Максим Ломакин взял видеокамеру в руки в четыре года, в пятнадцать уже снимал новости для телевидения, а сегодня он главный оператор Русской службы BBC в Лондоне. Именно британской компании Ломакин посвятил большую часть своей карьеры: он снимал документальные фильмы о самой холодной точке на Земле, последствиях падения Берлинской стены, насилии в российских детдомах, военном конфликте в Нагорном Карабахе, а также французских, украинских, белорусских и российских акциях протеста, где он не раз получал травмы.
Журналистка Алина Калинина поговорила с Ломакиным и выяснила, как он попал на BBC, в чём заключается работа шеф-оператора, почему одни сюжеты готовятся за день, а для производства других требуется полгода, с какими трудностями на съёмках сталкивается команда, есть ли на BBC цензура и запретные темы, и что необходимо делать независимым журналистам, чтобы побороть пропаганду. Максим рассказал, почему на него напали в Астрахани за сюжет о русском солдате, погибшем в Украине, что удивило и тронуло его в работе над фильмом «Нагорный Карабах: жизнь после войны», и как при съёмке сюжета о грузовом самолёте команду чуть не сдуло на высоте 12 тысяч метров.
— Расскажите, как начинался ваш операторский путь и как вы попали в BBC?
Я всегда хотел работать оператором. Наверное, это больше связано с тем, что мой отец — оператор, и с четырех лет я уже держал камеру практически самостоятельно — мне всегда это нравилось. Закончил ВГИК, операторский факультет в 2008 году. Учеба там длилась пять лет, два из которых мы, студенты, не брали видеокамеру в руки: всё начиналось с азов, с черно-белой пленки, потом с цветной, а на 3-м курсе нам уже дали движущуюся картинку. Я тогда думал: «Зачем мне это?», — а сейчас понимаю, что было нужно, чтобы понять, как всё действует в процессе съемок.
Начал работать самостоятельно видеооператором в новостях в 15 лет, потому что отец, которому предлагали иногда работу на фрилансе, отказывался от каких-то задач и поручал их мне. Я тогда за всю работу хватался, потому что мне нужны были деньги: первыми материалами были новости и новостные интервью. Так я познакомился со многими редакторами и журналистами. В 18 лет меня пригласили работать на Russia today, когда они еще даже не открылись. Мне было интересно поработать в большой корпорации, но через три года я уволился, и меня позвали в BBC — в Москве тогда как раз открывалось бюро арабского вещания. Там я проработал немного, и меня пригласили британцы на английское вещание в Москве, — у них я развивался и в какой-то момент осознал, что мне было бы интереснее все-таки заниматься документалистикой, ради которой я и пошел во ВГИК. Позже появился отдел документалистики в русской службе BBC, и я присоединился к ним. Долгое время был единственным оператором в службе, и мне удавалось снимать больше документалистики, чем новостей. В какой-то момент понял, что уже не справляюсь, и мы открыли отдел операторов в русской службе.
— Из чего состоит ваша работа как шеф-оператора?
Помимо того, что я шеф-оператор, на мне еще практически все документальные фильмы в русской службе. Сейчас из-за пандемии стало сложнее путешествовать, поэтому документалками стали заниматься и в Москве. Работа заключается в том, что я line-manager — консультирую других операторов, осматриваю их работы, и мы их вместе обсуждаем. Я не люблю слово «начальник», потому что, на мой взгляд, оно агрессивное — обязывает и тебя, и твоих сотрудников к какой-то иерархии. Я скорее старший оператор, более опытный, — так себя вижу, поскольку давно работаю в BBC (уже 13 лет), и у меня выработалась стилистика, свойственная компании. Мы все ей следуем, но в то же время развиваемся, вносим современные тенденции. Я смотрю, чтобы люди не делали что-то безумное, какую-то цветокоррекцию разноцветную, потому что работа в BBC обязывает быть классическим, а не модным оператором. У нас в компании также есть возможность развиваться для всех сотрудников не только на своей позиции, но и во время тренингов на других должностях: оператор может поработать редактором, например.
