела, с которыми уже ознакомился Степа, но я знаю, что найденные у него при обыске «бутылка с зажигательной смесью» — это остатки ацетона, на донышке, который Степа использовал в своих занятиях реконструкцией, а «экстремистская литература» — это учебная литература на арабском, потому что Степа учил арабский в университете. И все это знают. Я знаю, что пострадавший, на слова которого опирается следствие, опознал Степу не сразу, а очень сильно потом. Насколько я понимаю, улик Степиного преступления, которые он может уничтожить (так считают следователь и прокурор) нет, и свидетелей, на которых он может надавить, насколько я понимаю, тоже нет. Об этом неустанно твердят адвокаты. Но судья не слышит — не хочет слышать, или не может. И Степа сидит в тюрьме, с 8 июня, почти год, и срок его содержания под стражей продлен до 8 июня, то есть до года. На всех этих дурацких судах он сидит в клетке, к которой нельзя подходить — мы перемигиваемся, и он улыбается. Он вообще молодец — судя по его письмам, он сохраняет самообладание, держит себя в руках. Он продолжает улыбаться, потому что он очень веселый и очень добрый человек. И потому что он умеет держать себя в руках, хотя ему очень тяжело. А то, что происходит вокруг, — это какое-то омерзительное блядство.
11 июня
Никого никуда не призываю — кто я такой, в конце концов. Просто хочу еще раз отметить: когда вы думаете, что гомофобский закон, «болотное дело» и прочая мерзость вас не касается, вы ошибаетесь. Потому что эти законы и эти дела позволяют шпане всех мастей чувствовать свою безнаказанность. А разгулявшаяся шпана, уж поверьте, коснется всех. Завтра — Марш «За вашу и нашу свободу!»
17 июня
Ха, вот это очень круто! В Санкт-Петербурге, как сообщают новости, двух девушек забрали в полицию за объятия в метро. Пассажиры пожаловались машинисту. А еще скоро начнут сжигать книжки, запретят свинг, а по улицам будет ходить не просто шпана, а организованная шпана в черных рубашках с закатанными рукавами. Уже, мне кажется, очень скоро.
24 июня
«Их что, пытали?» — спросил меня незнакомый мужчина в метро. «Кого?» — не понял я. «Узников 6 мая», — уточнил мужчина. «Нет», — ответил я. «Почему же они тогда узники?» — снова спросил мужчина. «Потому что сидят в тюрьме», — ответил я. Они сидят в тюрьме, а власти даже не выставляют около МосГорСуда привычные автозаки и омоновские кордоны. И судебные приставы в здании суда раньше вели себя агрессивно, а теперь вяло поругивают немногочисленных пришедших, лениво издеваются над ними. И — нет, власти не стали более либерально настроенными. Сегодня было первое открытое заседание суда по «болотному делу». И заседаний будет еще много, очень много. <…>
5 июля
Потерпевший не признает себя потерпевшим от действий обвиняемых, но это не волнует судью. Такой суд, сейчас, в Москве. Приходите.
9 июля
Я, кстати, только что вернулся из МосГорСуда. Там все как всегда — людей мало, судья издевается над обвиняемыми и не слышит адвокатов, а одного человека из зала суда вывели за то, что он хихикнул. «Прошу мужчину в третьем ряду покинуть зал суда, потому что он забыл, где находится», — сказала судья. Нет, товарищ судья, мы не забыли — цирк он и есть цирк.
19 июля
Глава предвыборного штаба Алексея Навального сказал: «На Манежную площадь больше выходить не надо, будут предвыборные митинги, о которых будет объявлено отдельно». Я не знаю, что об этом думает сам господин Навальный. Я знаю только одно — на митинги, посвященные «болотному делу» (которое лично мне кажется самым важным и самым позорным событием последних политических лет в нашей удивительной стране), приходила едва ли тысяча человек, а на суды и слушания, которые происходят уже больше года, ходит человек тридцать, и я там, честно говоря, крайне редко вижу представителей КС оппозиции и прочих так называемых лидеров так называемого протеста. Когда сажали Навального, мне было очень грустно в том числе и от того, что я понимал: сейчас случится так же, как с Pussy Riot — все ринутся писать посты в фейсбук и колонки в разные издания, призывать, говорить о честных глазах свободных людей и прочее такое же патетическое. И забудут про «болотное дело». Вчера в окрестностях Манежной площади было очень круто, потому что впервые на несанкционированное что-то вышла не кучка маргиналов-идеалистов, как случается уже много лет на «Стратегии 31», а реально очень много людей, которым не все равно.
