Союз эгоистов — придуманное немецким философом Максом Штирнером утопическое сообщество независимых людей, которые отказываются служить государству и чуждым им ценностям. Как стать таким «эгоистом» и добиться подлинной внутренней свободы, рассказывает журналист Денис Хромый на примере пьесы Ибсена «Строитель Сольнес», герой которой отвергает навязанные ему ценности и создает собственные идеалы. В статье о философии анархо-индивидуализма в творчестве норвежского драматурга исследователь объясняет, от чего стоит отказаться, чтобы стать «сверхчеловеком», как отличается юношеское мышление от зрелого, чем опасна одержимость мертвыми идеалами и почему жизнь ради воздушных замков может быть лучше служения семье, родине и богу.
Творческую историю человечества можно рассматривать как связь прямых или косвенных влияний личностей друг на друга. Но помимо этого существует и целый культурный пласт иного рода: точки пересечения. Изучение таких точек представляет ценность не только из-за того, что они могут оказаться просто забавными или неожиданными находками, но ещё и потому, что именно такие пересечения могут оказаться плодотворными, позволяя найти новые смыслы и по-новому раскрывая то или иное творчество. Именно одну из таких точек пересечений и описывает данная статья, в которой пьеса норвежского писателя Генрика Ибсена «Строитель Сольнес» интерпретируется с опорой на идеи немецкого философа Макса Штирнера.
Фундамент для такого прочтения выбран неспроста: оба писателя жили почти в одно и то же время и реагировали на события своей эпохи схожим образом. Образование крупных государственных машин (прусское государство) и господствующая в среде интеллигенции философия (гегельянство) отпечатались в творчестве как Макса Штирнера, так и Генрика Ибсена.
Однако мало кто принимался за то, чтобы провести параллели между двумя мыслителями. Первую попытку установить между ними связь предпринял в 1898 году Герман Тюрк в статье «Философия эгоизма. Ницше, Ибсен и Штирнер». Именно в этой статье впервые провозглашается тезис о том, что Ибсен в своих художественных произведениях, в частности пьесе «Строитель Сольнес», опирался на идеи Штирнера и Ницше. Тем не менее автор тогда не ставил задачу максимально подробно интерпретировать пьесу Ибсена. Цель же этой статьи не только продолжить развивать заявленный Тюрком тезис, но и попытаться лучше раскрыть смыслы и проблемы, которые затрагивает «Строитель Сольнес»: идеи самовозвышения, самопреодоления, становления самим собой и обретения собственных ценностей.
Пьеса «Строитель Сольнес» Генрика Ибсена является довольно уникальным произведением, которое, в отличие от его других хорошо известных пьес, утверждает один из, на наш взгляд, наиболее благородных принципов возвышенного духа. Суть этого принципа можно сформулировать следующим образом: «Лучше умереть живым, чем жить мёртвым». Близким по смыслу является риторический вопрос немецкого анархо-индивидуалиста Густава Ландауэра: «Есть ли более прекрасная смерть, чем смерть ради идеала?»
Оба эти изречения говорят о том, что созидательная жизнь, полная стремлений к высшему и самовозвышения посредством творения высшего, есть единственный путь к спасению своей души от бездуховности, косности, мелочности, буржуазности, гнусности, посредственности, зависимости от бесчеловечных условий, духовного плебейства и внутренней духовной пустоты. Если украинский писатель Иван Багряный в романе «Тигроловы» демонстрирует суть принципа «лучше умереть живым, чем жить мёртвым» на примере трудной и полной борьбы жизни Григория Многогрешного, который перманентно рвётся освободиться из-под репрессивного маховика железной руки советской власти, то Ибсен выбирает для раскрытия сути этого принципа совсем иную историю, смысл которой можно лучше и глубже раскрыть с помощью концепции немецкого философа Штирнера.
