Штази, восточногерманская тайная полиция, держала в страхе всю страну, опутав её сетью шпионов, невольных информаторов и самозабвенных стукачей. Александра Свиридова рассказывает о документальном фильме «Город Карла Маркса» Петры Эпперлейн о жизни в атмосфере постоянной слежки и недоверия, в котором режиссер пытается разобраться, от чего умер её отец, был ли он агентом штази, как утверждается в анонимном письме, которое он получил незадолго до смерти, и почему жизнь при тоталитаризме корёжит психику каждого — не важно, следишь ты или следят за тобой.
«Город Карла Маркса» (Karl Marx City) — единственный фильм из увиденных мною на 54-м Нью-Йоркском кинофествале, который нужно смотреть. Его сняли немцы, но кроме нас смотреть его некому: американцы уходят– им скучно и не понятно. Фильм намеренно черно-белый, документальный, с простым приемом: не очень старая, но и не молодая женщина с невеселым лицом и цепким взглядом идет по Берлину с большим микрофоном. В него наметает шум времени — все, что звучало на этих улицах в последние 25 лет. В рифму к звуку прибавляются кадры черно-белой хроники — от падения Берлинской стены до съемки тайных операций Штази. Иногда женщина входит в дома, в квартиры — к своей старенькой маме, к друзьям семьи. Иногда — в опустевшие кабинеты Штази, в тюрьму. Там нынче Музей, и ей рассказывают историки, как работала одна из лучших разведок, в задачу которой входило не столько добывать информацию о чужих, сколько следить за своими и подавлять их инакомыслие. Если не подчиняются — убивать. Но крайне редко…
Автор сценария и режиссёр Петра Эпперлейн, вместе с оператором Майклом Такером уводят зрителя в пыточные кабинеты, в политическую тюрьму Штази, в святая святых — архивы, заманивая в лабиринт документального путешествия по тайной Восточной Германии. Героиня расследует свою личную трагедию. Петра Эпперлейн — это она в кадре — рассказывает, как однажды оправилась в путешествие, но едва добралась до пункта назначения, как получила телеграмму из дома: «Срочно возвращайся». Её славный улыбчивый отец покончил с собой. Она вернулась тогда и возвращается в фильме снова, чтобы попытаться понять, что произошло в1999-м году, когда в тот единственный день, когда ее не было дома, отец уехал на дачу, педантично сложил свои дневники, записные книжки, документы, все фотографии, сжег и развеял пепел. Написал странную записку ей одной и повесился на дереве подле дома…
Все, что ей удается найти в доме, это письмо, которое отец накануне получил от анонима: тот угрожал, что предаст огласке информацию о том, что отец — агент Штази.
Был ли отец агентом — ответу на этот вопрос отдан фильм. О том, что такое Штази, кто и как там работал, что делал и как стучал, героиня выясняет в архивах, у историков и в домах друзей отца. Так глубоко личная, частная история разбухает, и в какой-то момент становится всеобщей, — настолько глубоко мы проходим за автором за кулисы.
Исследователи рассказывают Петре, как возникло Министерство государственной безопасности ГДР. Как его создали по образу и подобию советского МГБ в начале 1950 года. Как сорок лет Штази делало что хотело со своими гражданами, а потом в одночасье все рухнуло: осенью 1989 года ГДР приказала долго жить. Толпы вчера покорных граждан неожиданно пошли крушить Берлинскую стену. А некоторые другие — окружили здание штаб-квартиры Штази. И остановить граждан никто не мог. Даже если начать стрелять. Потому и не начали. Напротив — сотрудники МГБ получили приказ заметать следы: уничтожать архив, и в первую очередь — документы об осведомителях Штази, о главных операциях в ГДР и ФРГ. Сжигать в печи не могли: дым поднялся бы над городом. Архив уничтожали с помощью шредеров. Резали. Но шредеры перегрелись и вышли из строя. Работники Штази сутками рвали документы руками, клочки складывали в мешки. 16 тысяч мешков — драгоценность новой единой Германии. Восстановление документов идет все эти годы.
Автор показывает, как новейшая техника восстанавливает архив. По «Закону о документации Штази», принятому в 1991 году, все граждане ГДР имею право получить доступ к своим досье. Архив огромен: 111 километров стеллажей с бумажными документами и ещё 47 — с микрофильмированными. Плюс полтора миллиона других носителей информации: фотографий, аудиозаписей и кинопленки.