И я точно знаю, что многие из них выходили не за «Навальный наш мэр/президент/царь», а за свободу политзаключенных, просто за свободу и справедливость, за честные выборы и за простую человеческую адекватность, которой, к сожалению, так не хватает российской власти, да и не только ей.
Во всяком случае, я выходил не за Навального, и многие мои друзья тоже. И вот теперь глава его предвыборного штаба говорит то, что говорит. И мне как-то… как будто в лицо плюнули. «Болотное дело» продолжается, заседания идут три раза в неделю — там скучно, душно и страшно. И мне кажется, что эти заседания — это реально важно. В отличие от встречи пломбированного вагона, в котором приедет вождь. Простите.
30 июля
Сегодня в суде опять смотрели на видео, как ОМОН избивает людей. Пока других доказательств массовых беспорядков у обвинения нет.
31 июля
От сегодняшнего дня в МосГорСуде впечатление только одно — те ролики, которые предъявляет обвинение, в случае грядущего справедливого суда над нынешней властью можно (и нужно) будет использовать вновь. Мы три часа смотрели, как ОМОН жестко избивает людей, душит их при задержании и, кажется, получает от этого удовольствие (впрочем, это мое оценочное суждение). Никакого битого стекла, никаких кусков асфальта и, естественно, никаких массовых беспорядков.
22 августа
Чтобы вы понимали уровень ответов пострадавших во время событий 6 мая 2012 года в районе Болотной площади стражей правопорядка. На вопрос о том, как пострадавший омоновец Куватов (именно в него якобы Степа Зимин якобы кинул якобы кусок асфальта, который якобы сломал пострадавшему указательный палец правой руки) со сломанным пальцем правой руки смог схватить правой же рукой Зимина (кто не знает, обвиняемый Зимин — парень очень больших размеров) и задержать его, так вот, на этот вопрос пострадавший Куватов отвечает, что схватил обвиняемого Зимина остальными пальцами правой руки. И добавляет, что не медик и не знал, что у него перелом. И вот так все время. МосГорСуд, вторник–четверг, «болотное дело», Москва, XXI век.
31 августа
Познавая белый свет. Район метро «Водный стадион» утопает в жирной зелени последних летних дней, воробьи чирикают, голуби пасутся в траве и качают головами, похожие на каких-то доисторических животных. Идешь от метро по улице адмирала (я хотел написать «адвоката» и зачеркнуть — получилась бы такая шутка для своих) Макарова, потом сворачиваешь налево, идешь мимо длинного забора, мимо надписи «Доверие народа — сила полиции».
Забор высокий, такими заборами в нашей стране огораживают «режимные» учреждения, типа всяких МВД и прочего в том же духе — этот забор охраняет правоохранительные органы от доверия народа.
Дальше начинаются более мрачные постройки — с колючей проволокой на крыше и решетками. Только сейчас понял, почему СИЗО № 5 называется «Водник» — это от «Водного стадиона».
Вы меня простите — я человек литературоцентричный, много читаю, ну и так далее. Так что мне это важно записать. За год с лишним к судам я уже привык, неплохо ориентируюсь, с одним судебным приставом Басманного суда даже здороваюсь за руку. В МосГорСуде таких знакомств пока не появилось и вряд ли они появятся, несмотря на то что и там есть несколько приставов, хотя бы выражением лиц не напоминающих гестаповских карателей из советских фильмов. А тут… Я же и говорю — познавая белый свет.
