Волны насилия захлестнули теле- и киноэкраны, компьютерные игры становятся все более кровавыми. Так почему нас привлекает жестокость? Насколько это плохо и что это говорит о нас? Реально ли вымышленное зло или нам стоит бояться чего-то другого?
Вы, наверное, как и я, любите брутальный контент. Ох, даже звучит как-то пошловато, не правда ли? Нет, я не про это, ну или по крайней мере только отчасти про это. Я говорю о популярнейших сериалах: «Игре престолов», «Ходячих мертвецах», «Во все тяжкие», «Викингах»; компьютерных играх: GTA, Assasins Creed, «Мафии», «Ведьмаке»; фильмах: «Леоне», «Бойцовском клубе», «Крестном отце», «Криминальном чтиве». Их не принято называть брутальными, но, будем честны, они таковы. Более того, развитие развлекательного жанра почти всегда прямо связано с увеличением количества и качества брутальных элементов в нем. Нам нравятся сильные надломленные герои, решительные действия, жесткие меры, вызовы судьбы и гиперреализм в духе Готтфрида Хельнвайна. Мы открыто обожаем брутальность, но как же вышло, что мы живем в мире, практически противоположном тому, которым восхищаемся в искусстве?
Жестокость и решительность — как свойства архетипов для восхищения — идут рука об руку с нашей цивилизацией на протяжении всей ее истории. Сцена охоты в пещере первобытного человека, древний языческий миф, героический эпос, рыцарский роман, приключенческая сага, боевик со Сталлоне — таковы неизменные спутники каждого поколения, независимо от культурных, политических или социальных обстоятельств. «Мир построен убийцами», — говорит нам Ксандор Клигон, бездушный убийца на службе маньяка короля, но все же «правильный мужик» из вышеупомянутой «Игры Престолов». «Если мне все-таки суждено умереть, то я знаю как хочу это сделать. Я хочу, чтобы меня убили. Это романтично. Жестоко, мрачно, страшно, но романтично», — говорит нам кумир миллионов Мэрлин Мэнсон. «На кого смотрят все эти люди? На таких, как я», — говорит нам школьный убийца из артхаусной драмы «Что-то не так с Кевином». И слова эти отзываются в наших сердцах и щекочут нервы. Страшно подумать, неужели мы такие мрачные создания?
Мальчишеский по своему духу образ человека, «пахнущего кровью», универсален для нашего вида в целом. Брутальные герои не только становятся объектами для игрового подражания, но и объектами игрового желания. Слово «игровой» тут смотрится немного странно, но именно оно ключевое. Молодые люди хотят быть похожи на кровавых викингов, но, естественно, не хотят быть ими на самом деле. Девушкам нравятся «плохие парни» и их агрессивная маскулинность, но их вовсе не привлекают реальные головорезы. Мускулистых парней в ритуальных татуировках и девушек в кожаных куртках байкерских банд все больше, но реального подтекста за ними меньше и меньше с каждым днем. Мы все глубоко погружены в игру, в которой вокруг сплошь завоеватели, мстители и повстанцы, и мы неплохо научились оправдывать ожидания друг друга, но каждый день мы строим мир, в котором ни мстителям, ни даже воинам просто не остается места.
Происходящее принято называть взрослением общества. Но похоже ли то, что мы делаем, на поведение взрослого? Наоборот. Чем цивилизованней мы становимся, тем больше похожи на детей. Как мы вообще представляем себе взросление? Взрослый самодостаточен и самостоятелен. Мы же все больше зависим друг от друга. Еще каких-нибудь сто лет назад большинство людей выжило бы вдали от цивилизации, сегодня сурвайвализм — это либо игра, либо психическое отклонение. Взрослый — защитник и добытчик. Многие из нас никогда не держали в руках ни оружия, ни орудий труда. В большинстве своем мы надеемся, что среди наших потомков никому вообще не придется этого делать. У взрослого есть свое дело и свое место. Мы все меньше привязаны к единственной постоянной работе, постоянным отношениям, постоянному месту жительства.
