Признание профессионального сообщества не избавило Андрея Родионова от непонимания, а его творчество — от упреков в грубости и примитивности. Антон Боровиков поговорил с лауреатом Григорьевской премии, молодежной премии «Триумф» и членом короткого списка Премии Андрея Белого о последних шести годах его жизни и выяснил, как Родионов относится к себе сам.
Ранимость, возраст
— Пожалуйста, дайте совет двадцатилетним. Это большая часть наших читателей.
Как Ленин говорил: учиться, учиться, еще раз… Если речь о литературе — читать. Нет мазы, что, не зная основополагающих имен, можно что-то предложить миру. Как правило, необразованному стать интересным поэтом или прозаиком невозможно. Услышишь кашлянье и вороний крик. Как в музыке: сидит на кухне маленький мальчик, — и сутками! — перебирает известные соло гитарные, и потом –бац! — становится известным. Сидишь и повторяешь: «Господи! Как же красиво написано!». И учишь, и учишь наизусть –если в сердце есть что сказать, наверное, всё это поможет.
— Вы говорите про себя: ранимый и обидчивый. Как развивается ваша обида? Вы можете ее остановить сознательно?
Как правило, перевожу в творческий порыв. Благо есть такая возможность. Та же пьеса «Счастье не за горами». Отрицательные эмоции — уголь, который я в топку подбрасываю, от них мне польза.
— Чем больше плохого — тем лучше?
Не, не дай Бог, не хочу я… И так много плохого испытываю. За эмоциями есть какие-то еще более тонкие вещи, но эмоции, безусловно, творчеству помогают. Надо внутренне быть спокойным, но эмоции — ветер, который в твои паруса дует и наполняет их (с задорной иронией) радостью творчества.
— Вы можете вызывать зависть в стихах?
Специально? Как Пахом? (после замешательства:) Мой знакомый, посмотрите в интернете. Он недавно прославился тем, что в «Битву экстрасенсов» вступил и там всех победил. Хороший алкоголик, с бородой — он занимался оформлением художественным для последнего фильма Гай Германики, «Да и да», мата много. Веселый дед Пахом… Зависть довольно легко вызвать определенными жестами.
— В стихах?
Ну и в них можно. Пройтись по именам современным, если настроение — эпиграмму придумать. Можно и более тонкими вещами. Весь вопрос в том, кто будет завидовать. Если хороший человек, то практически невозможно, а злой… Думаю, что зависть возбудить могу.
— Что вам дал возраст?
Видимо, есть возраст, когда ты пытаешься себя показать миру. А есть, когда примерно понял, что от тебя хотят, и уже думаешь, нужно ли это тебе самому.
— И как вы пытались показывать себя миру?
Врубался в каждую возможность выступить на сцене. В каждые гастроли по стране — безо всяких гонораров, в поездки запойные в Питер. В создание рок-группы, в ор в микрофон — во-всё-во-всё. Потом оставил, что мне важно, остальное — убрал. Например, площадные выступления в клубах мне больше не интересны. Интересно, чтобы разыгрывали на сцене мою пьесу. Но что это за поэт, который дожил до 44-х? Неправильный. Если уж я выжил, то решил стать более-менее драматургом.
— Почему поэт не должен жить долго?
У нас в стране… повелось. Как правило, до 40 лет не доживает. Очень трудная профессия. Приходится ее заливать, чтобы не была страшной. И многие… Точнее, все почти — умирают. Непонятно, почему выжил Всеволод Емелин. Вот я и решил — не очень прилично человеку за 40 быть прямо уж поэтом.
— Но Сергей Гандлевский, который вам важен.?
Да, и человек, как говорится, веселый — и вот, дожил. Удивительно, удивительно. Но он пишет по стихотворению в год. Я этого позволить себе не могу пока. Чаще хочется.
— Почему вы любите писать стихи?
