Российская журналистка Олеся Герасименко в своей новой книге «Не закрывай глаза» пишет о личном опыте эмиграции, о том, как продолжать работу из-за рубежа и освещать «слепые зоны» российско-украинской войны.Представляем вам отрывок, состоящий из двух глав: «Иноагентство и (не)литературный герой» и «Наркотики на войне» — это истории о том, как статус «иноагента» ломает привычное существование. Вторая часть — репортаж с войны, где становится привычным притупление чувств: алкоголем или наркотиками. На что идут люди, чтобы достать вещества и как их наказывают за употребление? Два вроде бы не связанных друг с другом отрывка объединяет то, что страна объявила врагами не только независимых журналистов, но и собственных солдат.
Книга Герасименко — это документ и личный дневник журналистки, вынужденной полностью изменить свою жизнь после начала войны. В предисловии авторка объясняет: «Профессия разрушила мою счастливую жизнь на родине, но одновременно и спасла меня от помешательства».
Иноагентство и (не)литературный герой
После статьи о внесудебных казнях, истории пленного Карташева и заметки, как отказников силой отправляют обратно на фронт, из Москвы вежливо предупредили: «Папка на твое имя готова, скоро въебут иноагентство». Передали новости через одну из редакций, где я работала. Милый жест со стороны моих преданных читателей в Минюсте и администрации президента.
5 июля 2024 года я сидела в гостях у друзей, собиралась на вечеринку — попробовать познакомиться с новой блондинкой. Друг Борислав вышел за хлебом, а вернулся с виски: смотри, говорит, ты иноагент.
Меня так сильно разъебало, что я даже удивилась. Закон действовал с 2011 года, десяток коллег уже давно ебались с отчетами, дисклеймерами и судами, все обсуждения их статуса заканчивались вздохом: «Все там будем». Я выходила в прямые эфиры и появлялась на YouTube-каналах всех запрещенных СМИ, все было понятно — я даже сделала несколько фотографий с вытянутым средним пальцем и в любимой футболке «хуево и ладно» — в преддверии.
Но.
Сама мысль — что меня вот сейчас объявили врагом своей собственной страны — все равно подействовала как парализующий яд. Как будто мне сделали укол, и что-то чужеродное поползло от корней волос вниз по лицу, щекам, шее, груди, скрутило живот, обездвижило спину и бедра, подкосило колени, свело ступни. Как будто кровь свернулась, как будто мышцы заморозились. Как будто мне разрезали кожу, забыв наркоз. Или так бьет током, когда в ванну падает включенный в розетку фен? Меня затошнило. «Они хотят, чтобы тебе так было», — вернул меня в реальность Борислав. Я выпила виски.
«Ну вот», — первое сообщение пришло от мамы, с которой мы вообще никогда не обсуждали мою работу (маме не нравилось, что журналисты все время где-то шляются и во что-то ввязываются, а не сидят спокойно за столом у открытого окна, сочиняя нетленки). А потом она впервые в жизни написала, что они с папой мною гордятся.
Позже пришли документы, отчет на тридцать страниц, где эксперт Минюста обосновывал, почему я опасна для России. Пошло в ход все: мои статьи, мои журналистские премии, мое образование, годы работы в разных редакциях, мой твиттер, мои поездки и моя жена. Вообще неплохо написанное резюме, подумала я, закончив читать, видно, что эта опасная баба пахала, как проклятая, и сделала дохуя. Правда, теперь это называется не «построить карьеру в журналистике», а «угрожать национальным интересам государства».
Коллеги прислали дату рождения эксперта, я обомлела: 2000 год. Что же должен чувствовать и чем интересоваться человек, которому нет и 25 лет, если он выбрал такое занятие? И кто подписывал такие заключения? Я пробила фамилии из судебных документов в доступных базах и в поиске Яндекса.
Выяснилось, что собственно иноагентом меня признавал 40-летний Цыганов Роман Львович, мой ровесник, который родился в СССР на 4 дня позже меня.
К 2021 году у него появилось двое детей, один ровесник моей Аглаи. Еще появились три квартиры — в три раза больше, чем у меня, а одна так и вовсе на 20-м этаже в ЖК «Эталон-Сити» в Бутово. Еще у Романа была машина Toyota Land Cruiser — в три раза дороже, чем моя. Впрочем, переехавший из Самары в Москву Роман последнее время зарабатывал неравномерно — то миллион за год задекларирует, то девять, а то четыре.
