1130 поврежденных домов и квартир, более двух тысяч заложников, десятки погибших — 25 лет назад в небольшом дагестанском городе Кизляр произошёл самый разрушительный теракт в истории России.
В ходе Первой чеченской войны 9 января 1996 года боевики захватили местную больницу и под дулами автоматов согнали туда жителей окрестных домов. На следующий день террористы вместе с захваченными кизлярцами отправились в сторону границы на правительственных автобусах. Из-за преследования федеральными войсками, они вынужденно засели в селе Первомайское. Осада села продолжалась девять дней, однако боевикам удалось вырваться и вернуться в Чечню.
В тот день 19-летняя Белла гостила у родителей в паре минут от злополучной больницы, ставшей эпицентром теракта. Боевики заходили в каждый дом поблизости и брали людей в заложники, но их семью обошли стороной. В воспоминаниях о теракте Белла рассказала, как происходил захват тысяч заложников, почему террористы не зашли в их подъезд, что чувствуют люди при смертельной угрозе, и как маленький город пережил один из самых трагичных дней в своей истории.
Я проснулась от звука стрельбы. За окном было тёмное и морозное январское утро. Я крепче завернулась в одеяло и отдалась было сну, пока меня вновь не отвлекли грохот и шепот младшей сестры: «Белла, что это? Что за странные звуки?».
— Спи, ничего страшного, это война идет в соседнем селе, — спокойно ответила я.
— А как она может быть в соседнем селе, если так хорошо слышно стрельбу? — спросила она. Договорить мне не дали, как и поспать. В этот момент в комнату зашла мама и произнесла слова, которые я запомнила навсегда: «Вставайте. Чеченцы напали на Кизляр».
Вечером до этого, около восьми, к нам пришла тётя Нина, подруга мамы. Они обсуждали последние слухи и новости.
— Помнишь соседа моего? Из дома напротив. Он еще в ФСБ работает.
— Ну, помню.
Вчера я видела, как он с Людкой, Саней и Машей, детьми ихними, на машине уезжают...
— И что такого? Командировка какая-то, наверное. Или родителей едут в Каспийск навестить.
— Возможно… Но обычно они оставляют мне ключи и просят присмотреть за домом. А тут… Ничего не сказали.
Они долго тогда говорили. Обсуждали и лекарства, которые можно дать моей самой младшей сестре Аминке, простудившейся несколько дней назад и лежащей теперь с температурой, и утреннюю смерть соседа, и будущую поездку мамы в Москву 12 января. Тётя Нина ушла под вечер. Я мыла посуду, когда услышала её осторожные слова, произнесённые в дверях: «Говорят, мол, все плохо, что-то будет… Чеченцы подходят к городу». Тогда папа не воспринял её слова всерьез. Думаю, он понял, что ошибся.
Мы вышли на холодный балкон в одних пижамах и осторожно выглянули в окно. Я услышала говор и поняла, что это за странный звук доносился с улицы. Мама сказала, что это была чеченская речь — я никогда не слышала её до этого. Люди в военной форме, в масках с автоматами бегали по детской площадке, которая была позади нашего дома, что-то кричали и поднимали вверх автоматы.
Наш сосед из дома напротив бежал по улице, наверное, возвращаясь с ночной смены. Он держался за правое ухо, а по руке у него текла кровь. Я разглядела его лицо: выпученные глаза, широко открытый рот и страх. Я обрадовалась, что он успел зайти в дом: ему повезло, что боевики отвлеклись на другого мужчину на площадке, который в одну секунду упал замертво от точного прицела.
Мама велела отойти от окна, и мы на ощупь поползли в зал, чтобы в нас не попала пуля. В темноте мне удалось разглядеть стрелки часов, стоящих на тумбочке: половина пятого утра. Мы не включали свет и сидели в полной тишине, прижавшись друг к другу, чтобы согреться, слушая только тихое потрескивание телевизора. Поставив самый минимальный звук и уменьшив свет экрана, мы слушали новости, тихое бормотание диктора: «Утром 9 января в Кизляре в республике Дагестан начался теракт».
Все время мне чудилось, что я чувствую неприятный запах. Тухлый, грязный, запах плесени и испорченного мяса. Я не могла понять, что это и было ли это на самом деле.