Короче говоря, приемная (место, где принимают передачи) — пристанище скорби. Заходишь туда впервые — и тебя накрывает. Вдоль стены сидят грустные люди, в основном — немолодые (родители), у каждого — мешки и котомки. Яблоки, мед, сахар, хлеб, колбаса («Эту — можно, эту — нельзя»), курага, чай, все в прозрачных полиэтиленовых мешках («Эту сумку не приняли». — «Почему?» — «Потому что не приняли…»), сало («Можно только в вакуумной упаковке». — «Так у меня же в вакуумной упаковке». — «Нельзя, значит нельзя…»), шлепанцы. На подоконнике — обрывок бумаги, на котором записывают номера и фамилии — очередь. Сначала заполняешь бланки (посылку собирал собственноручно, ничего запрещенного, все дела), их проверяют, потом уже в порядке живой очереди передаешь в окошко то, что принес. С той стороны сидят бледные женщины. Интересно было бы узнать их истории, если они согласятся говорить — вот они каждый день приходят на эту работу; они ее, что, сами выбрали?
Окошко в стене, через которое выдают бланки, похоже на танковую бойницу, оно узкое и неудобное, — чего они боятся, почему общаются с несчастными родителями, которые принесли яблоки и хлеб, через бойницы?
В углу — весы, потому что все нужно взвешивать, в месяц нельзя передавать больше 30 кг. У крыльца курят суровые мужчины — отцы. Матери сидят внутри, переглядываются, делятся опытом. На самом деле, накрывает только пару минут, а потом — хлоп, и ты уже чем-то занят, что-то заполняешь, занимаешь разные очереди, кому-то что-то объясняешь — твоя фамилия в списке, за тобой уже выстроились другие фамилии, ты уже свой.
Вы меня простите, что я так многословно, просто я человек литературоцентричный, много читаю, ну и так далее. Так что мне это важно записать. В юности, когда начались все эти разоблачительные статьи в «Огоньке» и т. д., часто слышал поговорку про «от сумы и от тюрьмы», понимающе кивал, хотя врал, конечно — ничего я не понимал, откуда, просто нужно было соответствовать, к тому же осознавал, что это правильно. Но не понимал, конечно. А теперь вон как все повернулось.
12 сентября
Адвокат: Вы задерживали митингующих?
Пострадавший: Да.
Адвокат: За что?
Пострадавший: Они кричали и бунтовали…
Адвокат: Вы были свидетелем того, как митингующие били полицейских?
Пострадавший: Да.
Адвокат: Вы были свидетелем того, как полицейские били митингующих?
Пострадавший (смеется): Нет.
МосГорСуд, «болотное дело», сегодня.
19 сентября
Мы уже как-то привыкли к тому, что невиновные люди, не представляющие опасности для государства, празднуют собственные дни рождения за решеткой, куда их поместило это самое мстительное и крайне обидчивое государство. Теперь нам надо как-то привыкнуть к тому, что у этих людей умирают близкие, и нет возможности попрощаться. Недавно у Михаила Косенко («болотное дело») умерла мама. На похороны его не отпустили. Сегодня у Андрея Барабанова («болотное дело») умерла бабушка. Он сидел в этом их аквариуме и плакал. Бумажный платок ему передать не разрешили. По просьбе адвокатов заседание было перенесено. Ненавижу.
3 октября
<…> По делу о так называемых массовых беспорядках на Болотной площади в настоящее время проходят и другие люди, многие из которых уже почти полтора года находятся за решеткой. В настоящее время суд по делу некоторых из них проходит в том самом Никулинском суде. Ехать до него просто — от станции метро «Проспект Вернадского» (первый вагон из центра) ездит 494-я маршрутка, ехать минут пятнадцать, до конечной. Заседания проходят в тесном зале для слушания уголовных дел, номер 303, по вторникам, средам и четвергам с 11:30. Но сегодня (как и вчера) заседание началось с трехчасовым опозданием. В коридорах Никулинского суда сидеть не на чем, только на полу (справедливости ради стоит отметить, что одна скамейка все-таки есть — на ней помещается примерно три-четыре человека), курилок нет, туалет совмещенный — мужской и женский. Дверь с металлодетектором на входе в Никулинском суде одна, так что на крыльце стоит очередь, но очередь эта двигается быстро. В тесном зале номер 303 нет микрофонов (вернее, они есть, но свалены по углам), так что ничего не слышно, а еще очень душно. Когда привозят обвиняемых, в коридоре выстраиваются два ряда полицейских, и между ними по одному и проводят обвиняемых, у которых руки за спиной скованы наручниками. Парни идут нахмурившись, потому что ходить между рядами полицейских, да еще со скованными за спиной руками, а потом сидеть в клетке и слушать показания очередного так называемого свидетеля обвинения, очень грустно. Но, проходя между рядами полицейских, парни поднимают головы и видят немногочисленных собравшихся, которые приехали их поддержать. И улыбаются. И эти улыбки стоят того, чтобы приехать в Никулинский районный суд города Москвы.