Зато к 2024 году он дослужился до исполняющего обязанности заместителя директора департамента по защите национальных интересов от внешнего влияния министерства юстиции Российской Федерации. 7 июля 2024 года он добавил к списку людей, от которых надо защищать интересы России меня, Герасименко Олесю Михайловну. Не прошло и двух недель, как 18 июля Роман получил почетную грамоту президента России «За заслуги в укреплении законности, защите прав и интересов граждан, многолетнюю добросовестную работу».
Думаю, отмечать не поехал, судя по фотографиям, женщины и шампанское не входят в число суверенных интересов Романа. Наверняка пришел домой и как включенный родитель номер два за вечерней книжкой рассказал сыну и дочке, каким ответственным и сложным делом их отец занимается на работе. Наверняка его жена, которая сама, кстати, родом из Севастополя, занимается фотографией и перестала вести личный инстаграм в феврале 2022 года, стояла в дверях детской и кивала.
Помогает Роману защищать от меня интересы России штатный эксперт министерства юстиции, человек 2000 года рождения, зовут которого Сливкин Константин Романович. В 2019 году, будучи третьекурсником Всероссийского государственного университета юстиции, он участвовал в научной конференции с докладом «Деятельность "иностранных агентов": конституционно-правовые аспекты».
Поступив на работу в Минюст как раз под начало войны, Сливкин, судя по присланному им в суд отчету, не один месяц посвятил чтению моего твиттера, фейсбука, инстаграма, просмотру каждого моего интервью и эфира на каждой интернет-площадке. Опасаюсь, не нанесло ли такое пристальное наблюдение психологической травмы образцовому представителю новой российской молодежи. Все же нетрадиционность и отсутствие суверенности во мне может заметить и первокурсник, не говоря уж о целом выпускнике юридического университета.
Благодаря этим двум персонажам, за жизнью которых я с интересом слежу и мечтаю при первой же удобной возможности поговорить с глазу на глаз, я получила первый штраф в 50 тысяч рублей. В бумажке было написано, что это за то, что я сама себя не объявила иноагентом (!) и чиновникам Минюста пришлось тратить бюджетные деньги, чтобы это доказать.
Еще я начала сдавать ежеквартальные отчеты о деятельности, получила спецсчет в банковской системе России, куда будут уходить все полученные в стране деньги, если мне вдруг удастся их заработать. Мне нельзя продавать имущество в России, мне нельзя там работать, преподавать, выступать на конференциях, а даже если я вдруг получу какой-то гонорар — то все это конфискует государство. Ему нужнее.
Друзья надо мной посмеивались: я обожаю Россию, была почти в каждом ее регионе, в отличие от сотрудников министерств и администрации президента я знаю, как и чем живут там люди, я потратила кучу сил и времени, чтобы эту связь сохранить и расширить в эмиграции, я до сих пор бегаю по потолку от радости, когда мне удается поговорить с Марией Васильевной из деревни под Ижевском — иноагент из меня хреновый.
Такой же, как, например, из Андрея Захарова или Анастасии Лотаревой — моих коллег, блестящих журналистов, которые знают историю России, разбираются в ее проблемах, которые, как и я, жили, работали и растили своих детей в любимой стране и хотели продолжать. Нам не повезло — слишком много водорослей 2000 года рождения работает на людей, которые боятся журналистов, объявили их врагами и не жалеют кучи денег и сил, чтобы испортить нам жизнь. Суки, что тут скажешь. Но зато я не Сливкин.
Иноагентство не отключило моего интереса к происходящему на войне и в российской армии. Я уже давно поняла, что для военных, если они не штурмуют очередное украинское село и не прячутся от атаки украинских дронов, главная задача — отключить чувства. Иначе в голову лезут вопросы в духе: а что я, блядь, тут делаю, а за что мы все же воюем, а как я тут вообще оказался?
Так что все начиналось еще с вечера перед подписанием контракта или с недели в учебной части во время мобилизации. О том, как уехавшие от семей и работы мужчины, ожидая отправки на территорию Украины, в восемь утра скупали водку в «Пятерочках» военных городков, мне рассказывали местные жители — кто с презрением, кто с сочувствием. Страх смерти и на захватнической войне глушится спиртом, а если он перестает работать, в ход идут любые вещества, которые за полчаса можно достать с помощью телеграма, таксистов и новых торговцев наркотиками (при оккупации этот рынок заняли барыги, в основном с юга России, многие из них связаны с силовыми структурами и спецслужбами).