Я слышала только звуки выстрелов и крики. Центральная больница Кизляра находилась в двух минутах от нашего дома. Там было родильное отделение, окруженное со всех сторон боевиками. Люди с автоматами заходили в каждый дом, выбивали двери, простреливали замки и выводили всех из квартир в больницу. То и дело раздавался грохот выбиваемых деревянных дверей, плач женщин и детей. Пока родители были в другой комнате, я, как самая старшая, осторожно оттянула штору и посмотрела в окно. На секунду меня ослепила яркая вспышка. В комнате появился запах дыма, несмотря на плотно закрытые окна, не пропускающие холод. В воздухе повисло серое облако, сквозь которое я с трудом разглядела бегущих людей в военной форме. Одни выводили горожан в домашней одежде из домов с направленными в затылки автоматами, другие бросали горящие шары в машины. Запах горящего металла, дым, поднимающийся за окном, треск огня — они поджигали автомобили и взрывали их.
Я отошла от окна и вернулась к сестрам. Крики, стрельба и оглушительная тишина обволакивали меня. А еще был этот тухлый запах. Я не понимала, почему он мне чудился все это время.
Мы сидели, прижавшись к стене в комнате, покрытой мраком. На часах шесть утра, только начало светать. Шторы плотно задернуты, но мама все равно не разрешила нам вставать. Родители тихо разговаривали в соседней комнате:
— Мы сможем выбраться другой дорогой, не через пост, — я услышала папины слова. — Я подгоню машину, и мы уедем…
— Даже не думай, — голос мамы была как всегда категоричен и не терпящим возражений. — Нас убьют по дороге.
А папа думал. Он рассчитал, что машина находится на стоянке в 10 минутах от нашего дома. Он надеялся вывезти нас из эпицентра. Я видела, как он вышел из квартиры, аккуратно прикрыв дверь, и полез на крышу, чтобы узнать, подожгли ли нашу машину. Вернулся он бледным, его голубые глаза перебегали с мамы на нас, детей: «Машина цела. “Черемушки” окружены. Они подходят к нашему дому».
Когда они приблизились к парадной, мама велела спрятаться нам с сестрой в диван. Он был как книжка, открываешь — а там место большое, куда мы и легли. Младшую четырёхлетнюю сестру она посадила в шкаф и велела ей не плакать. Она болела простудой, поэтому папа принес ей плитку шоколада, которую мама запрещала есть неделю. Родители повторяли одно и то же: нужно молчать. И мы молчали.
Свернувшись всем телом, мы сидели и ждали, что вот-вот люди с автоматами выбьют нашу дверь и уведут нас. Всюду мне мерещились громкие шаги и стук тяжелых военных ботинок. И запах, который, казалось, только усилился. В тесном пространстве внутри дивана, в котором мы съежились с сестрой, было сложно дышать: то ли от недостатка места, то ли от страха. Я не знаю, сколько мы там просидели — несколько минут или часов, время словно застыло вместе с нами.
Они забирали людей со всех подъездов нашего дома. Крики стали еще громче: соседка тётя Люда, которая жила совсем рядом, звала свою дочь и внука, просила их не трогать, какой-то мужчина орал: «Отпустите!». Но раздался выстрел, и крики прекратились.
Стало тихо. Террористы прошли мимо. Я вылезла из дивана, когда услышала хныканье младшей сестры, и поползла к шкафу, в котором она сидела. Дверь скрипнула — папа так и не смазал её. «Я хочу к маме», — пискнула она, глядя на меня большими голубыми глазами и протягивая руки. Я приложила холодный палец к губам, заставив её замолчать. Детская кожа горела из-за температуры, но дома не было лекарств, а в аптеку было не выйти. Я не знала, что делать, поэтому молча протянула ей любимого розового зайца с белым бантом, которому она очень обрадовалась, накрыла одеялом и велела сидеть тихо.
Подползла к входной двери и осторожно выглянула. Никого. Лишь тишина. Ненавистный запах стал отчётливее, так что пришлось зажать нос пальцами. У дверей напротив стоял венок из цветов — тётя Нина сказала, что вчера умер муж нашей соседки. Семья должна была хоронить его в 10 утра: из Астрахани приехала его дочь с сыном, и они даже заказали оркестр и машину для перевозки гроба. Я поняла, что запах, который все время мне чудился, был настоящим: он исходил из квартиры напротив, где лежало тело умершего соседа. И каково же было этим людям? Только что умер близкий им человек, а теперь они сами в шаге от смерти. Из-за этого я подумала, что должна быть сильнее и не показывать страха. Как моя мама.
