Взятие Бастилии

Было бы нечестно сказать, что мой путь к учебе начался только с объявления в Интернете. Пора открыть тайну, что, кроме Фани Паскаль, я обязана этим еще одной женщине. Дело в том, что, когда я рассыпала перед Исааком Гаажем свои резюме и рекомендации, с детьми дома осталась Груша.

***

История Аграфены Ивановны Лысенко, которую вся семья, вслед за Сережей, стала звать Грушей, была историей прекрасной и самой необыкновенной. Груша жила в северном пригороде Парижа одиноко, хотя приехала во Францию из-за мужа. На мой вопрос: «Где сейчас муж?» — она коротко ответила, что вот уже год как разведена, а на вопрос: «Как муж попал во Францию?» — ответ был еще короче: «Он политический».

— Что «политический»? — не поняла я.

— Ну, беженец политический. Выехал из страны, преследуемый коррупцией, — вздохнула Груша. — Так в досье было написано. А я за ним поехала.

— Как жена декабриста! — восхитилась я.

Груша подозрительно посмотрела на меня своими влажными карими глазами в обрамлении густых (щедро, но аккуратно накрашенных) ресниц.

— Ну, в смысле, ты разделяла его взгляды?

— Да какие взгляды! — вдруг возмутилась Груша. — Какие взгляды могут быть, если голова не на месте у человека. Дома я из-за него бизнесом не смогла заниматься — все растрачивал. Магазинчик у меня был, — вздохнула она и покрутила пуговку на рукаве, — игрушечка. Про- дуктовый, напротив вокзала. Я работала, а он ходил и хвастался всем. Идиот! Дохвастался до того, что рэкетиры приперлись к нам домой — долю выбивать. Магазин мы тогда закрыли, а он и рванул сюда… Потом стал звать меня в гости, мол, посмотришь, как тут и что. Я согласилась и поехала — ну, по турпутевке, конечно. А он меня цап — и не отпустил никуда. Документы мои выкинул — уедешь, пожалуй…

— Как выкинул? — не поверила я своим ушам.

— Как-как, изорвал — и в мусорное ведро, естественно… И говорит: жена да убоится мужа. Должна ты быть здесь и сдаваться вместе со мной… Будем политическое убежище просить от русской мафии…

Груша умолкла, захваченная воспоминанием.

— А потом? — осторожно тронула я ее за локоть.

— А потом он мне так надоел, — вдруг сморщила нос Груша, — что мы развелись во французской мэрии при первой же возможности.

— Понятно… — только и смогла произнести я.

Поворот в Грушиной судьбе сложно было принять вот так, сразу. Мне не то что во французской мэрии — в родном московском загсе, где все происходило на родном русском языке, было очень и очень сложно развестись и оформить все бумаги и подписи.

— Да, такова се ля ви, — решительно сказала Груша. — Но это уже все день вчерашний, а сегодня для нас главное — работа и учеба. Правда, Сереженька?

…И осторожно, точно промокашку, она приложила свой платочек к молочным усам Сережи, который внимательно слушал нас, царапая своим слабеньким ногтем наклейку на затуманенном стакане. И капризный Сережа не только покорно дал вытереть себе рот, но еще и кивнул и сказал спасибо. И Груша сказала, что может посвятить нам весь свой рабочий день.

И я сказала Гаажу, что принимаю его предложение и выхожу на работу в понедельник.

***

Как объяснить абсолютному дебютанту, что среди тридцати трех букв русской кириллицы есть две-три идентичные латинским и есть другие, которые поначалу он будет путать с латинскими? А если еще есть такие, которые ни на что не похожи?

Как научить его произносить звук, который мы издаем, глядя на «щ»? А на «ы»?

Как сделать так, чтобы он перестал картавить?

Как объяснить ему, где начинается выдох нашей «х»?