Единственный господин самого себя: философия Макса Штирнера
Иоганн Каспар Шмидт (1806–1856), более известный как Макс Штирнер, сформировал свои идеи на основе критики и преодоления философии Георга Гегеля (поэтому он относится к традиции младогегельянства, хотя даже в рамках её стоит особняком) и Людвига Фейербаха. В философии Гегеля личность сама по себе не представляет какую-либо ценность, а является скорее инструментом исторического диалектического развёртывания Абсолютного духа. Фейербах же, критикуя христианство, сначала объясняет, что люди возводят ценимые ими качества в абсолют (бога), но затем сам концентрирует эти ценности в абстрактного человека и тем самым ставит последнего на место бога.
Макс Штирнер решительно восстаёт против подчинения личности разного рода метафизическим сущностям и абстрактным идолам.
Результатом такого преодоления стал известный труд Штирнера «Единственный и его собственность», изданный в 1844 году. Его философию можно описать как радикальную индивидуалистическую апологию самоосвобождения уникальной личности. Штирнер обнаруживает, что он и другие как личности находятся в состоянии порабощения разного рода навязчивыми идеями. Эти идеи Штирнер называет «призраками», главная задача которых навязать личности «Дело», которому она должна слепо и отверженно служить, предав абсолютному забвению собственные интересы, желания, стремления и волю.
Такими призраками могут быть различные идеологии: гуманизм, национализм, этатизм, социализм, христианство и другие, поскольку одержимость этими концепциями заставляет личность служить чему-то отвлечённому, не имеющему к ней никакого отношения: Нации, Государству, Человечеству, Обществу, Семье, Богу. В них самость растворяется, а значимость ее собственных желаний и воли нивелируется — личность, грубо говоря, поглощается этими идолами, теряя свою самопринадлежность и самобытность, становясь преданной абстракциям, а не своим реальным потребностям.
Штирнер же считает, что личность должна быть предана не чьему-то, а своему собственному делу:
Божественное — дело бога, человеческое — дело человечества. Мое же дело не божественное и не человеческое, не дело истины и добра, справедливости, свободы и т. д., это исключительно мое, и это дело, не общее, а единственное — так же, как и я — единственный. Для Меня нет ничего выше Меня.
Философ полагает, что идеалы и ценности личности не принадлежат какому-то идолу или сущности и не определяются ими, но личность сама должна владеть своими идеалами и ценностями, их определять и ниспровергать в том случае, если они перестают быть ей хорошими слугами, поскольку нет ничего выше ее самой.
Собственное освобождение осуществляется исключительно самой личностью, которая ниспровергает на своём творческом пути всё, что не «составляет её». Штирнер разграничивает понятия «самоосвобождение» и «эмансипация»:
Кто в наши дни находится в оппозиции, тот жаждет отпущения на свободу, кричит об этом. Требуют, чтобы государи признали своих подданных „совершеннолетними“, то есть дали им самостоятельность (эмансипировали их). Ведите себя как совершеннолетние, и вы будете таковы без всякого признания, если же вы не ведете себя так, то не достойны этого, и никакое признание не сделает вас совершеннолетними. Совершеннолетние греки изгнали своих тиранов, и совершеннолетний сын становится независимым от отца. Если бы эти греки ждали, пока тираны милостиво дадут им свободу, им пришлось бы долго ждать.
Штирнер постулирует, что личность есть «творческое ничто», способное создать на месте идейных руин свой внутренний микрокосм. Саму же личность Штирнер именует «Единственным», чтобы подчеркнуть уникальность и принадлежность самой себе, а также то, что ее никогда нельзя до конца выразить, определить «сущность», наделить неизменными характеристиками, потому что она всегда ускользает от точного описания благодаря своему творческому разнообразию и богатству.