Разумеется, после публикации мы получили гору упреков, почему написали только о российских военных, почему не рассказали, как в ВСУ едят «экстази» каждый день. Я все еще искренне удивлялась таким комментариям: ну очевидно, потому что мы российское СМИ, даром что забаненное, и пишем, сука, о проблемах граждан Российской Федерации. В этом наше счастливое отличие от российского правительства — журналисты в большинстве своем сосредоточены на внутренних делах и редко лезут в проблемы другого государства.
Один из военных, который рассказывал о наркотиках в окопах, сам себя называл трезвенником и говорил, что ему такому в окопах тяжело. Что он верующий, непьющий, что попал на войну «обманом» и что не понимает, зачем она. «Обманом», как позже выяснилось, он назвал обещания военкома «строить укрепления в тылу», поэтому контракт он якобы подписал в уверенности, что воевать не придется. Со мной он, как многие, выходил на связь по ночам, и от его рассказов веяло такой безнадегой, что он начал казаться мне литературным персонажем. Смерть, водка, помутнение разума, война, поздняя осень и убийство ближнего своего, а посреди всего этого раскаивающийся, но грешный человек. Он придумывал, как бежать или как сдаться в плен. Его убили через несколько недель после нашего первого диалога.
Так что пока мы писали о том, как российские военные курят марихуану, нюхают мефедрон, покупают мак, «соли», амфетамин, я поймала себя на том, что тоже мечтаю отключить все чувства.
Наркотики на войне
Среди военнослужащих, в зоне боевых действий примерно каждый десятый курит марихуану, а многие употребляют и более сильнодействующие вещества. Наркокурьеры на оккупированных территориях возят мефедрон и «соли» прямо к окопам, а на позициях солдат находят устройства для употребления запрещенных веществ. Передозировки, ссылки в штурмовые группы тех, кого поймали на употреблении, посылки с веществами от волонтеров и взлетевшие в несколько раз цены на наркотики — все это обыденность для многих российских военных на фронте.
В кадре — лесополоса, блиндаж, двухлитровая бутылка с пивом на самодельной скамейке. Российские мобилизованные смеются и по очереди курят гашиш через жестяную банку.
— Слышь, бля, ты что, ебнулся на хуй? — вдруг кричит один из солдат. Похоже, что другой мобилизованный уронил гашиш на землю.
— А че я сделал-то?
— Съебался спать на хуй.
Ролик с употребляющими наркотики военными в августе этого года опубликовал телеграм-канал «МОБИЛИЗАЦИЯ | Новости». Администратор одного из антивоенных каналов передал мне полную версию видео. С помощью инструментов поиска людей по фото удалось выяснить, что ролик сняли мобилизованные из батальона 1822 в Херсонской области.
Оператор — мобилизованный из Подмосковья Владимир Козлов. Его лицо появляется в конце записи, сам он в кадре гашиш не курит. В начале августа 2023 года Козлов нашелся в украинском плену. Мне удалось подтвердить его личность. Вероятно, видео с употреблением гашиша изъяли с телефона Козлова именно в плену.
О том, что отправившиеся на территорию Украины военные пьют много алкоголя прямо на фронте, говорят и пишут часто. Об употреблении на войне психотропных веществ мобилизованные и контрактники говорят менее охотно.
«Но здесь употребляют, и рынок наркотиков свой, особенный, — рассказывает Кирилл, один из военных в Херсонской области. — Недавно оказалось, что мой товарищ употреблял, хранил, и я лично все это увидел». Речь идет о двадцатисемилетнем контрактнике, который оказался на войне после трех с половиной лет употребления наркотиков, но от зависимости не избавился.
«Как он проходил комиссию в Московской области — это большой вопрос. Здесь их не проверяли вообще, не до этого. Но он и ходил нормальным человеком, его на задания отправляли. А вчера его начало колбасить, он весь лежит потный, стоять не может, сонный, его трясет, а температуры нет. Мы вызвали медика». Врач, по словам Кирилла, сказал: скорее всего, это передозировка.