Это очень… не могу о любимом занятии сказать, почему его люблю. Люди лезут на высокие горы и наслаждаются. А другие — срываются и падают: никогда не угадаешь, сможешь или нет. Интересно сопротивление материала, страх, сможешь ли, хватит ли сил, терпения… Банальные слова, которыми трудно передавать то, что я испытываю. Написал с женой Катей за два месяца пьесу «Счастье не за горами». В стихах, про любовь на фоне пермской революции (культурная революция в Перми — попытка обжить депрессивный регион, экспортировав и активно развивая там современное искусство — прим. А. Б). Мальчик и девочка — а рядом — красные человечки, буквы «п», всё такое. И трудно, и любопытно, и приносило некоторое наслаждение. Прямо, ни дать ни взять, любовь … земная… Очень клево. Будто непрерывно занимаешься любовью. Прошло два месяца, написали пьесу. Потом несколько недель… Пустоты какого-то неприятного чувства, чего-то не хватает — а просто перестал писать, новое еще не пришло.
Работа и нежность
Я много кем работаю, в основном — поэтом. По городам и весям читаю стихи. С женой пишу пьесы, с несколькими работают режиссеры. В Центре имени Мейерхольда Квитковский Юрий, режиссер, выпустил спектакль «Сван» наш по нашей пьесе в стихах. Андрей Сильвестров — там же — нашу «Прорубь». Ещё пишу коротенькие стихи под настроение.
— На службу ходите?
Зарабатываю деньги окололитературной деятельностью: как куратор — провожу несколько фестивалей в России: Канский фестиваль «Зазубрина», фестиваль видеопоэзии «Пятая нога». Литературной студией, которую мы с Катей ведем — при Политехе, на ВДНХ. Статьями. Когда какое-то время не работаю, становится нехорошо. Может быть, трудоголик. Глядя на меня… Но это так.
— Можете описать случай последней «неработы» и нехорошего?
Нет. Длительные запои, года до 11-го. Когда еще работал в театре Станиславского. По многим причинам. Физически: целый год, год прошел, а всё, что ты делал в этот год — пил.
— Совсем «всё»?
И что-то красил. 17 лет проработал там красильщиком. Потом, с 2010-го, два года в Перми, на Гельмана, при культурной революции — начальником пресс-службы музея Современного искусства.
— 2010-й год — перелом?
В конце него переехал в Пермь. Серьезный слом: для москвича, коренного, два года там. Пермь очень серьезно изменила. Я стал нежнее. Спокойнее. Ушли городские истерики. Когда вернулся в Москву вместе с женой — летом 12-го года, теплым, — никого не было, кроме роллеров. Июль, мы ходили и говорили: да, Москва есть Москва. Москва есть Москва, лучший город земли.
— Какие же«городские истерики» вылечила Пермь?
Из театра Станиславского выгнали — перебивался, красил, огнезащитной пропиткой занимался. Совершенно не нравилось, начались алкогольные проблемы, друзья вокруг все всё время… всё подсказывало: налей и выпей. А потом — прошло. На день-два приезжали из Перми в Москву, собиралась компания выпить и поговорить. Когда окончательно вернулись, угар прошел. Теперь я… Как Емелин говорит, «теперь я выпиваю редко». Может быть, не намного реже, но… Что-то в какую-то лирику ударился неправильную…
— Как Пермь сделала вас «нежнее»?
Стал учитывать множество вещей, которых не замечал до сорока. Снисходительней и добрее к окружающим, с большей ненавистью к злым. Наверное, дело в мелких деталях, раньше не замечал, а теперь понял: без них находишься… над жизнью, а не в ней самой… Туфта. Мне сложно об этом, ну нежнее и нежнее. Что тут еще?
— Но как стать снисходительней к людям?
Испытать приключения. Пермь была — большим, серьезным. После него и веселые, и грустные события нарастают, но оно оказалось началом странных и неожиданных событий, встреч с целой кучей людей — таких же, как… я. Через Пермь вся Москва проехалась. Туда-обратно. Все известные сибирские, уральские люди. До сих пор удивляюсь им.
— Люди «как вы» — это кто?
Тонко чувствующие. Образованные. Добрые. Вот какие.
— Что значит — «тонко чувствующие»?