Намечая пути самоосвобождения личности из-под влияния различных идеологий, подчиняющих ее и желающих навязать ей служение определённым идеям, Штирнер приходит к идее союза эгоистов, или «ассоциации», который противопоставляет себя обществу, поскольку является добровольным объединением людей, интересы которых совпадают и которые находятся в нём до тех пор, пока оно не начнёт перерастать в иерархическое образование, посягающее на волю какой-либо из сторон. Такая ассоциация служит удовлетворению интересов личности, а не наоборот. Штирнер пишет: «В союз ты вносишь всю свою мощь, свое состояние, и ты проявляешь свою ценность; в обществе же утилизируют твою рабочую силу. В союзе ты живешь эгоистично; в обществе „по-человечески“, то есть религиозно, как „член тела господина своего“. Обществу ты обязан служить всем, что имеешь, ты его должник, ты одержим „социальным долгом“; союзом же ты пользуешься, и если ты, не зная ни долга, ни верности перед ним, увидишь, что не сможешь извлечь из него дальнейшей пользы, то ты выйдешь из него. Если общество — нечто большее, чем ты, то оно стоит над тобой; союз же только твое орудие или твой меч, которым ты обостряешь свою естественную силу и увеличиваешь ее. Союз существует для тебя и благодаря тебе; общество же, наоборот, существует и без тебя, а тобою оно пользуется для себя. Короче, общество священно; союз — твоя собственность. Общество пользуется тобою, союзом же пользуешься ты».
Однако прежде чем дойти до создания социальных условий своего освобождения, человеку ещё предстоит стать личностью, пройдя три этапа развития, последний из которых знаменует становление «господином самого себя». Согласно Штирнеру, развитие личности делится на три этапа — состояние ребенка, юноши и взрослого. Сначала человек, с неразвитым, как у ребенка, абстрактным мышлением, не способен постигать и сознательно служить идеалам, а потому ограничен лишь миром материальных предметов и безыдейных отношений с людьми. Затем, с развитием абстрактного мышления, человек приобретает способность «проникнуть в мир идей» — постичь разного рода идеалы и ценности. «Незрелый» и «неокрепший» разум юноши начинает наивно «беречь» их, безоговорочно повинуясь, даже если эти ценности и идеалы используются в ущерб ему самому (призывая его, например, отдать жизнь за родину). По сути, Штирнер критикует юношество за слепой фанатизм. Взрослый же, представляющий собой последний этап в развитии человеческого духа, является уже сформированной личностью, достаточно зрелой, чтобы осознать свои интересы и стать «господином самого себя» и использовать различные идеи, ценности и идеалы в качестве слуг, а не поработителей своего «я».
Свободный дух личности в пьесе Ибсена
Философия Штирнера помогает глубже понять суть личностного самоосвобождения главного героя пьесы Генрика Ибсена «Строитель Сольнес» — Хальвара Сольнеса, который избавился от власти «чужих дел» и обрел собственное.
Влияние эпохи
Сходство идей в пьесе Ибсена и «Единственном» Штирнера можно объяснить исторической эпохой, в которой они жили. Как отмечает исследователь Евгений Гончаров, взгляды Штирнера (и вместе с ним другого известного философа Ницше) формировались при таких социальных условиях, когда влияние государства на жизнь общества усиливалось, оставляя всё меньше свободы для личности: «Оба философа жили в период происходивших в немецких землях глобальных интеграционных процессов… Германия жаждала объединения, большинство смотрело на эти процессы как на панацею: мощная держава сулила надёжность своим гражданам. Но индивидуалист — это всегда противник большинства. …Среди оптимистично настроенных патриотов было немало людей, настороженно относившихся к созданию столь крупной политической машины, необходимой для унификации образованного разнородного сообщества».
То же самое пугало и Ибсена, он призывал: «Долой государственное иго! Вот революция, в которой я готов принять участие. Подрывайте самое понятие „государство“, ставьте условиями общественности лишь добрую волю и духовное единение — это и будет началом достижения той единой свободы, которая чего-нибудь стоит. Перемена форм правления не что иное, как игра в бирюльки, — немножко лучше, немножко хуже, а все в общем ни к чему».
Таким образом, можно сказать, что всех троих мыслителей формировали социальные условия, угрожающие свободному духу личности и её своеобразию.