— Можете рассказать, каков он — стиль BBC?
Я бы сказал, что BBC — это классическая документалистика: отсутствие заваленных горизонтов, каких-то необычных ракурсов. Но это не значит, что мы не экспериментируем. Например, у нас бывают очень крупные планы: герой что-то говорит, и ты его снимаешь от лба до подбородка, и больше ничего на заднем плане нет. Редко медиа используют настолько крупные планы, но сейчас уже чаще.
— Долго ли готовится видеоматериал? Какие этапы он проходит перед выпуском?
Зависит от того, какая работа. Существует три этапа: pre-production, production и post-production. И ничего из этого нельзя выкидывать. Ты должен знать, куда едешь, знать историю. К тому же, хорошо бы понять, когда снимать, ведь свет во многом зависит от солнца, а для этого нужно изучить местность заранее — это то, что касается pre-production. С документальным фильмом про Нагорный Карабах эти этапы были довольно долгими: на отправку запросов и выбор тем ушло недели три. Потом мы провели на съёмках ещё три недели. Затем два или три месяца post-production — монтаж делался в России. Если же это новостной сюжет, то он обычно делается день в день: все новостные операторы одновременно монтажеры. А в фильме про Берлинскую стену, например, location scouting (осмотр точек съемок), сама съемка и post-production заняли полгода.
— Сколько человек обычно в съемочной команде, как распределяются обязанности?
Если это выездная съемка, например, мы ездили на Алтай в экспедицию снимать снежных барсов, то от BBC было 3 человека: продюсер, ведущий и я — оператор. На месте мы нанимали ещё людей — фиксера (человека, который хорошо знает территорию, обстановку, людей), проводника (того, кто показывает дороги), водителя, который также помогал нам выносить технику, потому что в горах это очень тяжело, и непосредственно в съемочной группе были ещё герои. Иногда мы можем поехать и просто с продюсером, когда не требуется, чтобы в кадре был человек, или когда нет чего-то физически тяжелого с собой. Говоря про большие интервью: мы снимали бывшего президента Армении — тогда я нанимал осветителя, у нас был продюсер, корреспондент, местные фиксер и оператор, потому что мне было важнее ставить свет, чем следить за технической стороной. Обязанности распределяются просто — каждый занимается своим делом. Но у нас всегда приветствуются предложения что-то снять, спросить от всех членов команды. Например, если я прямо проникся интервью, мне захотелось что-то спросить у героя, — я об этом спрашиваю продюсера, и тот передаёт это корреспонденту.
— С какими трудностями можно столкнуться в процессе съемок?
Зависит от съемки. Наша работа делится на постановочную, документальную, новостную. В новостной довольно много сложностей — это событийная съемка, и часто нельзя предугадать какие-то вещи. Мы не снимаем пресс-конференции, к примеру — обычно из новостных у нас акции протеста, и это связано с опасностью. А сложность работы в России для BBC в том, что не все спикеры хотят с нами разговаривать.
— Кто в России отказывался от съемок с вами? Какие были причины?
Много людей — большой список, я не хочу называть фамилии конкретные. Это и провластные структуры, и чаще люди даже не относящиеся к действующей власти, но поддерживающие её.
— Сталкивается ли русская служба BBC с давлением российских властей? В чем это проявляется?
Я, наверное, не могу утверждать это точно, но бывали случаи, когда мы снимали фильмы, неугодные властям, про богатых друзей президента — назовем это так. Или что-то связанное с оппозицией — не только про Навального.
— Вы слышали, что британский Defender вторгся в территориальные воды России рядом с Крымом? Российские пропагандистские СМИ называют это провокацией. Что снимала команда, как она там оказалась?
Честно говоря, я краем уха только слышал. Сейчас другие задачи, я даже меньше стараюсь следить за новостями в последнее время. Зная по опыту, наверняка они просто снимали какой-то документальный фильм, сюжет.
