«Как сломать себе жизнь»: журналистка Кэт Марнелл о зависимости и попытках с ней справиться

К началу лета мне поплохело как никогда. Я настолько отчаялась выздороветь, что совершила немыслимое: позвонила родителям, рассказала правду и попросила о помощи.

Должно быть, я была крайне истощена и погружена в глубокий мрак. Первая часть разговора, который произошел у меня с мамой, не задержалась в памяти; помню только, что я страшно рыдала в трубку, а потом взяла и... просто вывалила все начистоту.

— Кажется, у меня зависимость от аддерола, — всхлипывала я. — Думаю, это серьезно.

На другом конце повисло молчание

— Я позову папу.

Я сидела и рыдала в квартире с мышами, окруженная хаосом, не зная, чего ждать.

— Кейт? — послышался в трубке папин голос.

— При... при... привет, пап, — заикаясь, проговорила я. 

— Повтори папе то, что говорила мне, — велела мама. 

— У... у меня... — Рыдания мешали мне говорить. — У меня, кажется, зависимость от аддерола.

— ЧТО?! — проревел папа. — ЧТО?!

— У меня зависимость, папа! — завопила я. — У меня зависимость от аддерола.

— Но это невозможно! — орал он. Ах, папа. Ему ведь лучше знать (как и большинству врачей). — Аддерол не вызывает привыкания!

Что?!

— Вызывает, папа, — плакала я. — Я в этом уверена! Я принимаю по десять таблеток в день! Это очень серьезно!

Он просто осатанел.

— Ладно, вот и хватит, Крошка! — прорычал он. — От меня ты его больше не получишь!

— Я больше и не хочу! — всхлипнула я. — Я просто пытаюсь рассказать тебе правду!

Папа швырнул трубку.

— Мама... — тихо позвала я.

— Мы все исправим, — сказала мать. — Может, тебе стоит вернуться к риталину. М-м...

«Что ты наделала?! — вопила моя зависимость. — Дура!»

Разумеется, папа больше не выписывал мне рецептов. Но на следующей неделе в Нью-Йорк приехала мама, чтобы отвести меня к специалисту по СДВГ (а заодно прошвырнуться по магазинам).

Доктор Джулия Джонс не принимала по страховке. Ее кабинет, «Манхэттенская нейропсихиатрия», находился на 48-й улице — всего в шести минутах быстрой ходьбы от Condé Nast. Женщина хорошо за тридцать, доктор Джонс была обладательницей великолепных ног и дипломов по психиатрии и неврологии. Такой вряд ли удастся пустить пыль в глаза. Но и к лучшему. Может, она сумеет мне помочь.

За сорокапятиминутную консультацию она взяла три сотни долларов. Мама тоже пришла, чтобы поговорить с врачом.

— Я слышала о вас много хорошего, Джулия, — сказала мама.

— Ее зовут доктор Джонс, — напомнила я.

— Ох, извините, — воскликнула мама. — Доктор Джонс. Мы с мужем тоже специалисты по психическому здоровью, так что... — Я закатила глаза. — Сегодня я пришла на прием вместе с Кейтлин, потому что... э... не могу полностью ей доверять. Платим мы с мужем, и эти немалые деньги будут потрачены впустую, если она не скажет вам правды.

Доктор Джонс посмотрела на меня.

— Все нормально, — заверила я её.

— Итак, — приступила мама, — позвольте обрисовать ситуацию с материнской точки зрения. Кейтлин всю жизнь страдает синдромом дефицита внимания и гиперактивности. Мы с мужем специально протестировали ее в Национальном институте здоровья, чтобы убедиться в этом. Классический случай. Разболтанная... безответственная... — Взгляд у меня остекленел. — Мы отправили ее в замечательную школу-пансион... выписали ей риталин... записали на нейрофидбэк‌... Ей не понравилось... 

— Они пытались подсоединять мне провода к башке! 

— Кризис за кризисом... — Доктор Джонс делала пометки. — Бла-бла-бла, бла-бла-бла... — Я отвернулась. Сил нет в тысячный раз слушать ту же песню. — А потом еще был... аборт.

— Беременность, — огрызнулась я.

— Перед выпуском её на шесть недель отстранили от занятий в школе, нам сказали, что она беременна и сидит на наркотиках, — продолжала мама. — Когда мы приехали домой, в Вашингтон, выяснилось, что срок уже почти пять месяцев.

— М-м-м... — промычала доктор Джонс.