Стадия ребенка: служение материальному
В пьесе «Строитель Сольнес» (1892) Ибсен рассказывает о строителе по имени Халвар. Он не считает себя архитектором, поскольку не получил должного образования, а тому, что умеет, научился сам. Из диалогов между персонажами мы узнаём, что когда-то Халвар жил в старом доме родителей своей жены — Алины Сольнес. Это было «большое, некрасивое, мрачное, деревянное здание — настоящий сарай. Внутри же было очень мило и уютно». Но после крупного пожара в доме Алина заболела лихорадкой и кормила детей испорченным грудным молоком, чем нанесла им непоправимый вред — дети заболели и погибли.
Несмотря на эту семейную трагедию, именно после нее Халвар сумел полностью реализовать себя как созидатель (строитель). Ему представилась возможность строить «семейные очаги» с высокими башнями и шпицами, пусть и ценой собственного счастья. Такой путь созидателя показывает Ибсен: иногда, чтобы претерпеть творческую эволюцию, приходится чем-то жертвовать.
Хальвар, таким образом, постепенно перерастает «любовь к ближнему» (по Штирнеру, первую стадию развития духа — ребенка), когда он находился «во власти земного» — своего семейного очага. Семейный очаг в этом случае является оплотом рутинной, мещанской и сосредоточенной на материальном благополучии жизни, где строитель не служил сознательно и страстно идеалам, а по инерции завел семью ради материального достатка и «потому, что нужно».
Стадия юношества: низвержение чуждых идеалов
Строитель Сольнес со временем доходит до «любви к дальнему» и обретает идеалы Семьи и Бога, служа им через творчество (однако эти идеалы были не его собственными, не созданными им самим, а чуждыми, поэтому отдаляли Халвара от него самого). «Любовь к дальнему» — это одна из идей Ницше, суть которой заключается в пылкой приверженности возвышенным идеалам и ценностям, через стремление к которым человек преодолевает себя — воплощается в более благородном и возвышенном существовании, поскольку оценивает и критикует себя, окружающих людей и жизнь в целом в соответствии с требованиями идеала.
Пережив пожар и трагедию в своем доме и построив достаточно жилых домов для ближних, Халвар начал возводить церкви во имя отвлечённого от него и гетерономного Бога. Тем самым он перешёл на вторую, по Штирнеру, стадию — «юношество» — и обрёл идеалы, которым теперь служит, реализуя свой творческий потенциал: «Я, видите ли, вышел из набожной крестьянской семьи. И мне казалось, что нельзя сделать более достойного выбора, чем церковное строительство»; «Чтобы я не знал ни любви, ни счастья… понимаете. Чтобы я был только строителем. И ничем больше. Всю свою жизнь я должен был посвятить строительству для него! [бога]».
Однако спустя некоторое время Халвар начинает страдать от упадка витальных сил, чувствуя, что скоро «молодое поколение» (в виде молодого чертёжника Рагнара, желающего заменить его в будущем,) «постучится ему в дверь» и заменит его, «старого» и «отжившего своё». Чувствуя, что может потерять своё положение, власть и отойти на «свалку истории», герой становится на путь обскуранта, не позволяя Рагнару реализоваться в ремесле. Ощущая творческую стагнацию, дух Халвара начинает эманировать в низшие сферы бытия и увязает в интригах, чтобы сохранить привилегированное положение.
Но на пути строителя встречается Хильда, которая еще девочкой видела, как Халвар стоял на одной из построенных им высоких башен, — это торжество величия, смелости и созидания сильно повлияло на неё. Поэтому именно девушка, словно бумерангом возвращая это благородное влияние, которое на неё когда-то оказал Халвар, стала тем, кто сверхчеловечно вдохнул жизнь в старые жилы строителя Сольнеса. «Ненасытно стремится ваша душа к сокровищам и всему драгоценному, ибо ненасытна ваша добродетель в желании дарить» — именно так ненасытно и стремилась Хильда своими «дарящими силами» (а добродетель также является способностью силой воли утвердить нравственный порыв через поступок) вновь возвратить Халвара к жизни, вновь увидеть его «смелым, великим и свободным», возвышенным, высокопарящим духом. Героиня расточается в своём энтузиазме, пытаясь вдохновить Халвара на то, чтобы совершить невозможное — преодолеть себя и подняться на новые духовные высоты.