3 декабря
Ужасно, ужасно, ужасно много времени это все занимает. Только ехать туда около часа, там заполнять эти бланки дурацкие в трех экземплярах, а если и продукты, и вещи, то шесть бланков получается, три на одно и три на другое, а еще каждый продукт взвешивать, потом — очередь, чтобы это все сдать в окошечко, через узкую прорезь в решетке, за решеткой — девушка в белом халате, уставшая — попробуй всем объясни все по сто раз, а ведь две трети очереди по-русски плохо понимает, а тут еще поди объясни, почему апельсины можно, а мандарины нельзя, и почему одну колбасу можно, а другую нельзя, столько правил, столько правил, а потом еще ждать, бывает — и по паре часов, пока там, внутри, все досмотрят, а пока не досмотрят, паспорт не возвращают, а помещение тесное, и все толкаются, волнуются, настроение подавленное — паршивое настроение, чего уж. Ужасно, ужасно, ужасно много времени потерянного. А сколько потерянного времени у парней этих, которые там сидят, по ту сторону, по нелепым обвинениям. Это я про «болотное дело», если что. Ужасно, ужасно, ужасно жалко этого потерянного времени.
4 декабря
За два часа около приемной Администрации президента РФ (Ильинка, 23) я собрал четыре подписи. Один человек сказал: «Невиновных не бывает». Два человека сказали: «Пусть сидят!» Остальным — все равно. Кристально четкая картинка, как говорится в одной рекламе.
6 декабря
Читая очередные воспоминания о давно минувших днях, не могу отделаться от удивительного ощущения того, что люди, которые работают как бы «по ту сторону», не очень понимают, что делают. Вот, только что прочитал, как главная героиня очередных воспоминаний получает вызов на Лубянку и, уверенная в том, что ее арестуют, собирает вещи, сухари там всякие, сахар, а на входе у нее проверяют сумку, и охранник шутит: «Ты, милая, наверное перепутала — с этим в соседнюю дверь». Он шутит, понимаете, шутит! Вот в Никулинском суде, а до того — в Мосгорсуде, а до того — в знаменитом Басманном, везде среди судебных приставов, например, попадались и попадаются внешне адекватные люди, которые тоже шутят с пришедшими. В Басманном у меня вообще едва ли не приятель появился — мы с ним за руку здоровались, стояли болтали в ожидании заседаний. А один пристав в Никулинском суде уже узнает многих присутствующих в лицо, при встрече спрашивает: «Ну, как сегодня настроение?» Даже судья Никишина порой шутит, улыбается, и вовсе даже не людоедской улыбкой. Еще на суды ходит какой-то мужик, кажется, «эшник», хотя могу ошибаться — тоже улыбается, шутит с адвокатами, то се. Дальше моя мысль обрывается, не могу сформулировать. Ну, просто зафиксирую пока, там посмотрим.
16 декабря
Семидесятый (70!) день судебных слушаний по так называемому «болотному делу». Свидетели защиты, которых очень сложно подловить, потому что очень сложно, я бы даже сказал — невозможно подловить людей, которые говорят правду. Но представители гособвинения стараются изо всех сил. Сил у них хватает на ерническое поведение — по идее, такого неуважения к стоящим за кафедрой свидетелям не имеют права проявлять ни представители обвинения, ни представители защиты, ни, тем более, судья, ее честь.
Но представители гособвинения стараются изо всех сил, то скатываясь на уличную речь («Как на вас вышел Шаров-то?»), то позволяя себе легкие издевательские уколы, вызывающие справедливое негодование адвокатов. Ее честь судья это самое негодование пропускает мимо ушей, то есть, буквально, оставляет без ответа, вообще не реагирует, лишь едва заметно ухмыляется. Не снимает ни повторные вопросы, ни вопросы, которые не имеют никакого отношения к делу (например, представительница гособвинения сегодня пыталась узнать у гражданской жены одного из обвиняемых, что та понимает под «гражданским браком» — до подробностей, к счастью, дело не дошло).