Услышав шаги, я в страхе случайно ударила дверь, которая захлопнулась с громким звуком. Мама стояла позади меня в темном коридоре. Её лицо ничего не выражало, а губы были так плотно сжаты, что превратились в одну полоску. Я думала, она будет ругать меня за то, что я ослушалась её и вышла из дивана, за то, что хотела пойти к соседке за лекарством для сестры. Но она сказала только: «Тебя здесь не должно было быть». Да, это так. Я приехала на два дня домой в перерыве между экзаменами, чтобы проводить маму с сестрой в Москву. Но учить философию и устройство государственного бюджета, пока моя семья находилась в эпицентре теракта, я была не готова…
Они так и не вошли. Мы выбрались из своих «убежищ» и сели близко друг другу, прижавшись в темной комнате, чтобы согреться. В воздухе витал запах смерти: то ли от трупа в соседней квартире, то ли от убитых соседей на улице. Донёсся звон часов, возвещающий о наступлении полудня. Крики за окном стихли, город замер во времени, а мы сидели. Мама принесла нам по одному бутерброду с маслом. Я вспомнила, что она как раз должна была утром сходить на базар за продуктами, поэтому половину ломтика протянула ей. «Ешь» — тихо сказала мама и замолчала. Я взглянула на младших сестер, вгрызавшихся в простую еду, и отдала им свой разделенный на две части бутерброд. Родители оставались голодными весь день.
В пять часов вечера уже смеркалось — зимой темнело рано. К нам так и не зашли, но и уснуть мы не смогли. Я подползла к телевизору и снова включила его: небольшой свет слепил глаза, привыкшие к темноте. Магомедали Магомедов, председатель Государственного совета республики Дагестан, начал вести переговоры. На экране появился мужчина в военной одежде с густой бородой и маленькими черными глазами. Я снова услышала чеченскую речь.
— Это Салман Радуев, — сказал папа. Впервые за весь день в его голосе я услышала злость, а не беспокойство. — Мы — второй Будённовск.
Я снова перевела взгляд на телевизор. В нём мелькали зелёные стены родной больницы и знакомые лица: школьная учительница, прижимающая к себе маленькую дочь, Сергей Иванович, работавший на заводе, и продавщица из небольшого магазина «Алена», у которой еще вчера я покупала муку. Все они там — заточены в больнице. Голос диктора монотонно проговаривал: «Захвачено несколько тысяч заложников…». Запах усилился и висел на кончике носа, не желая покидать его.
Ночью стало холоднее. Снова стали слышны крики. Папа осторожно выглянул в окно и сказал:
— Они уезжают.
Я пробралась к нему и увидела, как боевики заводили людей в автобусы и покидали территорию больницы.
Утром следующего дня мы открыли шторы. Люди осторожно ходили по улице, то и дело озираясь по сторонам. Папа вышел подогнать машину со стоянки — её чудом не подожгли и не прокололи шины. Мама тепло одела нас, мы спустились вниз.
На первом этаже стояла крышка гроба с большим крестом, прислонившаяся к стене напротив железной двери. Все соседи собрались внизу, обнимая друг друга и плача. Одна из жительниц рядом стоящего дома, еще вчера бывшая в заложниках, рассказывала о том, что пережила и увидела. Слухи распространялись быстро. Её подруга, работавшая медсестрой в больнице, рассказывала, как успокаивала беременных женщин и о том, как некоторые рожали от страха под дулом автоматов.
Вышла соседка, жившая с нами на одной лестничной площадке, и, заливаясь слезами, сетовала на то, что не смогла похоронить мужа. Никто ничего не сказал про трупный запах, разносящийся по всему подъезду.
Тамара Ивановна, жившая в квартире под нами, воскликнула:
— Это он нас спас!
— Кто он? – удивленно спросила соседка.
— Муж ваш! Они, видать, увидели крышку гроба и поэтому в наш подъезд не зашли, — уверенно ответила она. — Как еще объяснить, что они со всех «Черемушек» людей собрали, с каждого дома, подъезда и квартиры, а к нам не зашли?
Все соседи её поддержали. Действительно, чем могло это быть, если не чудом. Соседка смеялась, а в её глазах стояли слезы. Когда она замолчала, её взгляд остановился на кресте, она сказала: «Я уеду жить к дочке в Астрахань». Тамара Ивановна посмотрела на неё из-под своих больших очков и тихо произнесла: «У меня дочь в Новосибирске живет. Думаю, мне пора навестить её».
Я услышала звук шин, соприкасающихся с замерзшей землей, возвестивший о приезде папы. В 11 часов утра мы сели в машину и уехали к бабушке.