— Мы испробовали все... Её СДВГ не поддается контролю. С ней вечно случаются несчастья.

— Кейтлин... — попробовала обратиться ко мне доктор Джонс.

— Это было ужасно, — не унималась мама. — Я отвезла её в клинику. Кошмар. Просто кошмар. А потом Кейтлин уехала в Нью-Йорк. Мы выплачивали ей содержание. Они с отцом с тех пор почти не разговаривали. Не общаются уже несколько лет.

— М-м-м... — снова промычала доктор Джонс, делая пометки.

— Я не могу с ним разговаривать, — объяснила я. — Он...

— Папа Кейтлин просто обожал ее, когда она была маленькой, — перебила меня мама.

Я уставилась на цветок в горшке.

— Я просто хочу помочь Кейтлин, — сказала мама. — С ее таблетками от СДВГ. Недавно она позвонила и сказала, что аддерол... повлек за собой... серьезные последствия. — Мама откинулась на спинку стула. — Вот почему мы здесь. Чтобы подобрать что-то другое.

Доктор Дж. опять стала записывать. А я принялась изучать потолок.

— Кейтлин, — обратилась ко мне врач, — вам есть что добавить?

Я подумала.

— Молодое женское тело создано для беременности, вы знаете, — холодно проговорила я, все еще пялясь в потолок. — Так было испокон веков.

На мгновение воцарилась тишина.

— Почему бы нам с Кейтлин не побеседовать немного с глазу на глаз? — предложила доктор Джонс.

Маме это явно не понравилось.

— Я просто хочу убедиться, что мы подберем ей подходящий препарат, — сказала она. — Для лечения СДВГ.

— Ясно, — кивнула доктор Джонс.

Мама вышла. Доктор Джонс дождалась, пока дверь за ней закроется, и повернулась ко мне.

— Итак, — начала она, — что происходит на самом деле?

— Я не неудачница! Я работаю в Condé Nast! 

— Отлично.

— И проблема вовсе не в СДВГ, а в наркотиках. 

— Поясните, — велела врач.

Я никогда прежде не вела откровенных разговоров с психиатрами. Но, раз начав, просто не могла остановиться! Я рассказала ей о своем хождении по врачам, о булимии. Рассказала о своей идиотской квартире, о ночных клубах, о кокаине, об экстази, о снотворных пилюлях и шампанском. Призналась, что, кажется, не люблю своих родителей и что никто в нашей семье не любит друг друга по-настоящему. Поведала об аддероле, декседрине, провигиле, вивансе, валиуме. Об амбиене, о коробочках с лунестой и сонатой, которые таскала из папиного кабинета, будучи подростком... Я выложила ей всё!

— М-м... М-м... — говорила она, слушая и записывая.

— А потом я оставила свой пузырек с ксанаксом в Genius Bar‌, знаете, и мне вдруг звонят из Apple Store и говорят такие: «Ваше лекарство у нас», но обратно так и не отдали, поэтому я недели две не могла уснуть, да еще мой друг Марко купил ту дурь, я ее просто ненавидела, потому что от нее башню напрочь сносило, но все равно продолжала курить, а потом на работе чувствовала такую усталость, что...

ДЗИ-И-ИНЬ. Явился следующий пациент доктора Джонс.

— Придется сделать перерыв, — заметила она.

— Ух ты! — воскликнула я. — Мне здорово полегчало! 

— Вам нужно лечь в реабилитационную клинику, — сообщила доктор Джонс.

— Прошу прощения?

— В реабилитационную клинику, — повторила она. — Кэт, у вас большие проблемы.

У меня?!

— Какая клиника, я же работаю!

— Ладно. Тогда вам придется ходить ко мне дважды в неделю. И никаких других психиатров. Тех «стариков». 

— Не могу обещать. Но зато честно расскажу, если схожу к ним и получу рецепт.

Врач обдумала мои слова.

— Договорились — пока что, — согласилась она. — Итак... по рукам?

— По рукам! — ответила я. Платить-то за сеансы все равно не мне.

Доктор Джонс честно пыталась помочь мне. И на какое-то время помогла. Ровно пять недель я не посещала других психиатров. Она выписала мне крутой розовый стабилизатор настроения ламиктал: название, как у динозавра, но бодрил он не по-детски. Еще врач купировала зависимость от сероквеля и ксанакса с помощью чудесных капсул клонопина с клубничным вкусом. Они продавались в ярко-розовых коробочках, и каждая капсулка запаяна в фольгу, как алказельтцер. Мы с моим новым другом Марко менялись ими, как дети конфетами.