Режиссер снимает хранилище. Наблюдает за тем, как складывают клочки бумаги, сканируют, компьютер классифицирует все по цвету, почерку, шрифту, как мозаику, собирает вместе. За считанные секунды — целую страницу из секретных папок. Еще несколько лет — и все имена всплывут. А пока автор ищет имя отца. В расшифрованных бумагах его нет.
Она слушает директора Музея Штази: реконструкцией и изучением материалов занимается государственное Ведомство уполномоченного федерального правительства по работе с архивами; любой западный и восточный немец, а также гражданин другой страны, может ознакомиться со своим досье. И с 1992 года это сделали около трех миллионов человек. Но многие боятся… Как боится автор фильма.
Они обсуждают немецкий фильм «Жизнь других», удостоенный в 2007 году Оскара. Историк уверенно говорит о том, что фильм фальшивка: не было такого сотрудника Штази, который помог бы своей жертве. И поясняет, что сотрудники следили друг за другом, и если бы нота сострадания прозвучала, она была бы запеленгована. Ни один не мог встать на сторону диссидента, даже если бы возникло желание — страх победил бы всё, т. к. сотрудники знали, что с ними будет, как их переработает в фарш система.
Штази возникла пять лет спустя после падения Гитлера. И денацификация была в другом — отгороженном бетонной стеной Берлине. Это американцы осудили нацизм, провели трибунал, ввели в обиход нелепое выражение «преступление против человечности». А в ГДР сам Лаврентий Берия налаживал работу тайной полиции. И никто не пренебрегал накопленным прежде опытом. Вчерашние нацисты становились сотрудниками Штази и следовали букве и духу методов, разработанных Гитлером-Геббельсом. С одной поправкой — это в фильме звучит дважды — из уст историка и из уст бывшего сотрудника Штази: немцы запомнили главное в сорок пятом — «завалить трупами» страну нельзя. Все остальное — можно.
И я впервые знакомлюсь на экране с секретной программой уничтожения человека изнутри. «Биодеградация» называется эта операция. Перевод поточнее подберите себе по душе, сообразно процессу, о котором речь — когда все живое по мере распада превращается в шлак, перегной, удобрение.
Петра Эпперлейн показывает скрытую съемку Штази. Включая кадры, где видны счастливые юноши с кинокамерами — мальчики-операторы, нанятые на работу Штази. Их тренируют — операторов! — работать с камерой, спрятанной в сумку, портфель, папочку. Снимать на ходу, из кармана, от бедра. Такое учебное кино: как работать, а потом — рабочую атмосферу: как они выполняют задание.
Скрытые камеры, установленные в квартирах людей, за которыми ведется наблюдение, снимают работников Штази, когда они посещают дома и квартиры в отсутствие хозяев. Зрелище невероятное: хорошо одетые люди приятной наружности открывают своими ключами двери и входят в чужую квартиру, пока хозяев нет. Не оставляя следов — в перчатках — совершают странные действия: словно уборщица-новичок, бережно берут в руки предметы, лежащие сверху, вертят их, словно решая, вытирать ли пыль, и снова ставят. Но не на то место, где взяли, а чуть иначе. Взяв что-то в прихожей — несут в кухню. Из кухни — выносят в прихожую… Открывают воду в ванной, включают свет, телевизор… Перебирают вещи на плечиках в шкафу, перевешивают. Уходят. И ты — в Нью-Йорке, в кинозале! — чувствуешь, что можешь рехнуться только от созерцания происходящего.
А историк рассказывает, что так все и было.
Кинопленки свидетельствуют, как в ГДР строилась система всеобщей слежки и наказания инакомыслящих. Как снижая число заключённых в переполненных тюрьмах, в 1976-м году Штази запускает эту совершенно секретную программу Zersetzung («разложение», «биодеградация»). Задача — разрушить карьеру, частную жизнь, саму личность человека, чтобы не осталось у него сил противостоять режиму.
В этом деле властям помогает армия осведомителей. Сотни тысяч граждан. Каждый четвертый по неподтвержденным данным.
А документы свидетельствуют, что «Утверждёнными методами „Биодеградации“ являются — запоминайте! —
• Систематическая дискредитация путём распространения правдивых, проверяемых, и неверных, но правдоподобных порочащих заявлений.
• Систематическая организация провалов в работе и социальной жизни для уничтожения уверенности субъектов в себе.
• Сфокусированное уничтожение убеждений, связанных с определёнными идеалами и примерами для подражания, создание сомнений в правильности своей точки зрения.