На осмотр забрали его и еще двух двадцатипятилетних контрактников из соседнего батальона с теми же симптомами. Эти военные были у начальства «на хорошем счету». Анализы показали, что последняя доза наркотика попала в организм солдат за несколько часов до этого: «То есть свежак был. Они себе в ноги кололи. Товарищ сам сказал, что слишком много сделал».
Пришла военная полиция, рассказывает офицер, начали обыск при свидетелях: «У моего сослуживца нашли использованные шприцы. Он их, дурак, там кинул. Ну после этого все сорок три человека в батальоне поднялись и сразу сказали: "Мы не будем с ним служить. Мы ходим с ним на задания, мало ли чего ему в голову зайдет? Плачевно все может закончиться"».
«Я траву дул пару раз. Ничего особо интересного, дунул, лег фильм смотреть. Все знают, если ты употребляешь наркотики в окопе, — конечно, блиндаж маленький. Всем по хер, главное — не мешай никому. Просто не выходи из блиндажа», — говорит один из солдат-наркопотребителей, воюющий на Луганском направлении в районе Сватово. Ему нет тридцати, он из Сибири.
«Употребляют от скуки, — объясняет он. — Война — это когда ты постоянно чего-то ждешь, изредка молишься, чтобы все это прошло. Мне, когда курил "соль" в блиндаже, вообще похуй было на возможную измену (приступ паранойи — прим. авт.). Скука намного хуже».
Грамм порошкообразного стимулятора альфа-PVP в блиндаж из Луганска ему привез сослуживец. Курили с железной крышки консервной банки через шариковую ручку, запивали водкой из жестяной кружки. «Под „солью" она даже казалась вкусной. О ужас, даже армейские сигареты вполне себе заходили, хотя по трезвянке лучше подсолнухи с минного поля нарвать и курить — и то толку больше. Что касаемо эффекта "соли" — тянет на поговорить, позалипать. Водка не берет вообще, пьешь как водичку. Прошла ночь, настало утро. Благо дни были спокойные, только по ночам иногда постреливали. А вообще лучше здесь подобным не баловаться, мало ли что вдруг».
Большинство моих собеседников говорит, что наркотики на оккупированных территориях и у линии фронта достать легко. По выражению одного из солдат — «как в Лас-Вегасе».
В основном запрещенные вещества, по словам контрактников, продают местные жители. «Есть таксисты, которые возят прямо в часть. Солдаты уже знают, у кого что брать. Как раз вот мой сослуживец, пойманный с поличным, поехал с одним таким в магазин — пожрать купить. По дороге выяснилось, что водитель знает, где взять, и может привезти. Они еще до магазина не доехали, как уже сговорились. Деньги вперед, для передачи назначается встреча — в шесть вечера, например, у въезда в часть».
Могут привезти и прямо в окопы. Такие курьеры, как правило, тоже из местных и берут сильно дороже: риски. Во время допроса пойманный при передозировке контрактник сказал, что три шприца — с каким веществом, он не знает — обошлись ему в пятнадцать тысяч рублей: «Все говорят, что рискуют, на шмон боятся напасть — поэтому такие цены».
Некоторые пользуются другими каналами поставок: через сослуживцев и волонтеров или привозят наркотики в зону боевых действий сами.
«Они берут через людей, которые пришли служить уже зависимыми. У них свои связи, они ездят на ноль — на границу, и там знакомые им люди все готовят, раскалывают, они берут свою долю, а остальное раскидывают по секретным закладкам и рассказывают остальным», — объясняет контрактник, сослуживца которого поймали при передозировке.
«Технология доставки простая: ты берешь стаф и везешь его с собой. Первый раз, когда заходили типа на учения в феврале 2022-го, мы, ясен хуй, ничего взять не успели. Но из нашей части братишка заехал в мае в "командировку". И вот он уже привез. Две десятки пороха и шишки», — говорит один из московских контрактников, который трижды ездил на войну и дважды — брал с собой запрещенные вещества.
Можно взять в госпитале, если тебе оставили там закладку приятели: «Едешь туда на машине с медиками, а назад уже с "весом"».
Еще, по словам контрактников, наркотиками торгуют сами местные, которые растят и перерабатывают мак. «Мы когда такие дворы во время зачистки видим — сжигаем там все сразу. Соседи мужика, у которого мы последний раз весь огород сожгли, нам говорили, что до войны у него не было такого поля. А когда русские пришли — он поставил это на поток, спрос появился».