— Твоя новая психиатр — лучше всех! — говорил Марко (о нем позднее).

— Правда? — радовалась я.

Наконец доктор Джонс согласилась выписать мне препарат от СДВГ — она понимала, что иначе я достану таблетки в другом месте. Но она составила особый контракт, по которому я обязалась не использовать другие стимулирующие средства — кокаин, аддерол, крэк и всякое такое, а также не посещать других врачей. Я подписала его, и она выдала мне недельное количество концерты: принимать раз в день, таблетки синего цвета в виде гранул...

— Вряд ли получится, — засомневалась я. Это был наркотический эквивалент контроля за размером порций, а я ведь обжора.

— Просто попробуйте, — ответила доктор Джонс.

Концерта оказалась ужасна — слабенький препарат типа риталина. Вскоре я отправилась за аддеролом, нарушив свое обязательство. Доктору Джонс я об этом не сообщила.

К началу августа все пошло прахом. Мне не понадобилось много времени, чтобы нарушить обязательство и по кокаину — на вечеринке в сьюте отеля Union Square W. Я уехала оттуда с белым рэпером и перепихнулась с ним в его звукозаписывающей студии в Челси, где со стены свалилась панель и раскроила мне переносицу. Весь день на работе у меня сочилась кровь.

— Может, тебе поехать домой? — сказала мне стажерка. Я пряталась на косметическом складе, пытаясь остановить кровотечение.

— Все в порядке, — ответила я.

Вопросов мне почти не задавали. В Lucky все были заняты сдачей ноябрьского номера, перед тем как уйти в летний отпуск. (Как правило, в августе Condé Nast вымирал.)

В тот вечер я пошла домой пешком по Бродвею. «Ты ДОЛЖНА остаться дома и выспаться», — говорила я себе. Я дико устала; ко всему прочему, завтра утром у меня была назначена особая встреча с доктором Джонс. Она горела желанием подвергнуть меня какому-то дорогостоящему неврологическому тестированию, и родители согласились его оплатить.

Той ночью я прихватила в постель потрепанную книжку Джонатана Франзена «Поправки» и уже в одиннадцать сладко спала. Шутка! Мы с Шарлоттой завалились в Boxна Кристи-стрит смотреть на шоу трансвестита, поджигающего свой член. К рассвету мы все еще не протрезвели, и Шарлотта повела меня на экскурсию по маршрутам Боба Дилана в Гринвич-Виллидже. В восемь утра я явилась домой и плюхнулась в ванну; затем надела синее шелковое платье-комбинацию Theory, шарф с леопардовым принтом Louis Vuitton/Stephen Sprouse и черные туфли на платформе Givenchy; накрасила губы карандашом NARS Cruella и замазала ссадину между бровями консилером Laura Mercier; заглянула в Dunkin’, чтобы купить большую порцию кофе со льдом, сливками и молоком (без сахара, пожалуйста); и на такси отправилась на прием к врачу.

Мне казалось, что выгляжу я неплохо, но, видимо, я ошибалась. Как только я показалась на пороге, доктор Джонс в ужасе прикрыла рукой рот.

— Что? — спросила я.

— Вам необходимо лечь в клинику! — завопила врач. 

Разве психиатры вообще вопят? Может, я плохо помню? Вид у нее был очень испуганный. 

— Я не смогу вас лечить, пока вы не пройдете реабилитацию! 

— Ладно, — ответила я.

Тестирование я так и не прошла.

Доктор Джонс пообещала договориться с госпиталем Силвер-Хилл в Коннектикуте и позвонить моей маме. Мне велели сообщить новость начальнице. Было десять часов утра. Я в трансе побрела по Шестой авеню.

«Я действительно собираюсь это сделать?» — спрашивала я себя уже в Condé, поднимаясь на лифте. Пути назад уже не будет.

Джин была в своем кабинете.

— Мне надо с вами поговорить. — Я сразу взяла быка за рога, чтобы не тратить нервы.

— Хорошо... — удивленно воззрилась на меня Джин. — Входи.

Я закрыла за собой дверь.

Примерно через сорок минут я рассказала начальнице... ну, не все. Но много. И много плакала.

— Мне так необходимо это место, — всхлипывала я. — Мне нравится работать на вас. Это самое важное в моей жизни. — Каждое слово было правдой! — Я не хотела, чтобы так получилось. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, поверьте мне!