Впервые фонетика родного языка вызвала у меня чувство, близкое к знаменитому упоению на краю у бездны мрачной. Я поняла, что должна объяснить человеку что-то вроде того, как надо дышать, хотя сама я умела говорить по-русски, но, стыдно признаться, впервые поняла, что делаю это, практически не думая. Впрочем, меня успокоило то, что алфавиту и произношению в учебнике госпожи Буланже отводилась только одна страница — первая. И, поскольку этот учебник мне очень нравился, я перестала думать о подводных фонетических камнях своего родного языка, набрала крупно, как для дошкольников, русский алфавит с красными согласными и голубыми гласными, распечатала все это в десяти экземплярах и успокоилась. Я решила, что с фонетикой мы как-нибудь быстро справимся и как-нибудь двинемся дальше — в грамматику.

Мадам Буланже была организатором множества конференций, преподавала в Политехнической школе и еще в каких–то серьезных вузах, и, самое главное, когда я открыла учебник, мне все там было ясно.

Мадам Буланже писала: «Selon les langues, la fonction d’un mot dans une phrase peut etre exprimee de differentes facons: soit par sa place dans une phrase soit par une preposition, soit par l’un et l’autre. Elle peut egalement etre indiquee par le changement du mot lui–meme. La fonction d’un mot, dans la phrase russe, est exprimee par sa desinence. Les variations que peut subir un mot selon ses differentes fonctions, sont appelees les cas».‌

Большой начальник сказал:

— Я не понимаю.

Он сидел на стуле несколько криво, положив ногу на ногу, и постукивал моей ручкой, зажав ее в большой волосатой руке, по учебнику мадам Буланже.

— Что значит «разные функции»? — спросил он.

— Вы сейчас увидите, — сказала я. — Сейчас мы с вами будем изучать самый простой падеж, предложный. Во-первых, он называется так потому, что существительное в нем всегда сопровождает предлог.

— Существительное? — спросил он. — Это как?

— Слово, которое отвечает на вопрос кто? или что?

— А слово «кушать», например? — серьезно спросил он.

—  Слово «кушать» — это глагол, — ответила я. — Описывает действие. Отвечает на вопрос что делать? У него нет падежей.

— Оно не изменяется? — радостно спросил начальник.

— Изменяется, только по-другому, и это называется «спряжение».

— Зачем придумывать кучу всего: «падежи», «спряжения»?.. — обиженно сказал он. — Сказали бы «изменения», и все тут. И, кстати, автор учебника не говорит «существительное». Она говорит «слово». Вы уверены, что это только для существительных?

Мсье Жан-Ив Кортес, вероятно, был ценный кадр и большой подарок для далекого посольства в одной из стран СНГ, куда он ехал работать. Но бесплатная языковая инициация, заботливо предусмотренная для него французским МИДом, для меня обернулась своего рода взятием Бастилии, причем в моем случае Бастилия оборонялась в течение двух недель.

Я вынуждена была забыть все свои объяснения, составленные на основе трех отличных учебников и красиво распечатанные на листочках формата А5.

Я должна была скрепя сердце упрощать и калечить изящный текст мадам Буланже, а иной раз и вообще не открывать учебник, чтобы объяснить азы фонетики человеку, который упорно стремился высмеять систему, которую изучал.

Он хотел произнести «р» и не мог, и ругал за это меня. Он откровенно издевался над моими попытками научить его произносить «ы». Он, буквально раз плюнув, доказал мне, что разницы между произношением «ле» и «лэ» нет.

В общем, первую пару уроков мы провели, грубо нарушив все педагогические и фонетические правила. Он говорил, перемалывая «ы» в «и», убедил меня, что нужно говорить не «хорошо», а «карашо» («Я слышу, вы говорите „к“, не отпирайтесь!») и картавил, точно Денисов в «Войне и мире».

— Доб’гый день! Ви профессор? — любезно интересовался он. — Ви катити кушат? У вас красивии глаза. — Он настоял, чтобы я ему записала эту фразу на отдельную липкую бумажку. — Хочу быть готовым, — предупредительно поднял палец Жан-Ив, — хочу быть готовым к встрече с русской красотой.

«Здрасьте! Как дела?» стало последней каплей нашей фонетической разминки.

