Современность почему-то чужда многим современным российским режиссерам. Театр погряз в устаревшей эстетике, кино зависает в прошлом веке. Два фильма — «Довлатов» и «Лето» — погружают нас в давно ушедшую атмосферу Ленинграда 70-х и 80-х годов. Если в «Довлатове» все приметы и едва заметные штрихи продуманы с тщательностью, достойной средневекового архивариуса, то в фильме Серебренникова нельзя даже точно сказать (если не знать Ленинградский рок-клуб), что всё происходит в Ленинграде, а не в Москве.
Но вопрос здесь не только в легитимности возникающего интереса к ушедшей эпохе.
В некоторых отзывах на этот фильм мелькает одна странная черта. Например, Марина Аглиуллина, называя семь причин посмотреть этот фильм, в анонсе замечает: «Интерес к фильму дополнительно подогрел арест режиссера и суд над ним, что также делает „Лето“ сложным для критики: непросто публично придираться к работе режиссера, которого вообще-то хочется поддержать». На самом деле происходить всё должно ровно наоборот: при просмотре фильма мы должны избавиться от личных симпатий/антипатий к режиссеру и максимально отстраненно следить за действием на экране. Но почему-то в ситуации с Серебренниковым эта формула не работает. И проходной фильм становится событием в мире кино.
Проблема в том, что Серебренников не пытается найти свой киноязык (хотя кто сейчас в России пытается?). Вставки с музыкальными номерами отдают условностью античного театра или экспрессионистского кино, а не вживанием в действительность и попытку с помощью музыки её преобразить. Отсутствие сюжета приводит к тому, что фильм напоминает слоеный пирог, распадающийся на куски. Лишь возникает вопрос — о чем и зачем? Невольно вспоминается фильм Антона Корбейна о Кёртисе, с которого скорее всего и пытался слизать Серебренников (тут еще стоит упомянуть «Измену», провально слизанную с «Любовного настроения» Кар-Вая). Кар-Вай не слишком известен в России, азиатские полутона и четвертитона можно и не прочувствовать, а на русскую почву это всё ложится грубо и топорно, что и удалось показать в «Измене» Серебренникову. «Контроль» снимался самым известным фотографом в рок-музыке, который наверняка знал и понимал, что делает. По крайней мере этим черно-белым манчестерским высоткам хочется верить. Там есть атмосфера и плевать, если её не было на самом деле. В «Лете» атмосфера возникает в те моменты, когда звучат песни Майка или Цоя. Сцена с прыжками через костер — скорее всеобщая, чем конкретно того времени. То есть вся эпоха на самом деле улетает в трубу.
«Ученик» — адаптация немецкой пьесы, по словам самого Серебренникова. Эти слова очень точно описывают то, что он делает, — бесконечно снимает адаптации.
Пара красивых кадров никогда не компенсирует отсутствия смысла. Кино, самое молодое из искусств, способно наиболее полно воспроизводить реальность и каким-то образом её преображать (преображение это Тарковского или Триера — не имеет значения). Какая разница, как Серебренников отинтерпретировал эпоху 80-х годов, если он её просто не увидел, не почувствовал, не присвоил себе. Убрать Брежнева со стены, тетку из ЛРК — и нет никакого воздуха.
О чем фильм, если не об эпохе и не о Цое? Линия Майка и его жены тоже едва дает подсказку. Самый простой способ в чем-то разобраться — довести тему до контраста, где остается только право и лево и ничего кроме. Самый простой способ с чем-то согласиться — уменьшить этот контраст. У Серебренникова этот контраст на катастрофическом минимуме. Создается впечатление, что он и не любит своих героев, и не судит их — хуже: ему на них плевать. Большое искушение — оставить в вечности людей, смотрящих в камеру, сделать их как бы навсегда живыми, молодыми, такими свободными. Это очень большое искушение. Но Серебренников, кажется, лишен и этого искушения. То есть останется этот фильм, останутся зрители, которым он нравится, потому что он простой. Можно не думать, когда его смотришь. Это можно сравнить с плохой, но не слишком пошлой беллетристикой, которая никогда не станет в полной мере литературой.
В искусстве есть один закон: то, что написано или снято, перестает быть правдой в жизненном смысле. Фотограф Борис Смелов создал Петербург, которого никогда не было, — и это искусство. Плохой симптом — когда художника начинают обвинять в том, что он снял неправду. Значит, он толком ничего не снял. Цой жив, а вот будет ли жив Серебренников — большой вопрос.