Представители гособвинения, чувствуя поддержку судьи и собственную вседозволенность, ведут себя как самоуверенные хозяева вечеринки, которые точно знают, чем кончится дело.
«Чего они боятся-то?» — что-то такое говорит одна из представительниц гособвинения своему коллеге про адвокатов, требующих снять очередной вопрос, причем говорит почти в полный голос, ничего не стесняясь. Я знаю, чего боятся адвокаты, чего боимся все мы — того, что-то, что называется правосудием, окажется вовсе даже не правосудием. Но адвокаты совсем не боятся того, что кто-то из представителей гособвинения подловит кого-то из свидетелей защиты. Потому что очень сложно, я бы даже сказал — невозможно подловить людей, которые говорят правду.
2014 год
27 января
Если вы смотрели «Хорошую жену», или «Юристов Бостона», или еще какие-нибудь западные сериалы или фильмы про суды, то я хочу сказать — у нас все иначе. То есть, конечно, бывают красивые выступления адвокатов или подсудимых, но вот что касается реакции зала — аплодисменты, там, еще какие-то выражения восторга, такого у нас нет. И не потому что у нас все снулые рыбы, а потому что нельзя. Сегодня судья Никишина выставила из зала одну женщину за едва слышный хлопок, практически хлопок одной ладони. «Вы забылись», — сказала ее честь, после чего судебный пристав вывел женщину за дверь. <…>
В туалете (кажется, единственном общественном туалете в здании) Замоскворецкого суда на стене написано: «Путин — вор».
5 февраля
В зале очень хорошо слышно то, что происходит на улице. Например, когда толпа кричит «Свободу!», ребята прислушиваются и улыбаются, им на самом деле важна поддержка. Сегодня ребята выступали с «последними словами» — в это время, насколько я понял, под стенами суда начали «винтить», кажется, за одиночные пикеты, в зале было очень хорошо слышно «Позор!» и «Банду геть!».
По поводу «последних слов» — ребята нереально крутые все, и речи у них нереально крутые, выдержанные, произнесенные с достоинством. Все разные, как и сами ребята, и все прекрасные — когда-нибудь это все будут изучать в школах, а в том, что это все уже вошло в историю страны, я не сомневаюсь.
Ну и самое главное — судья Никишина, которая сегодня внимательно слушала «последние слова», ушла на приговор, оглашение которого состоится в Замоскворецком суде в пятницу, 21 февраля, в 12.00. Стоит ли говорить о том, как это важно?
Слушайте, я еще вот что хочу сказать. Когда Степа встал, чтобы выступить со своим «последним словом», у него еле заметно дрожали руки — я его понимаю, я бы сошел с ума от волнения, но он читал свое «последнее слово» (написанное, я уверен, каллиграфическим почерком — у Степы каллиграфический почерк, он и письма таким пишет) уверенно, хоть и с чуть дрожащими руками. А у меня дрожали руки так, что я не мог держать телефон. Меня в буквальном смысле трясло. Я это давно заметил — когда я в который уже раз смотрел спектакль «Река», который делали мои друзья, я, уверен, волновался сильнее, чем они там, на сцене. Так и тут, только тут все сложнее, серьезнее — тут жизнь на кону, в прямом смысле. Когда прокуратура потребовала эти свои сроки, все задохнулись, даже судья Никишина удивленно посмотрела на представителей гособвинения — не, ну правда, они никак не подготовились, налажали везде, где только можно, дело рассыпается на глазах, и по шесть лет требуют. И вот сегодня эти «последние слова»… Они все так выступали, что просто дыхание перехватывало. И Степа, и Леша Полихович, и Сашка Духанина прекрасная совершенно, и остальные — ну вот я расплакался почти, правда. Потому что это было так искренне, так честно, так… как-то по-человечески. Ну, то есть, без расчета на что-то там. Они не красовались, они сказали так, как думают — так, как есть.
И не важно уже, каким будет приговор (понятно, что он должен быть оправдательным, все остальное глупо, нелепо и подло), они все равно выиграли — все, каждый в отдельности и все вместе. Как-то так получилось, что они на самом деле очень крутые все, очень настоящие, искренние, честные ребята.