«Тут трава наименьшее из зол, она просто растет и растет сама, вне работы для расслабления — это ок», — говорит один из волонтеров, работающих в «ДНР».
Есть и другие способы доставки наркотиков: сразу несколько военных рассказали, что получали запрещенные вещества через волонтеров, которые поддерживают российскую армию и возят на фронт технику и предметы первой необходимости.
«У нашей роты есть своя типа служба поддержки. Волонтеры, которые нам периодически засылают все, что нужно. Им через друзей и близких мы передаем вещества. Это же все везут "по зеленой", без досмотра. И в последний раз мы так передавали. Ну не через самих волонтеров, они ничего не знали, а в вещах, которые им наши друзья передали».
Одного из курьеров, двадцативосьмилетнего жителя Донецка Артёма Левченко, задержали в январе 2023 года. Военные отдали видео местным телеграм-каналам: на нем молодой человек рассказывает, как его «попросил привезти» три грамма мефедрона в окопы некий Максим Аксёнов. «Поступил сигнал от военнослужащих, что возят вот такую хуйню в окопы... Прямо на позиции! Мефы-хуефы... "соли", блядь... шмали, на хуй...» — рассуждает задержавший дилера военный. У Левченко изъяли наркотики и пакет документов «ДНР»: права, регистрацию в Донецке, пассажирскую таможенную декларацию.
По местным чатам для покупателей наркотиков распространяли информацию и о другом «кладмене» — местном ополченце. Курьера, который присвоил себе закладку, предлагалось найти и проучить. За видео с его наказанием обещали двести долларов. «Вот сказочный олень, что "кинул на вес" (забрал наркотики, не отдав деньги — прим. авт.). Словить, дать пизды, сломать палец и облить зеленкой все ебало», — в специальном телеграм-канале донбасский наркомагазин CaifCoin выкладывает личные данные укравших наркотики кладменов, чтобы их демонстративно наказали.
Наркокурьером можно стать, внеся залог, который должен в случае чего покрыть кражу товара. Либо сделать для магазина селфи с документами. Кладмен Андрей Москалёв отправил торговцам наркотиками фото с украинским паспортом.
Москалёв оказался двадцатисемилетним пехотинцем «народного ополчения ДНР» из города Горловка в Донецкой области. По его словам, он сам решил пойти служить в феврале 2022 года. Размещенное в телеграме объявление о вакансии кладмена ему скинул приятель.
— Почему ты сейчас не воюешь? — спросила я у Москалёва в августе 2022 года.
— Да на больничном был.
— И решил подзаработать кладменом?
— Ну да, а почему нет?
О том, что за его избиение назначена награда, Москалёв узнал от меня. Он рассказал, что на первой закладке его поймали полицейские и ему пришлось удалить всю переписку с магазином, который после этого и выложил пост с «недобросовестным» курьером. Силовики отпустили военного, но «бабок пришлось отдать до хуя».
Москалёву удалось решить проблему с наркомагазином — уже через пару дней фото его паспорта исчезло из телеграм-канала. Как именно он договорился — неизвестно. Вскоре после нашего разговора он удалил свои соцсети. По словам его школьной приятельницы, зимой 2023 года Москалёв погиб под артобстрелом где-то на передовой.
Кроме неопытных торговцев вроде Левченко и Москалёва, в оккупированных городах и селах есть так называемые «профессиональные проводники». «Это местные, которые незаконно могут тебя через посты провести, у них есть договоренности с КПП. Через них и наркотики сюда поставляют. Это люди, которые на войне деньги зарабатывают, на нас зарабатывают, — как будто обижаясь, говорит один из военных. — Такси от нас до ближайшей деревни, это три километра, стоит тысячу рублей. А если продукты в часть привозят, то по двойной цене. Обналичкой тоже они занимаются — пятьсот-семьсот рублей комиссии себе берут в зависимости от суммы».
«Ты только не рисуй себе картину, что мы в окопах наюзанные воюем, — уточняет боец одного из специальных подразделений. — Я про такое даже не слышал. На "передке" сильно бухают. Но чтобы в атаку под феном шли — хуй знает. Это же по сути от не хуй делать. Девяносто процентов времени тут чисто втухание. У нас сейчас, например, тыловой лагерь, кроме нарядов и рутины, в целом ничего не происходит. Задачи есть, конечно, о которых я тебе рассказать не могу. Но мы не штурмовики. Чтобы вы понимали, я за два года тут стрелял два раза».