— Твое место тебя дождется, — твердо сказала Джин. Она была бесконечно участлива, добра и заботлива. — Посмотри на меня. Ни о чем не беспокойся. Лечись столько, сколько потребуется. — Я вздохнула с облегчением. — Я восхищаюсь тем, что ты сказала правду и нашла в себе мужество ступить на путь исправления.

Она сказала, что свяжется с отделом кадров и мне предоставят оплачиваемый больничный.

Я на такси вернулась домой и заранее заказала машину до Коннектикута. Однако, едва стемнело, позвонил папа. Он примчался на своей машине и не вылезал из-за руля с самого Вашингтона. А теперь он внизу у моего дома. Сюрприз!

Я огляделась. На подоконниках валялись пивные бутылки Stella Artois, на кухонном столе выстроились в ряд, точно оловянные солдатики, пузырьки из-под лекарств, у кровати стояли переполненные пепельницы. Что делать? Ничего. Я пригласила его наверх и слушала, как он поднимается по грязной лестнице, застеленной ковром. Потом отец вошел в квартиру, за которую платил, и увидел всю мою жизнь.

— Привет, папа, — сказала я.

Он даже не поздоровался. Мне стало страшно. Я наблюдала за тем, как он осматривается вокруг. Дурной знак.

— Черт побери, — наконец произнес он.

— Папа, мне было плохо... — начала я и тут же заткнулась.

Он подошел к книжным полкам, где хранилась коллекция фармацевтических сувениров, которые он годами отдавал мне: степлер Adderall XR, маленький баскетболь-ный мячик Prozac, головоломка Zyprexa, резиновая игрушка Ambien XR. («Тебе в самом деле нравится это дерьмо?» — часто спрашивал папа. «Да! — отвечала я. — Приноси еще!»).

— ЧЕРТ ПОБЕРИ! — Он сбросил все это барахло на пол.

Той ночью папа спал на диване, а я до двух часов возилась в ванной, собирая косметику и нанося автозагар Clarins Delicious Self Tanning Cream, а потом приняла лунесту. Папа разбудил меня в шесть утра. Я побрела в ванную. Загар выглядел обалденно! Можно ехать в рехаб.

Мы с папой быстро выбрались на... Вообще-то я не знаю, как называется шоссе, ведущее из Нью-Йорк-сити в Коннектикут, но оно очень живописное — по обеим сторонам густой лес. Дорога заняла около часа. Нью-Канаан оказался великолепен — чисто съемочная площадка для «Степфордских жен»! Не здания, а сказочные избушки. Переоборудованные амбары, огородики, беседки, малинники. Тыквы и домики для гостей. Ну, вы поняли.

В приемном покое нам назначили на десять, но мы прибыли намного раньше, поэтому поехали кататься по фешенебельному городку. Здесь нашлись магазин товаров для регби Ralph Lauren и бутик J. Crew. Потом мы позавтракали в небольшой закусочной-вагончике. То есть я позавтракала. Взяла оладьи! Папа сильно похудел — он только что отказался от потребления углеводов, — волосы седые, штаны цвета хаки. Слаксы. Он не ел, только смотрел на меня. Едва принесли заказ, я набросилась на еду. Оладьи оказались ужасно вкусными; утром я не стала принимать аддерол и была жутко голодна. Когда я в последний раз ела чертовы оладьи?

— Кейт. — Папа по-прежнему пытался... рычать. — Вот и всё.

— Знаю, папа.

— Всё, конец. — Рычит как волк. — Самый край.

— Знаю, папа, — сказала я.

Господи, да чего он такой угрюмый! Неужели из-за кленового сиропа?

Я съела все до последней крошки. И мы поехали в Силвер-Хилл. Там было почти так же мило, как в нашей школе: просторная территория, зелень, повсюду разъезжают садовники на тракторах. Теннисный корт с покрытием из красной глины, капелла и большой холм, заросший травой. Главный корпус слегка напоминал особняк, купленный Тэйлор Свифт, чтобы произвести впечатление на Кеннеди: огромный, как круизный лайнер, белый с черными ставнями. Богатенькая Новая Англия.

Мы проехали по мосту, и я заметила тюдоровский дом, который где-то уже видела. Но где?

— Это же дом из «Эди»! — завопила я и наполовину высунулась из окна машины, как делал боксер моих родителей на собачьей площадке. — Здесь останавливалась Эди Седжвик!