Когда они выйдут и мы, наконец, познакомимся по-настоящему, мне кажется, нам будет, о чем поговорить. Это по-дурацки прозвучит, но я счастлив, что стал свидетелем всего этого, что все эти месяцы находился рядом с этими ребятами, что мы подмигиваем друг другу с теми, кто сидит в клетке, что мы почти ежедневно за руку здороваемся с Сашкой. Они настоящие, так получилось, — это очень важно. И — да, это многое объясняет. Артем Савелов очень сильно заикается — настолько сильно, что свое «последнее слово» он произнес с большим трудом (в его обвинительном заключении, кстати, значится и то, что он выкрикивал какие-то там лозунги — ага, выкрикивал, как же). Знаете, что он сказал? Он сказал: «Меня, мягко говоря, оговаривают. Прошу освободить».
10 февраля
Мужчина, принимающий передачи в СИЗО, спрашивает: «А что, Степе еще приговор не вынесли?» «Нет, — отвечаю, — 21 февраля оглашение». «Вот же, — говорит, — бедный парень…» А стоящий за мной в очереди таджик наклоняется и спрашивает: «Это же он, получается, уже почти два года сидит?..» Поразительно это все, конечно.
17 февраля
Послушайте, я не сомневаюсь, что все это вам надоело, и я вам надоел — мне и самому это все ужасно надоело. Но тут вот какая штука — обнаруживается, что люди вокруг в буквальном смысле не знают ни про «болотное дело» в целом, ни про приговор, оглашение которого состоится 21 февраля в Замоскворецком суде, в частности. Вы можете любить или не любить Путина и оппозицию, поддерживать или не поддерживать Евромайдан, восторгаться по поводу открытия Олимпиады или стыдиться его, вам может быть до фонаря судьба убиенного жирафа (Господи, если бы все так включались в судьбу российских зоопарков, как в судьбу несчастного животного, эти зоопарки уже стали бы лучшими в мире) или вы можете писать открытые письма в его защиту — это все не важно. Потому что «болотное дело» — оно о другом. О том, что вот есть несколько хороших и разных людей, которых просто так показательно закатывают в асфальт. И в наших силах выразить поддержку этим людям, чтобы они знали — они не одни. И чтобы те, которые показательно закатывают их в асфальт, тоже знали — есть люди, которым не все равно. И еще в наших силах донести информацию до тех, кто ничего об этом не знает. Естественно, если это не противоречит вашему мировоззрению. Спасибо.
20 февраля
Нет
Нет безопасности
В государстве
Где есть Комитет
Государственной Безопасности
/ Всеволод Некрасов /
Завтра в 12.00 в Замоскворецком суде будет оглашен приговор по «болотному делу» — делу, которое, я уверен, касается всех нас, независимо от наших политических убеждений и всего остального. Потому что, когда закатывают в асфальт, когда едет каток, он давит всех.
24 февраля
Зимин — 3.5, Белоусов — 2.5, Барабанов — 3.7, Кривов — 4, Луцкевич — 3.6, Полихович — 3.6, Савелов — 2.7, Духанина — 3.3 (условно).
Я, короче, про патриотизм. Вот вы — те, кто гордится (и совершенно справедливо гордится) успехами российской сборной на Олимпиаде, кто радуется красоте церемонии открытия и так далее, и я не только про Олимпиаду, — если вы считаете себя такими прямо патриотами, то вам же по логике вещей не должно быть все равно по поводу того, что происходит в стране кроме олимпийских побед, нет?
Если вы считаете себя такими прямо патриотами, то вам же должно быть стыдно за блядство, которое происходит, нет? Или патриотизм — это только чувство гордости по поводу побед, а на остальное наплевать? Потому что зато мы делаем ракеты и переплыли Енисей?
Возможно, впрочем, я иначе понимаю это слово.
Сегодня, 24 февраля 2014 года, случился, не скажу, что один из самых позорных дней в истории России, но позорный, чего уж, в учебники истории войдет. Я очень верю в то, что все люди, причастные к сегодняшнему приговору, когда-нибудь сами предстанут перед судом, и я очень рассчитываю на то, что суд будет честным и справедливым. И мне это кажется очень патриотичным.