В основном наркотики «за ленточкой» принимают те, кто пристрастился к ним еще до войны. «Да все, кто на гражданке хуячил, они и тут хуячат», — поясняет один из бойцов. Среди «контрабасов» — так он называет контрактников — это не так распространено. «Но вот мобье — это пиздец. Они и закладки снимают, и через местных барыг вырубают, и даже самосад где-то находят. Из наших двух сотен сотрудников спецподразделения только трое употребляют. И об этом никто не знает. Ну, почти никто. Тут все пацаны на спорте, здравые. Они не поймут. И пиздеть тут не принято».
На вопрос, как они употребляют наркотики на фронте, контрактник невозмутимо отвечает: «Да как обычно: начертил дорогу, ебанул. Тут вариантов тьма. В лесок сходить, ночью в наряде, на хате. Мы в паре мест квартиры снимали, не в расположении жили».
Другой мой собеседник высказывал мнение, что «десять-пятнадцать процентов в каждой дивизии активно употребляют». Многие — марихуану, их командиры называют травокурами и «меньше внимания обращают».
Это подтверждает офицер ВДВ, поговоривший со мной на условиях анонимности. «Когда мы заходили на позиции мобиков, у них там всегда водные стоят, — вспоминает он. Ну и всякие бутылки дырявые с фольгой. Но среди нас — профессиональных военных — я такого не видел ни разу. И чтобы химические наркотики употребляли, не слышал и не видел ни разу».
Судя по фотографиям, присланным жителями оккупированных республик, рекламой «солей» расписан и Донецк, и Мариуполь, и даже город Рубежное в Луганской области, что меньше чем в двадцати километрах от линии фронта.
«Если по граффити считать, спрос есть. В 2018 году здесь всего этого было меньше и недоступнее. Ну оно и логично, стресс-то сейчас у всех. Амфетамин реже попадается на рекламе, но он-то как раз заебись для работы без сна и отдыха. Цены в телеграм-магазинах выше, чем в Москве на "Видре" были. Впрочем, я не шибко прям мониторил, так, зашел по одной рекламе, охуел от их жидовства и вышел», — говорит один из волонтеров в Донецке.
Российские контрактники и мобилизованные могут позволить себе наркотики по высоким ценам благодаря выплатам от государства, которые приходят им на карты «Мир». Купить наркотики через телеграм-боты можно переводом с карты на карту.
После подсчетов стало понятно, что в «новых регионах» России наркотики стоят в два с половиной раза дороже. Оставшийся в Мариуполе наркопотребитель Вадим рассказал, что после оккупации цены на наркотики выросли более чем в шесть раз. По его словам, если раньше один грамм «альфы» или мефедрона можно было купить в ботах, начиная с примерно четырехсот гривен, то сейчас цены на эти вещества начинаются примерно с шести тысяч рублей.
«По-моему, цены солевых не сломали. Как было их много, так и осталось. Как-то мутятся: кто-то обманывает, кто-то зарабатывает. И тратят на всю эту дичь. Большинство военных в городе употребляют амфетамин, мефедрон, "соль" — я видел [российских военных под наркотиками], и не раз. По ним было видно, что человек какой-то не свой. Хотя и до блокады были знакомые из ВСУ, которые тоже употребляли», — рассказывает Вадим.
Я не обнаружила готовых кладов в прифронтовых районах «народных республик». Но и это можно решить: оператор одного из луганских наркомагазинов на вопрос об отсутствии кладов в прилегающем к линии соприкосновения Рубежном предложил нам забрать там специально сделанную для него закладку с «солью». Он пообещал, что клад будет готов через несколько часов после предоплаты. Если заказывать от двух граммов, то эксклюзивную закладку оплачивать не нужно.
Новые наркоторговцы пришли на оккупированные территории вслед за российскими войсками. Например, уже с апреля 2022 года в Херсонскую область «зашли разного класса барыги из Крыма, Краснодара и горных районов», рассказал один из местных жителей, наркозависимый. «В основном они барыжили травой и химкой. И по всем местным чатам и каналам они прям палились, искали местных барыг и через кого этот товар можно продавать. Схемы были старые, в основном закладки травы и всего остального. Искали в открытую по чатам, в объявлениях так и писали, чтобы к ним не боялись идти работать — возят, мол, зеленые человечки, и они сами в доле».