Я только ее биографию прочла раз двести. Папа метнул на меня уничтожающий взгляд; по-видимому, мне не полагалось проявлять радость. Я забыла, что «супер-звезда» Уорхола некогда была одной из самых известных пациенток здешнего рехаба! Ее брат Минти даже повесился в Силвер-Хилле. Кажется, на собственных штанах.

Мы с папой вышли из автомобиля. Боже, что за божественный аромат разливался в воздухе — запах сосновых шишек! И свежескошенной травы. Силвер-Хиллу надо было производить фирменные ароматические свечи —их бы с руками оторвали. Мы с папой уселись в приемном покое. Там было полно вкуснейших закусок, например изумительное песочное печенье — я отправляла его в рот одно за другим. Как я уже сказала, во мне вдруг проснулась прожорливость. Кроме того, я вообще люблю песочное печенье, а вы? Папа не съел ни одной штучки, хотя мы прождали около двух часов. А казалось, что все десять, поскольку я прямо чувствовала, как он меня ненавидит.

— Мисс Марнелл?

Наконец-то! Прием занял еще час. Мы обсудили историю моей зависимости, препараты, которые я принимала, и все такое прочее.

— Где вы работаете? — спросила женщина-медик.

— В Condé Nast Publications, — гордо ответила я. — Это журнальное издательство.

Она улыбнулась:

— Знаю. У нас тут постоянно бывают их сотрудники.

Чего-о?

Процедура приема завершилась, подошел симпатичный парень и взял мой чемодан. Я озиралась вокруг, гадая, какие меня ждут приключения, как вдруг — хыц! — оказалась в тяжелых медвежьих объятиях.

— Вот и всё, Кейт, — говорил папа.

О господи.

— Знаю, пап, — с трудом пробормотала я в его рубашку, деликатно пытаясь высвободиться.

Но он стискивал меня все крепче, будто огромный удав. 

— Вот и всё.

— Поняла!

Лицо у меня почти расплющилось о его грудную клетку. А в довершение всего папа поцеловал меня — в макушку!

— Мы тебя любим, — прошептал он. 

Да знаю я.

Папа уехал. Я не могла дождаться, когда смогу расположиться в особняке Эди и распаковать свои наряды, но вместо этого санитар отвел меня в темное помещение в крошечном неприглядном домишке. Здесь были две односпальные кровати и пластиковые шторы. Сотрудница клиники задвинула их, попросила меня раздеться и, как водится, «сесть на корточки и покашлять». Избавлю вас от подробностей; главное, меня не стошнило — так что все прошло отлично.

Потом она обыскала мои вещи. Редактор отдела красоты отдыхает! Эта дама оказалась безжалостнее Джин Годфри-Джун! Бронзер Giorgio Armani? Долой! Я могу разбить зеркальце и ненароком прирезать кого-нибудь в депрессии. Очищающий лосьон Clinique? Долой! Отчаянная голова вроде меня может вылить это дерьмо на лед и делать коктейли. Все спиртосодержащие вещества долой.

Единственным местом, где мне позволялось бывать, кроме своей комнаты, была огороженная территория за корпусом К, где проживали вновь прибывшие пациенты. Некоторые из них как ненормальные мерили шагами периметр ограды, но большинство наркоманов и алкоголиков дружелюбно общались, будто на пикнике, а не в частной лечебнице. И абсолютно все курили. Я подошла.

— Всем пьяницам просто необходим либриум, — рассуждала женщина в теплом свитере (стоял август), размахивая тонкой сигаретой. Ее звали Пэм.

Меня сразу взяла в оборот девушка по имени Робин. Она поведала мне, что приехала из Норуолка и пробудет в Силвер-Хилле всего пять дней — для детоксикации.

— Я все время тусуюсь в Нью-Йорке, — сказала она. — Поделись своими поставщиками.

— Поставщиками? — переспросила я.

— Ну да, — нетерпеливо сказала Робин, — поставщиками.

— Нет у меня никаких поставщиков, — солгала я.

— Ага, как же! Ты тут на двадцать восемь дней? Временное проживание?

Я кивнула.

— Видно, ты богачка.

— Вообще-то нет, — возразила я. — Я ассистентка в журнале.

— А кто ж тогда заплатил за тебя двадцать восемь кусков?

— Прошу прощения?

Двадцать восемь тысяч долларов? Доктор Джонс совсем рехнулась, если решила поместить меня в такое место? Я за год меньше зарабатываю! Не удивительно, что папа был не в духе.