Отправным пунктом в духовной реабилитации Сольнеса стало желание Хильды: она попросила возвести для нее замок. Такая пышущая жизнью воля будила Халвара несознательно обратиться к практике сотериологии: спасению своей души новым созиданием, преодолением самого себя, страха, немощности совести, неуверенности, слабости, инертности, безвольности, трусливости — всего того, что Ницше называл «человеческим», «духом маленького человека». Чтобы вновь обрести волю, позволяющую стать на путь храброго и смелого творца, Сольнес вынужден отречься от того, что тянет его вниз — от своей жены. Здесь Ибсен напоминает нам старый добрый урок Ницше: «Падающего — подтолкни». Но не стоит понимать это превратно: Халвар отрекается (разрывает духовную связь) от жены как от важной и ценной части своей жизни.
Следующим сотериологическим упражнением по «осверхчеловечиванию» стало «ввержение духов или идей обратно в их суетность», как это назвал Штирнер. Когда-то Сольнес отрёкся от бога и от служения ему через построение церквей, утверждая, что теперь он будет творить для семей и станет «свободным строителем»: «И вот, когда я стоял там, на самом верху, и вешал венок на флюгер, я сказал ему: „Слушай меня, всемогущий! С этих пор я тоже хочу быть свободным строителем. В своей области, как ты в своей. Не хочу больше строить храмов тебе. Только семейные очаги для людей“». Но чтобы обрести собственное «дело», ему потом пришлось отречься и от призрака Семьи: «Да, теперь-то я прозрел. Людям и не нужны вовсе эти семейные очаги. Не нуждаются люди в них для своего счастья! И мне тоже не понадобился бы этакий семейный очаг… будь он у меня даже! Вот каковы итоги, поскольку я оглядываюсь на прошлое. Ничего я, в сущности, не создал. И ничем не пожертвовал ради возможности создать что-нибудь. В результате — ничего, ничего. Круглый нуль!»
Кроме того, перед глазами у Халвара был яркий пример того, что одержимость призраком Семьи может сотворить с человеком, и таким примером является его собственная жена. После пожара она претерпела абсолютный экзистенциальный крах и упадок. Весь мир стал ей чужд, она не испытывала никакого витального порыва, чтобы жить и наслаждаться живым, и стала ходячим мертвецом, «могильным склепом», как её назвала Хильда. Алина Сольнес не смогла справиться с утратой и начала постепенно увядать, а когда окончательно лишилась всякой воли к жизни, её мертвенное состояние отравило и волю Халвара, реакционно препятствуя самовозрастанию его личности.
Мертвенность Алины Сольнес обусловлена не только трагичной потерей детей, но и ещё описанной Штирнером одержимостью идеей. В этом случае идеей долга, что замечает как Халвар, так и Хильда: «Да, ведь она сказала, что пойдет и купит кое-что для меня, потому что это её долг. Терпеть не могу этого гадкого, противного слова!»; «В нём слышится что-то такое холодное, колкое, долбящее. Долг, долг, долг. А по-вашему, разве нет? Не долбит разве?»
Халвар понимает, что Алина исполняла свои обязанности не из-за искренних побуждений сердца, а из-за строгой, лишённой подлинности этической формальности: «Сказала бы, что сделает это для меня потому, что ужасно полюбила меня. Или что-нибудь в этом роде. Что-нибудь такое по-настоящему теплое, сердечное, — понимаете?» То, что долг угнетает Алину Сольнес, ярко показывает следующая реплика: «Мой долг покоряться мужу. Но иногда трудненько бывает заставить себя покоряться». Вот такая диалектика: поддержание жизнеобеспечения призрака «Семья» в конечном счёте оборачивается против своего же «господина» — самого этого призрака; слуга своим упорством дослужился до того, что сам господин, которому он служил, ослаб и сгиб.
Если рассматривать жену Халвара с перспективы идей Макса Штирнера, сравнение Алины Сольнес с «могильным склепом», озвученное в пьесе Хильдой, оказывается крайне проницательным. В этом склепе уже давно обитают призраки: Семья, Долг. Выход из него символизирует освобождение. Поэтому отречение от падающего, порабощённого призраками, было одним из условий для возвышения духа Халвара, реабилитации его внутреннего «героя», совершающего «невозможное», и сохранения аутентичности и «живости» его творящей воли в целом.