Три человека, знакомые с рынком наркотиков в Херсоне, рассказывают, как весной 2022 года «люди в форме» ходили по местным продавцам психоактивных веществ и били их, чтобы те сдали каналы закупок и сбыта. «Моего знакомого "на подвал" забирали. Не били, в основном же током пытали», — говорит один из сбежавших из-под оккупации жителей. «Я знаю, что в Голой Пристани пришедшие также отжимали наркоту у местного торговца. Пытали его, чтобы сдал каналы поставки, чтобы самим торговать. Он не говорит, что именно им рассказал. Но ребра и руки-ноги они ему сломали, отняли джип и выкинули помирать на улицу».
Эту информацию подтверждает и один из офицеров ВДВ. «Когда мы зашли в Херсон, в первую же неделю туда заехала бригада "фбсов" из Крыма, — говорит он. — Всякие продавцы наркотиков и магазины их на самом деле меньше интересовали. Это скорее постольку-поскольку. Но надо было под свой контроль переводить весь криминал, в том числе и этих. "На подвал" к нам привозили таких чертей. Не знаю, о чем они договаривались, но все выходили».
С июля 2022 года в Херсонскую область начали завозить героин: «Герыч, причем очень жесткий. Сами человечки от него померли. Было прям много таких случаев. Еще и солдаты, и наши местные много травились химкой, там такой состав был, что чуть не дохли на месте», — рассказывает один из местных наркопотребителей.
«Наркотиков в Херсоне было много, как и бухла. Что после захвата, что сейчас, после освобождения, — говорит житель Херсона. — Как употребляли российские военные? Офицеры искали закладки, в них больше химия продавалась. А младшие у цыган траву покупали. Те ее открыто продавали военным на Центральном и Днепровском рынках. Тупо вместе с сигаретами барыжили. И начали цены задирать, доходило до того, что грамм травы был в два раза дороже, чем до 24 февраля».
На херсонский наркорынок летом 2022 зашли наркоторговцы из «народных республик». В июне интернет-магазин наркотиков под названием «Республика» начал раздавать в Херсоне «пробники» альфа-PVP через украинский наркофорум RCclub и закрытые чаты в телеграме. К концу лета в боте «Республики» появились закладки с синтетикой в Херсоне — магазин проработал в городе вплоть до его деоккупации.
Зато «Республика» до сих пор продает наркотики в находящихся под контролем российской армии Мелитополе и Бердянске.
Используют для расслабления военные и лекарства. «К нам привозят сильнодействующие и продают без рецептов. Барбитуратов было полно зимой», — рассказывает житель одного из городов в «ЛНР».
«Барбитуры очень много. Вот реально до хрена, да я сам на ней был. Вообще у нас каждый второй-третий солдат что-либо такое
употребляет», — рассказал контрактник, который после нескольких месяцев на передовой находится сейчас в военной части на территории России.
В первую очередь он имеет в виду противотревожные препараты вроде «Лирики», где действующее вещество, купирующее эпилептические приступы, вызывает эйфорию и расслабление: «Ее в Батайске можно купить без рецепта, в определенных местах».
В Ростове-на-Дону и Батайске, рядом с которыми стоят крупные военные гарнизоны и где работает много поддерживающих войну волонтеров, действительно периодически задерживают фармацевтов, которые без рецептов продают и фасуют в стаканчики из газеты «Лирику» и «Тропикамид». Его наркопотребители еще называют «мультяшкой» — это аптечные капли для глаз, которые используют для усиления эффекта от других психоактивных веществ. Уже после нескольких употреблений «мультяшка» вызывает сильную зависимость, которая за семь-восемь месяцев регулярного приема полностью разрушает организм.
О незаконной продаже замещающих наркотики лекарств регулярно сообщает и ростовское патриотическое движение «Антидилер», и ГУВД по Ростовской области. Причем первые обвиняют в крышевании этого бизнеса вторых — и наоборот.
«Лирика» не считается у военных сильным наркотиком, ее рассматривают как аналог некрепкого алкоголя. «Мы, когда в Луганске были, с чеченцами там пересекались, они всю "Лирику" из аптек выносили. И потом в клубах по форме сидели объебанные. Еще у нас в аптечке есть промедол, наркотический анальгетик, барбитурат, но за него ебут жестко. По инструкции его тебе колят при ранениях, колет напарник. Но за каждый укол
нужно писать объяснительную и отчитываться. Там все очень строго».