Меня продержали в корпусе К еще два дня, выводя алкоголь и бензодиазепин. Я сидела в цокольном этаже, наблюдая за парнем на метадоне, дремавшим перед теликом, по которому шел «Рики Бобби: король дороги», когда меня позвали. Настала пора перебираться в нижний кампус клиники, каждый день пребывания в которой стоил тысячу долларов.

О Силвер-Хилле писало немало серьезных авторов, а поскольку я определенно не вхожу в их число, постараюсь разделаться побыстрее.

Итак. Мне повезло попасть в Силвер-Хилл на программу временного проживания. Многим наркозависимым не по карману и куда менее роскошные лечебницы. Я оказалась в числе избранных.

И все же могу сказать, что мне доводилось бывать в соляриях, которые преображали меня намного сильнее. Не поймите превратно; программа фантастическая. Проблема оказалась во мне — и моем душевном состоянии. 

До прибытия сюда я считала рехаб... ну не знаю... местом, где тусовщице дают возможность перезарядить батарейки. И она с новыми силами и оздоровленным самоощущением возвращается к своей привычной тусовочной жизни.

Увы. В Силвер-Хилле «тусовщицы» считались всего лишь наркозависимыми — то есть «людьми, попавшими в плен продолжительного и прогрессирующего недуга, который всегда кончается одинаково: тюрьмой, психиатрической лечебницей и гибелью». Это выдержка из буклета Анонимных Наркоманов; в первый вечер кто-то громко читал его вслух. И еще: «Это программа полного отказа от всех наркотических веществ». Вы серьезно? «Для участия в программе требуется только одно: желание покончить с употреблением наркотиков».

Ладно. Меня об этом не предупредили. Даже после страданий и хаоса последних нескольких лет я была не готова окончательно расстаться с наркотиками и выпивкой! Никоим образом.

Поэтому я сразу выписалась — во всяком случае, мысленно. Физически я оставалась здесь в течение месяца и отлично провела время. Клиника походила на школу-пансион, если не считать того, что я не могла принимать риталин, а вместо экзамена по математике сдавала тесты на наркотики. Силвер-Хилл действительно напомнил мне Академию Лоуренса: я жила в двухэтажном здании вместе с дюжиной других женщин; там имелась большая кухня, на которой кто-нибудь вечно готовил попкорн; комнаты были уютные и красивые. Нам выделили два платных телефона; когда кто-нибудь звонил и просил позвать такую-то, надо было отвечать: «Я не могу подтвердить, что этот человек здесь, но могу передать сообщение».

Около половины моих соседок были молодыми девушками, впервые попавшими на стационарную реабилитацию. Больше всего мне нравилась Роузи, происходившая из самой скандальной ветви известной американской семьи. Не то чтобы это имело какое-либо отношение к повествованию, просто вместо мозгов у меня Vanity Fair и я очень поверхностная личность. Между прочим, Роузи была верной поклонницей аддерола (ладно, не поклонницей, а зависимой), как и ваша любимая рассказчица, то есть я. Ее поймали на воровстве пачек рецептурных бланков у своего психиатра, а на щеке у нее остался шрам после автоаварии, когда ветка дерева проткнула ей кожу. Жесть. (Бывает и не такое.)

Еще одну ключевую группу обитательниц крыла Барретт-хаус составляли богатые старухи-республиканки (вечно трепавшиеся про политику) из Коннектикута, которые называли себя только «пьяницами» и никогда «алкоголичками». В эту группу входила Пэм в свитере из корпуса К. (Выглядела она вполне прилично, но у нее росла настоящая борода, просто жуть.) Она заработала больше штрафов за вождение в нетрезвом виде, чем Пэрис Хилтон и Николь Ричи, вместе взятые. Все алкоголички этим славились.

Между двумя группами существовали трения, особенно из-за общего телевизора в гостиной. Было лето 2008 года, шли Олимпийские игры в Пекине, и моя группа, естественно, хотела посмотреть заплыв Майкла Фелпса. Ведь это был его год! Но «пьяницы» непременно желали контролировать пульт — как и все остальное в своей жизни. (Шучу, шучу: шестидесятилетние алкоголички — милейшие женщины.) Им нужен был только допотопный «Закон и порядок». Угадайте, кто победил?