Пора признаться, мы перестали взрослеть. Цивилизация делает нас инфантильными, так же как одомашнивание сделало инфантильными кошек. Мы играем в игры всю жизнь, мы учимся всю жизнь, самый тяжелый для нас момент — уже не осознание старости, благо старость становится все легче, достаточно посмотреть на большинство европейских туристов, а кризис среднего возраста — осознание взрослости. Мы строим свой Neverland с самоотдачей, которой позавидовали бы строители коммунизма. Тоже, кстати, своего рода попытка создать общество детей, просто крайне неудачная.
Вместе с тем и наши герои прошли долгий путь от становления взрослыми в совсем юном возрасте к медленному становлению с годами, и вновь к юности, но уже без взросления. И вот уже не поля брани, а офисы, до смешного похожие на детские площадки, становятся местами триумфа героев. Мы вновь мечтаем о покорении космоса и роботах, а наши детские мечты воплощают такие же дети как и мы сами. Уют, радость и беззаботные фантазии, а вовсе не долг и борьба видятся нам в светлом будущем.
Но наша природа, сама наша биология восстает против того, что мы делаем. Восстает на самом глубинном уровне. Нас не заводят кидалты как бы ни были они нам по-человечески симпатичны. Мы подсознательно неприятны даже сами себе и оттого часто депрессивны. Нам просто необходимо забыться. И вот мы заводим себе воображаемых друзей, смотрящих на нас с соратнической солидарностью холодными глазами убийц с экранов телевизоров высокой четкости, мы берем в руки мечи, автоматы и бластеры и идем убивать друг друга в сетевых играх, мы тягаем железо в спортзалах, чтобы напоминать самим себе тех, кто всю жизнь рубит врагов зазубренным топором. Мы играем во взрослых, как и полагается детям.
И тут, наверное, вы ждете от меня заключения в духе того же Тайлера Дердена: «В мире, который мне видится, ты охотишься на лосей в пропитанных влагой лесах, окружающих руины Рокфеллер-центра. На тебе одежда из шкур, одна до конца жизни. Ты взбираешься на верхушку небоскреба Сьерс-Тауэр и видишь оттуда крохотные фигурки людей, которые молотят зерно, и раскладывают узкие полоски мяса по заброшенной скоростной автомагистрали». Но нет. Каждый день я с радостью посвящаю тому, чтобы в меру своих способностей сделать наш мир еще более детским, а игры еще более правдоподобными. И мне грустно видеть тех, кто искренне мечтает о том, что человечество когда-нибудь повзрослеет.
Мы переросли взрослость. Взрослость — это наше мрачное прошлое. Атавизм, вызывающий фантомные боли. Боли, заставляющие нас совершать взрослое насилие, по-взрослому знать свое место, по-взрослому никому не доверять и строить высокие стены, по-взрослому считать, что без взрослых мы пропадем и что все зло от сериалов, фильмов и игр. Но взрослым не нравится думать о себе так. Их оскорбляет, когда мы показываем их такими, какие они есть, унижает простота, с которой можно стать ими в игрушечных, но пугающе правдоподобных мирах интерактивного контента.
И вот, взрослые уже говорят нам, что очередной ребенок выбрал путь убийцы чудовища, потому что насмотрелся на них в играх и фильмах, а вовсе не в учебнике нашей героической истории. Они видят спасение человечества в непрестанном контроле серьезных взрослых над неосмысленными малышами всех возрастов. Они ждут, когда же мы станем ими. Они уверены, что время возьмет свое, мы устыдимся и вновь обратим на них покорные глаза. Они жаждут реванша. Единственного взрослого будущего — слепого повторения незыблемой истории взросления идущей за нами по пятам. Время наивных грез закончится и суровое настоящее вернет нас с небес на землю. Так продолжается взрослая война с грезами цифровой эпохи, порой страшными, но ужасно увлекательными снами приходящими из небытия всемирной паутины.
А закончу я лучше словами Питера Пена: «Все зорко глядят вперёд, и ни один не понимает, что опасность может подкрасться сзади».