— З’гасте, как дела, — весело повторил Жан-Ив и добавил на чистом французском, потягиваясь на стуле: — Да вообще-то ниче сложного, скоро буду говорить свободно.

Впрочем, у Жан-Ива было одно несомненное достоинство: он никогда не боялся задать вопрос по теме (и без темы), и благодаря его изнурительному любопытству я смогла увидеть то, что непонятно другим застенчивым и старательным ученикам, из которых, напротив, и клещами вопроса не вытянешь.

«Ладно, — злорадно подумала я, — зачем тебе русский, в конце концов? Дотянем как-нибудь до следующей недели, а там ты окунешься в общение с франкоговорящим бомондом, который давно уже сложился вокруг твоего посольства, и будешь говорить только по-французски… И все „катити кушать“ увянут сами собой».

***

И все же совесть победила. «Так просто нельзя преподавать», — сказала я себе, зачекиниваясь на одном маленьком, но очень симпатичном форуме лингвистов и переводчиков. И написала там:

«HELP!!! Кто-нибудь, научите человека говорить букву „ы“!!! А также „р“, „х“, „щ“, и твердую „л“, если можно…»

Ответ пришел через три часа. Многоязычное чудовище, которое его написало, в Сети носило кличку Хундт и обычно издевалось над всеми новичками форума, которые пытались скрыть, что не знают значения слова «флексия». Но на этот раз мне повезло, и ничем другим, как припадком неожиданного филантропства, я не могу объяснить стройное, изящное, украшенное образным юмором и полезными примерами письмо Хундта, в котором он объяснял, как же именно нужно растягивать рот, чтобы произнести самую трудную русскую гласную закрытого вида центрального ряда, которая на самом деле, дружелюбно пояснил Хундт, дифтонгоид.

Я скопировала ответ и обкорнала все излишние кружева. Из прочитанного следовало, что русская фонема [ы] произносится по-разному в разных позициях — ударная, предударная, безударная и безударная в конце слова. И самая сложная позиция, на которой все спотыкаются, это первая — ударная. Что, конечно, несправедливо, ведь именно чистый, ударный [ы] все слышат и произносят, когда учат алфавит!..

Ну, решила я, если уж [ы], грубо говоря, представляет нечто среднее между «и» и «у», то надо попросить ученика слепить вместе два этих звука.

И я заставила Жан-Ива произнести сначала «и», а потом «у».

— А теперь улыбайтесь, — попросила я. — И, улыбаясь, попробуйте произнести «у». Жан-Ив улыбнулся, а потом быстро сложил губы трубочкой и сказал «у». — Не-ет, губы убрать, — пригрозила ему пальцем я. — «Ы» — неогубленный звук, в его произношении губы не участвуют. Не переставая улыбаться, скажите «у».

Он посмотрел на меня серьезно и тупо.

— Подумайте о корове, — в отчаянии сказала я, — о корове, которая улыбается.

И это его пробило.

Он сказал:

— Гы гы гы, гы гы гы, гы гы гы, ы-ы-ы…

То есть разродился великолепной «ы», первой в своей жизни.

Заметив, что это привело меня в состояние эйфории, Жан-Ив предложил отметить нашу победу обедом, то есть отправиться в ресторан «Фрегат», который был в двух шагах от школы. Через час (или слегка поболе) Исаак Гааж из окна своего роскошного кабинета увидел, как мы возвращаемся в класс. Жан-Ив закурил папиросу на крыльце, и Гааж тоже вышел на порог, под предлогом покормить канарейку. А сам галантно поклонился Жан-Иву и спросил:

— Мсье нравится интенсивный курс русского языка?

— Да! — по-русски ответил Жан-Ив и театрально взмахнул рукой, так что канарейка, испуганно чирикнув, забилась в уголок своей зеленой клетки. — Безумно интенсивный. Но мне нравится все интенсивное. Особенно русское. Вы знаете, русские коровы, они говорят «мы-ы-ы-ы-ы». 

Из книги Елена Девос «Уроки русского» (Рипол-Классик, 2016).

Интервью с Еленой Девос можно прочитать здесь.