Бам! Бам! Я слышала этот долбаный гонг из «Закона и порядка» раз тридцать в день. А что касается Фелпса, то через несколько лет он тоже угодил в рехаб. Об этом я прочла на tmz.com, когда писала книгу! Кто бы мог подумать?

Телевизор мы смотрели только по выходным. С понедельника по пятницу я таскала из класса в класс большую канцелярскую папку с подшитыми в нее листами заданий. Я перечисляла свои триггеры («морковный торт», «заголовки», «прибавка в весе», «мыши», «бессонница»), училась предотвращать срывы и изучала навыки диалектической поведенческой терапии, которые пришлись мне по душе, потому что их можно применять не только для реабилитации, но и в обычной жизни. Мое любимое упражнение называлось «Тефлоновое сознание»: надо представить, что мозг — это антипригарная сковородка и негативные мысли просто соскальзывают с ее поверхности. Как и на школьных занятиях, я быстро начинала скучать и ерзать. Благодарю Господа за реабилитационные романы! Знаете, что это? Реабилитационный роман — это отношения с человеком, с которым в реальной жизни вы никогда не станете встречаться и даже вряд ли пересечетесь, но который вполне сгодится в лечебнице, где вы оба только что очухались и вновь ощутили интерес к сексу. Вы садитесь рядом в столовой и бросаете друг на друга томные взгляды на собраниях Анонимных Алкоголиков. Медперсонал это замечает и препятствует вашему общению, и вы переходите на нелегальное положение, а это уже как наркотик — запретный плод сладок и все такое; вам начинает казаться, что вы влюблены, и вы уже планируете новую трезвенническую, полную любви совместную жизнь после окончания лечения. Эти планы никогда не сбываются — зато помогают скоротать время!

Мы с моим рехаб-бойфрендом Брайаном с Лонг-Айленда, обладателем двойного диагноза (биполярное расстройство и алкоголизм), вместе ходили в спортивный зал, держали друг другу ноги во время упражнений на пресс и делали вид, что считаем разы, а сами вели непристойные разговорчики. В компьютерном кабинете местной библиотеки мы впивались друг в друга сексуальными взглядами, а сами терлись под столом ногами. Однажды я поцеловала его в сосновой роще за спортзалом; поцелуй длился всего полсекунды. Если бы нас застукали, то вышвырнули бы вон — а вы же меня знаете. Меня и так отовсюду вышвыривают.

Мне всегда хотелось выглядеть для Брайана сексуальной во время субботних просмотров «Меня зовут Билл У.»‌, но в рехабе соблюдался строгий дресс-код.

— Кэт, — без конца твердили мне, — надень другую юбку.

Открытые майки вообще были под тотальным запретом. Таким макаром сдвинутые на сексе алкоголики и наркоманы проходили лечение. В клинике имелся плавательный бассейн, но он был закрыт; нам разрешали раздеваться до купальников только на огороженных лужайках за спальными корпусами. Девчонки мазались маслом для загара и валялись на солнце, будто ленивые кошки, покуривая Marlboro Lights из аптеки и поругивая нашу дорогостоящую реабилитационную программу. Мальчишки занимались тем же самым за корпусом Скаветта-хаус. Таких поганцев найдешь в любой хорошей клинике: избалованные злословящие взрослые дети на шезлонгах, попыхивающие сигаретами, купленными на деньги родителей. Простите, но это правда.

Я почти не имела связи с внешним миром, за исключением жутковатого вида писем от моего нового друга Марко. Серьезно, они смахивали на странички, вырванные из записных книжек серийного убийцы в фильме «Семь», который, понятное дело, заканчивается отрезанной головой Гвинет Пэлтроу в коробке. Письма эти были написаны мелким неразборчивым почерком на обеих сторонах разлинованных листков; иногда Марко рисовал кролика с ножом в шее или что-нибудь подобное. Подпись всегда была раза в четыре крупнее всего остального. (Марко вас, наверное, уже очень заинтриговал.)

Только один раз меня в Силвер-Хилле навестили — это была Шарлотта, прибывшая в винтажном черном «мерседесе» с водителем, ни больше ни меньше. В ярко-желтом топе, джинсах-клеш, босоножках на танкетке и огромных солнечных очках она смотрелась отпадно — будто только что переспала с Джимми Пейджем! Я показала ей корпус Эди — Скаветта-хаус, где теперь жил мой Брайан, — и здание, которое якобы целиком сняла для себя Мэрайя Кэри, после того как явилась на шоу TRL на MTV с тележкой мороженого и без штанов.

От родителей никаких вестей не было.