1 апреля
Да, и вот еще что. У нас тут практически вводят чрезвычайное положение, а еще предлагают полицейским разрешить применять огнестрельное оружие в людных местах. С учетом того, что независимой прессы не осталось, получается, что законных методов выразить свое несогласие с тем, что происходит, попросту не остается. Ну, кроме (пока) Сети, что довольно бессмысленно. Здравствуй, дивный старый мир. <…>
6 мая
Когда невиновных людей держат за решеткой — это значит, что их взяли в заложники. Я уверен в их невиновности, потому что я почти не пропускал судебные заседания и все слышал. И потому что мой друг Степа получил реальный срок: суд попросту не обратил внимание на доказательства его невиновности, и так было с каждым, кого судили по «болотному делу» и кто получил реальные сроки или вышел по амнистии. Сегодня — два года событиям 6 мая на Болотной площади. Такие события входят в историю, и 6 мая 2012 года уже вошло в историю страны <…>
Я знаю — пока в стране существуют заложники, ничего хорошего в этой стране не будет.
18 августа
Репрессивная машина работает без перебоев. За участие в массовых беспорядках, которых не было, вынесен приговор по так называемой второй волне «болотного дела»: Илья Гущин получил 2,5 года, Александр Марголин — 3,5 года, Алексей Гаскаров — 3,5 года в колонии общего режима, Елена Кохтарева получила 3 года и 3 месяца условно.
Да, еще забыл сказать — вчера улыбчивый охранник ИК-6 (это колония общего режима в городе Новомосковск Тульской области) посоветовал мне носить бороду подлиннее и сказал, что мне так будет лучше. А потом нажал на кнопку, которая открывает тяжелую металлическую дверь, и пожелал «всего доброго». Это вот такая жизнь сейчас.
2015 год
6 мая
Вообще, конечно, интересно, сколько должно пройти времени, чтобы дата вошла в учебники истории. Три года — это же очень мало, да? Но мне по-настоящему важно не то, когда эта дата войдет в учебники истории, а то, как — должна бы как дата, послужившая началом первого большого политического процесса новой России, причем процесса подлого, лживого, высосанного из пальца, недодуманного: на самом же деле, все через жопу сделали. Правда, результата добились, так что — еще посмотреть, кто умнее. Хотя для меня-то, конечно, памятнее другая дата — 8 июня будет три года, как Степа сидит за решеткой: без вины, без доказательств, просто потому что кто-то придумал первый политический процесс новой России. Степа ни секунды не рассчитывал на УДО, но все время интересуется — то про амнистию, то про «день за полтора». И еще спрашивает, как там остальные — и те, которые сидят, и те, которых уже выпустили.
Каждое шестое число проходят немногочисленные пикеты, хотя все бессмысленно. И даже кто-то порой что-то пишет в прессе, хотя все бессмысленно.
Новый учебник истории еще не написан. Всем все равно — кто, как говорится, забыл, а кто не помнит. Сегодня — три года. «Болотное дело» продолжается.
25 августа
Сегодня в Замоскворецком суде начинается очередное судилище, или, как это принято называть, «рассмотрение по существу» дела последнего на сегодняшний день задержанного после событий 6 мая 2012 года — Ивана Непомнящих. Два полицейских спустя три года вспомнили, как пострадали во время разгона мирного митинга претендующих на осуществление своих конституционных прав жителей Москвы и гостей столицы. Вы же помните — «болотное дело», то се, да? Доброе утро!
Между тем, в отличие от людей, проходящих, например, по «болотному делу», осужденная за хищение свыше 800 миллионов рублей экс-чиновница Минобороны Евгения Васильева выходит на свободу по УДО. И вот тут у меня в очередной раз заканчиваются комментарии.
1 сентября
Независимо от того, правда это или нет, это очень важная штука. А политические процессы будут — уже есть. «Болотное дело» — самое важное дело новой, другой, путинской России, и оно еще не закончено. Левых нет, правых нет, либералов нет. Гражданского общества нет. Оппозиции нет. Сидят невинные люди. Сидят и будут сидеть. Город в очередной раз подумает, что это ученья идут. И ничего не изменится.