— Были ли случаи, когда во время съемок вы получали травмы?
Да, я лично был два раза в больнице и проводил там по месяцу. На меня также нападали во время съемки — первый раз это было в Минске на молчаливой акции, где люди аплодировали, тем самым протестуя против нынешней власти. На меня напали сотрудники полиции в штатском, побили по голове — у меня тогда было сотрясение мозга. Сразу скажу, что у нас компания в хорошем смысле помешана на безопасности. Мы постоянно проходим тренинги: как работать в горячих точках, на митингах, при оказании медицинской помощи. Обычно это проводится раз в три года. Нам также выдают защитные каски, кепки, но меня тогда это не спасло, конечно.
Второй раз подобное случилось в 2015 году в России — на меня напали в Астрахани из-за того, что мы снимали семью солдата, погибшего в Украине. Такое бывает, если вы не прогосударственная пресса.
— Обращались ли вы в полицию, когда получали травмы на митингах?
Да, но, к сожалению, после последней полученной травмы в Астрахани дело не велось — к нам было какое-то формальное отношение. Мы совершенно случайно узнали, что на нашу группу совершили нападение, — нам показали видео. Тот, кто его показал, видимо, не знал, что нам его видеть нельзя, и потом вышестоящие органы сказали, что никаких видеодоказательств нападения нет.
— Как проходят съемки митингов? Как к действиям журналистов относятся протестующие и силовики?
Я много снимал в России. Обычно это зависит от региона, где все происходит, и от самого протеста. Если это какие-то оппозиционные протесты в Москве, то люди, видя, что мы из BBC, к нам лояльно относятся, разговаривают. Если это какие-то провластные протесты, то с нами никто не хочет разговаривать и стараются сделать так, чтобы мы поменьше сняли. Когда я во Франции освещал движение желтых жилетов, — там была непонятная ситуация. Ты вроде из BBC, который знают все в мире, но не говоришь по-французски, а французы не хотят, как правило, говорить по-английски, и выходит, что они еще и слышат русскую речь и вовсе думают, что мы российское СМИ.
Когда мы снимаем протесты, нас минимум трое в команде, иногда у нас даже бывает security adviser (человек, который отвечает за безопасность в группе). Если же мы без него, то продюсер, он же backwatcher, следит, что происходит по сторонам, потому что я обычно смотрю в камеру и могу не замечать опасность.
— А расскажите подробнее про съемки в Нагорном Карабахе: как это было, что запомнилось больше всего?
Съемки этого фильма проходили с двух сторон — я был со стороны Азербайджана. Другая часть команды снимала в Армении. Во время войны было проблематично снимать, так как власти не хотели пускать нас близко к боевым действиям, говоря, что там небезопасно. Но мы и так знаем, что наша профессия опасная. В последнюю поездку туда мне запомнился герой, который очень хотел вернуться на свою родную землю, потому что в современном мире меня поражает, почему человек хочет вернуться на родину не ради людей и будущего. Ему был очень важен сам кусок земли. Для меня это совсем непонятно: там руины, нет инфраструктуры — ничего вообще. Он говорил, что останется там жить, и неважно, где, как и что будет делать. Мне кажется, человеческая жизнь гораздо ценнее клочка земли.
Удивило, когда семьи погибших солдат говорили: «Да, он погиб, но, главное, он умер, возвращая эту землю».
— Такое можно услышать от большинства местных жителей?
Да, большинство людей, живущих не в крупных городах, так считают. У них разные ценности. Я в ту поездку очень хотел зайти в парикмахерскую, потому что в Лондоне всё было закрыто в связи с локдауном. Когда я пришел в барбершоп в Баку после поездки на территорию военного конфликта, я увидел абсолютно других людей. Вроде те же азербайджанцы, но они совершенно не понимали необходимости этих земель — жизнь людей для них важнее.