Я стал работать маляром и красильщиком в театре Станиславского в 93-м году. Поскольку различаю цвета, вижу оттенки. Добиваюсь результата, который нужен художнику. Маляры, красильщики — они для того, чтобы помочь реализовать художнику эскиз. Который состоит из нескольких сотен тонов, их надо составить, — чтобы на сцене они выглядели именно так, как задумано. Для этого надо чувствовать цвет. Грубо говоря, либо есть, либо нет. И в остальной жизни, видимо, то же самое. Надо чувствовать — и всё. То есть кому-то надо, кому-то — и нет.
— Стихи вы пишете не по чужому эскизу. Вас не мучило тогдашнее рабство?
Мучило! Конечно. Ужасно. Плод труда, хоть и профессиональной деятельности, нести на суд… Чтобы кто-то судил, попал я в цвет или нет… Я с самыми разными художниками работал, в том числе с самыми известными. Но это — работа за деньги. Когда ты делаешь, что хочешь сам — но не за деньги, — тоже не очень весело. Истина — где-то посредине. Не поступаться собственными радостями и принципами жизни, но чтобы читатели тебя услышали: достаточно тщательно работать над своим текстом. Этому красилка меня научила.
Стихи: редактура, провинция, сложность
— Вас в полной мере оценила критика и читатели?
Видите ли, мне сорок пять. Уж всё равно. Даже 10 лет назад у меня были претензии к обществу. Сейчас я сам бываю в жюри литературных премий, сам провожу фестивали и сам зову выступать, или не зову, когда с женой пишу пьесы — участвую в их постановке, пишу о них статьи, — вся цепочка мне понятна. Создание события, его сопровождение в соцсетях, пост-релизы. Естественно, как всякому нормальному человеку, приятно, когда обо мне говорят хорошо, — но это не двигает и не тормозит.
— Вы много правите стихи?
Да. Очень много. Сейчас — особенно, потому что работаю уже с конкретными режиссерами. Им, как всегда режиссерам, хочется доделать текст: где-то песенку вставить. Тщательные доделки — мучительны, но, памятуя о 17 годах работы в театре, считаю: даются легко. Самое худшее в любой работе, противное — доделки. Дошлифовка.
— Литература отходит на второй план, все смотрят видео, особенно — короткие…
Одна из наших сверхдеятельностей — фестиваль видеопоэзии «Пятая нога», где маленькие ролики формата MTV– только о песне или о стихотворении современного поэта. Их иногда известные режиссеры снимают, иногда — неизвестные. А вообще, поэт среди молодежи — интересная и популярная как бы «должность» — девушки крутятся вокруг них — я вижу на конкурсах и литературных студиях…
Эволюция приучила: люди с острым умом выживают с большей вероятностью. С ними не скучно. Они — надежные ребята. Цивилизационный, эволюционный путь, вершина которого — поэт и творец.
— Сейчас пишут много нерифмованных стихов, которые не запомнишь.
Да. Некоторые из них — очень хороши. Но в России нашей дорогой всё-таки нерифмованные стихи вызывают испуг. Люди думают: может быть, хотят обмануть — человек просто не умеет писать в рифму? Часто в провинции, когда читаешь нерифмованное, возникает эта проблема: «ты надуть нас хочешь»? Также и с матом: если ты произносишь со сцены, человек русский всегда воспринимает, что лично ему сказали матерное слово. Не прямая речь главного героя, а ему. Поэтому я практически перестал употреблять… люди не врубаются!
— Вы разделяете высокую культуру и массовую?
Культура — дерево. Где-то попроще что-то, где-то — посложнее. Вплоть до Дмитрия Александровича Пригова.
— В самоусложнении ваша цель?
Цель любого творческого человека в том, чтобы расти, не только народ радовать, но и себя — творческими находками.
— В чем ваши стихи стали сложнее?
Стали проще, и поэтому — сложнее. Их стало очень сложно писать. Простые слова должны же выйти из внутреннего опыта. Очень сложно собрать опыт и структурировать таким образом, чтобы что-то членораздельное вытащить. Божественная простота. Если какое-то предложение мне удается сформулировать достаточно просто и небанально — возникает радость.
Фото: Георгий Богоявленский специально для «Дискурса»