Возмужалость: служение самому себе
Ниспровергнув все призраки, которые когда-то пленили его дух, Халвар теперь окончательно перешёл на третью, по Штирнеру, стадию «зрелой возмужалости», став «господином самого себя», чьи идеалы и стремления являются слугами его «Я», а не Семьи или Церкви (бога): «Я хочу теперь строить единственное, в чём может, по-моему, заключаться человеческое счастье» — и созидать он хотел теперь воздушные замки, то есть собственные идеалы.
Об этом писал и французский анархо-индивидуалист Э. Арман: «Оставаясь господином своей воли, анархо-индивидуалист между тем также рассматривает и свои знания, способности, чувства и многочисленные органы восприятия своего тела в качестве слуг своего „Я“».
Слугой аутентичного «Я» стала верность Халвара своему делу и своим идеалам — «воздушным замкам».
Но что же означают эти замки? Не что иное, как стремление к дальнему. Воздушные замки помогают героям возвыситься и преодолеть всё и всех, что их отягощает, потому что они желают, как и писал Ницше, «улететь дальше и выше, чем все положительные люди», о чём прямо и говорит Хильда: «Ну да! Именно там, на этой высоте, хочу стоять и смотреть вниз на тех… кто строит церкви… и дома… семейные очаги для папаши с мамашей и деток. Я и вас, пожалуй, пущу к себе полюбоваться». И вот, переоткрыв самого себя имморалистически, Халвар совершает последний акт возвышения: преодолевает страх и поднимается на высокую башню.
Здесь Ибсен драматизирует: Халвар, в момент триумфа, срывается и падает с «пьедестала». И как же это можно проинтерпретировать? Насмешка? Бафос? Уничижение? Отнюдь! Ибсен через гипертрофированную ситуацию показывает, что «лучше умереть живым, чем жить мёртвым».
Халвар мог бы прожить ещё долго, но что это была бы за жизнь? Жизнь, в которой его омертвелая жена отравляла бы его «внутреннего героя» своими опасениями и обращениями к доктору, утверждала бы вечно, что он «болен», тем самым отнимая у него всё больше и больше возможностей вновь стать «здоровым»? Жизнь, в которой он возводил бы высокие дома, чья высота уже никогда не была бы достижима ему? «Жизнь» долгая, но «мёртвым»? Ибсен словно говорит: «Нет! Не бывать такому!» Как только Халвар обретает свою созидающую волю и дух, он хоть и живёт после этого не долго, но Ибсен конструирует ситуацию его смерти, чтобы показать, что лучше всё же короткая, но полная творчества, возвышенности и аутентичности жизнь, чем такая вот «жизнь мёртвым» — лучше умереть живым, творящим, чем «жить» слабым, угасающим, безвольным — как отживающее своё «барахло», которое скоро «юность, которая стучится в дверь», выбросит на свалку истории. Этот подъём на башню и смерть — апогей жизни перерождающегося духа строителя Сольнеса.
Пьеса Ибсена утверждает ценность подлинного и живого творения как высшего существования человека, принцип возвышенности и умения «отречься» от всего «падающего», тянущего тебя «вниз».
Это проявление «твёрдости», о которой писал Ницше и которая является столь необходимой для воплощения побуждений, вызванных одним из самых возвышенных модусов любви — «любовью к дальнему». Ведь те же «воздушные замки» являются «воздушными», потому что они там, далеко, «в воздухе», а не на земле, где обитают «положительные люди», приземлённые — «рабы имманентного». В то время как Халвар, творя невозможное своим стремлением ввысь, вдохновленным в том числе Хильдой, совершает трансгрессию, которая позволяет вернуть в нём когда-то давно затерянного творца, строителя — смелого, свободного и с твёрдой волей к власти — умением преодолевать себя и быть самопринадлежным — «господином самого себя».