— Очень странно, что ваша мама не отвечает на мои звонки, — сказала моя кураторша.

— Возмутительно, — усмехнулась я.

Вечная жертва, вы же понимаете.

Оказалось, что родители уехали на Запад в «предразводный отпуск», какие, по уверениям журнала People, зачем-то устраивают себе знаменитости вроде Дженнифер Гарнер с Беном Аффлеком. Папа позвонил, когда они вернулись.

— Ты ничего не хочешь у меня спросить? — сказал он. — Про нас с мамой?

— Нет, — фыркнула я.

Я же в реабилитационной клинике! Господи. Только о себе и думают!

За целый месяц я только раз говорила с матерью — нет, не затем, чтобы спросить, как у нее дела. А чтобы наорать на нее! Был конец августа — я находилась на лечении уже три недели, — а срок аренды «мышиной» квартиры истекал первого сентября. Маме было поручено упаковать весь мой хлам и перевезти на склад.

— Мама, я помню каждый журнал в своей квартире! — вопила я по телефону. — Ничего не выбрасывай! Иначе я перестану с тобой разговаривать!

Мне бы поблагодарить ее, а я вместо этого пошла вразнос.

Больше всего гостинцев поступало от Джин Годфри-Джун. Они с девочками из отдела красоты посылали мне все таблоиды Hudson News — плюс пакеты с лакомствами и леденцами на палочках. И, конечно, косметику с кокосовыми и ванильными ароматами.

От Джин приходили и письма. Первое из них я взяла с собой на лужайку, села под деревом и распечатала конверт. Знакомые каракули были выведены на нежно-голубой бумаге синей капиллярной ручкой.

Страничка со второй половиной письма, которая теперь лежит передо мной, начинается в типичном для ДГД стиле: «Хилтон видел Джей-Зи и Бейонсе, выходящих из „эскалейда“ перед Nobu», — что заставило меня рассмеяться. А дальше: «УЖАСНО по тебе скучаю — и остальные тоже. Я очень горжусь тем, что ты сделала. Для этого требуются мужество и сила, которых, я знаю, тебе не занимать, но все равно я тобой восхищаюсь. Буду повторять лишь один совет, который всегда мне помогал, когда речь шла о боли — как эмоциональной, так и физической. Вот он: все проходит, и это тоже пройдет.

Это абсолютная правда, и ее просто надо запомнить. Особенно полезно во время родов!

В тебе столько воображения, столько таланта и юмора — эти качества засверкают еще ярче, когда ты возьмешься за себя. Подумай о том, как будешь ЖИТЬ ДАЛЬШЕ!»

Я плакала и не могла остановиться — теперь я поняла, что натворила! Чернила на бумаге расплывались от моих слез. Никто до сих пор не говорил мне ничего подобного. Я знала, что всю оставшуюся жизнь буду хранить это письмо.

Коннектикут в конце лета — это нечто особенное; по-этому несколько недель, проведенных мной здесь в 2008 году, промелькнули как один миг. Друзья, реабилитационный роман, чистый воздух, чистое тело — все это творит чудеса! К концу месяца я была счастлива, здорова и отлично социализирована. Опять же, мне было очень весело — что не противоречит правилам. Хорошо, когда наркоман начинает осознавать, что можно прекрасно провести время и без наркотиков, понимаете?

Затем наступил сентябрь 2008 года, и до моего двадцатишестилетия оставалась неделя. Месяц в рехабе закончился, пора было возвращаться домой. Женщины из моего корпуса собрались в гостиной на особую церемонию и по очереди прощались со мной.

— Ты очутилась здесь, потому что у тебя шарики за ролики заехали, — объявила Роузи. Кто-то протянул мне два стеклянных шарика. — Теперь мы возвращаем их тебе...

Между прочим, я все еще храню эти шарики в стеклянной колбе на своем столе.

Церемония была милая, и я держалась подобающе... но послушайте! Мне думается, когда человеку немного за двадцать, очень трудно отказаться от своих пристрастий! Каждый из нас слышал о людях, которые потеряли все — дом, работу, мужа или жену, зубы, — прежде чем сумели завязать и начать все сначала. Сама я разве что пару раз потеряла ключи от дома (а не надо было разрешать торчкам перебрасываться ими на вечеринках), но и только. Мне было всего двадцать пять! У меня осталась работа в Lucky; осталась поддержка семьи; осталось здоровье! Я ничего не потеряла. Пока что.