• Создание в группах и организациях атмосферы недоверия, взаимной подозрительности и соперничества с помощью использования слабостей некоторых из их членов…»
А дальше — видеопленка хранит будни агентов, чужие квартиры, невинные жесты. В общем-то, смешную непыльную работу, за которую хорошо платили. Но для немца, воспитанного в культе аккуратности, такая мелочь, как перевешенная картина, сдвинутая мебель, перемешанные сорта чая и специй в кухне, становится ударом.
Историк рассказывает, как перевешивали полотенце в ванной, переставляли цветы на подоконнике, а на работе врач — сотрудник Штази — в присутствии коллег опроверг поставленный другим врачом диагноз. И вскоре жертва уволилась, ушла с работы, уехала в другой город и покончила с собой за пару месяцев до разоблачения «Биодеградации». Историк рассказывает о переставленных предметах в квартире, о бесконечных телефонных звонках, отравлении еды, намеренно неправильном лечении. Анонимки, слухи, сплетни — все абсолютно подтачивало и разрушало человека.
Жертвами «Биодеградации» стали десятки тысяч людей, психике граждан нанесён необратимый вред. И презрение к ним — не способным оказать сопротивление, сквозит в интонации бывшего босса Штази, с которым беседует режиссер. Чисто выбритый лобастый старец — он говорит, что никого не убивали. Трупами не заваливали страну. Пользовались известными способами психологического воздействия, и они работали безупречно. Да, многие сходили с ума. Да, стрелялись и вешались. А нечего было восставать против власти. Мужчина посмеивается над жалкими попытками ничтожеств восстановить архив. Он уверен, что сам уцелел и сохранен. Только руки в кадре дрожат… Ну так ему за 90. Имеет право.
Петра беседует с матерью. Они листают семейный альбом, где мама девочкой радуется Гитлеру… Ну, а как иначе, когда ликовала страна? Мама не очень смущается. И альбом никогда не прятала. Но отец — нет — он никогда не работал на Штази… Простой инженер, он служил на важном предприятии, они жили в хорошем городке имени Карла Маркса, в прекрасной квартире, он заботился о семье…
Петра проходит по вымершему городу, монтируя кадры семейных видео, где все веселы и беспечны, едут на дачу… Она приходит туда к концу фильма. Дачи, правда, нет. Осталось только крепкое дерево — то, на котором повесился отец…
Картина пробуксовывает в этом месте. Тут-то и раздается звонок из архива:
— Приходите, нашли.
Она идет и ей подают бумагу. Это доносы. Но не отца, а на отца. О том, что тот позволял себе иронично отзываться о Хоннекере… Стукач описывает семейное торжество, которое она помнит. Девочка — она помнит всех за столом на том дне рождения.
Компьютер находит имя, и архивист называет автора доноса.
Великая развязка: они плачут — и мама, и дочь — и от радости, что снято подозрение с отца, и от горя: автор доносов — самый-самый близкий-единственный друг, которому доверял отец. Радость, что отец не стукач, тонет, промелькнув, как искра. Остается обида и горечь разочарования в друге. «Хорошо, что отец не узнал», — говорит мама. Но кто знает, что толкнуло его затянуть петлю на горле? Что за бумаги он жёг? Ответа нет. Нет отца, нет веры в друзей. Нет дома. Пусто внутри и снаружи. Осталось дерево. Трупов нет.
И даже никто не сидел в семье. Но жизни тоже нет — все отравлено. Мёртвые души.
Автор приберегает маленький стоп-кадрик в хронике Штази: в дни митингов — камера случайно скользит по ее лицу — Петра рядом с отцом! Это единственный снимок, который остается ей. Спасибо, Штази…
Признаюсь, смотреть фильм больно. Думать о нем после просмотра — тоже.
Потому что ничто не кончается — и пока немка разбиралась со своим прошлым, английский журналист Люк Хардинг, московский корреспондент Guardian, сам того не ведая, описал, как в его квартире в Москве открывали окна, отключали отопление, меняли картинку на экране компьютера, переставляли будильник. И отметил, что когда вернулся в Англию, ему потребовалось около полугода, чтобы убаюкать паранойю.
P. S. Музей Штази — один из самых посещаемых политических музеев Берлина, но, как отмечают сотрудники, гостей из бывшего СССР нет. Да и что им там смотреть? В Германии это музей, а для нас биодеградация — реальность.