Барбитураты и лекарства вроде «Лирики» берут на выездах в город, даже посылками передают, говорит другой солдат. «Когда только началась мобилизация, кстати, произошел неприятный случай. Одна из жен передала с волонтерами "Лирику", — рассказывает супруга одного из контрактников. — Волонтеры после этого очень ругались и вообще отказывались везти посылки. Потом сошлись на том, что будут перед отправкой все посылки шмонать».
«Мы тогда в Луганске находились. Это был пиздец на самом деле. У нас уже три точки сменилось дислокации, все непонятки утряслись, и мы просто бухали несколько недель, а тут фен, — рассказывает один из военных. — Не ебаный меф, не "соль", а нормальная спидуха, как раньше, немного на пудре, розовая. Мы на второй или третий день уже погнали в клуб в Луганске. Они тогда до десяти вечера работали, мы разнюхались прям там в туалете и пару часов топтали на танцполе».
Проверок на психоактивные вещества «за лентой» почти нет, особенно на передовой. «Хотя зимой после пары скандалов всех проссывали на наркотики, чтобы изгнать юзеров... — рассказывал один из солдат. — Есть подразделения, где строгий сухой закон, там и за перегар огрести можно. У вагнеров на словах все было строго, ничего нельзя, но штурмовиков никто не проверяет так чтобы шибко. Не полезешь же под Бахмут с банкой и тестами...» «Да просто чужую мочу сдаешь и все, — объяснил один из военных-наркопотребителей, который ездил в клуб в Луганске. — Это везде так, в любых силовых структурах».
«После того, как сослуживца на уколах в ноги поймали, никаких проверок остальным устраивать не стали, — говорил
контрактник из-под Херсона. — Всем вообще здесь срать, честно говоря. Но если уж тебя поймали, судьба одна — штрафной батальон, отряд „Шторм"».
«Шторм» называют батальоном «для косячников, куда попадают за синьку, за мордобой, за хулиганство — за все, за что на гражданке дают сроки». «Тут вот у нас парни прямо к себе на позиции девчонок привели... Так сразу после в "Шторм" пятнадцать человек отправились».
Тот факт, что уличенных в употреблении мефедрона или «солей» отправляют на передовую, а не под суд, виден и по решениям гарнизонных судов в двенадцати граничащих с Украиной южных регионах — Ростовской, Воронежской и Брянской областей — и в аннексированном Крыму.
В 2023 году там получили 166 административных дел об употреблении наркотиков, их продаже и отказе от освидетельствования на наркотическое опьянение, в 2022 году их было 165, в 2021 году — 233. Некоторые военнослужащие в 2022- 2023 годах попадали под суд по два-три раза.
Ощутимый рост произошел только в Крыму, где в гарнизонный суд в 2022 и 2023 годах поступило по двадцать четыре административных дела. В остальных регионах количество административных дел о наркотиках осталось прежним или упало по сравнению с довоенным 2021 годом.
Представшие перед судом в 2022-2023 годах военные употребляли и пытались продать марихуану, метамфетамин, мефедрон, альфа-PVP, MDPV. В решениях судов в первой половине 2022 года преимущественно встречается марихуана, ближе к концу 2022 года и в 2023 году в делах все чаще фигурируют синтетические наркотики. В подавляющем большинстве случаев суды прекращали дела и направляли материалы дела командирам воинских частей, чтобы те сами наказали военнослужащих.
Одним из таких наказаний и стала отправка военных в штурмовые отряды «Шторм», где тех, вместе с завербованным на войну заключенными, бросают на первую линию фронта.
«А там люди всегда на передовой и огонь принимают на себя. Там девяносто пять процентов смертников», — рассказывает свидетель перевода в «Шторм» за наркотики.
Получается, что за употребление наркотиков на фронте сразу выносят смертный приговор, говорят другие солдаты. «Давайте говорить честно, "буча" тут никому не нужна, наркотики в батальоне — это пятно на всех. Прокуратура и СК тут никому не нужны. И никакого суда не будет. Их проще посадить в яму на двое суток и написать бумаги, что они переводятся в "Шторм". Отказаться нельзя».