— Вы говорили, что проникаетесь судьбами людей. Чья история тронула вас больше всего за все время работы?
Да много таких историй, на самом деле. Часто хочется помочь людям, но у тебя не всегда есть такая возможность. Опять же, когда мы ездили освещать военные действия, мы снимали девочку, у которой погибли родители, так как в их дом залетела бомба.
Малышку выкинуло ракетной волной в окно, а родители и сестры погибли. Мы общались с её бабушкой и дедушкой, которые не знали, как сказать девочке, что её родителей больше нет.
Я проникся этой историей и прямо вложился, чтобы хорошо её снять, смонтировать. Я понял, что мы добились ценного результата, когда мне стали писать люди в социальных сетях — спрашивать контакты родственников девочки, чтобы оказать гуманитарную помощь.
— Как близкие отнеслись к вашему выбору заниматься военной журналистикой?
Мама всегда была против, потому что она то же самое прошла с мужем — моим отцом. Он был оператором в горячих точках — на войне в Чечне, Афганистане. Папа начинал карьеру на телеканале «Россия» в начале 90-х — тогда это еще было РТР, и там не стыдно было работать. Потом он ушел во фриланс и сотрудничал в основном с западными и азиатскими телекомпаниями. Он много войн видал, и в резюме в какой-то момент даже писал, что специализируется на съемках в горячих точках. Мама сильно боялась, что это произойдет со мной. Папа же поддерживал мой выбор.
— Возникали ли когда-нибудь конфликты с героями фильмов уже после их выпуска?
Прямых конфликтов не было, но были случаи, когда мы снимаем героя, он соглашается на публикацию на разных платформах, а потом ему поступает какой-то звонок, и он отказывается публиковаться.
— Что в этом случае вы делаете?
Ведем беседы. Но если они не помогают, то не публикуем, так как это может подвергнуть героя опасности. Мы стараемся понять его ситуацию.
— А была ли какая-то экстремальная съемка, связанная не с травмами, а скорее с тяжелыми условиями?
Много сложных, но если говорить про экстрим, то, когда я работал на англичан, мы выбирали две противоположные ситуации. Например, самые простые и сложные места для ведения бизнеса или самая жаркая и самая холодная точка мира. Самую холодную снимали в России — в Оймяконе. Там температуры доходили до -67°С. У нас посреди дороги заглохла машина, соответственно, не работала печка, и мы начали топить дрова прямо в машине. Еле смогли вызвать МЧС, потому что быстро села батарейка на телефоне.
Ещё мы снимали фильм про самый большой грузовой самолет — Ан-124 — его дозаправку в небе. Доблестные русские пилоты, плюющие на технику безопасности, не пристегнули нас и открыли гигантский задний люк — трап, по которому в самолеты заезжают машины, и нас начало сдувать на высоте примерно 12 тысяч метров над землей.
— Есть ли какая-то цензура в вашей деятельности? Что можно снимать, а что нельзя?
Есть, но это скорее не цензура, а этические нормы. Например, нельзя снимать лица детей. В сюжете про русский детский сад в Америке из 10 детей можно снимать было 8. Остальных двух — только со спины, либо кусочками детально. Потом я провел довольно много времени на Донбассе, когда там происходили жуткие события, и мы, например, не могли снимать трупы.
— А запреты на сюжеты какие-то есть?
У нас нет такого, но есть правило двух сторон. На BBC нет контроля со стороны вышестоящего руководства. Если вы прошли — вам доверяют и не говорят, снимать то или это. У нас не могут выпускаться сюжеты, если есть какая-то спорная ситуация. Было несколько материалов, которые мы не выпустили, потому что не могли добиться комментария второй стороны. Иногда мы несколько раз отправляем запросы в органы, но не получаем ответа. В таких случаях мы выпускаем сюжеты, но говорим в них, что подавали запросы, но нам не ответили. За это я люблю BBC — мне предлагали работать в CNN за большие деньги, но я не пошел, потому что совесть не позволила.
— В CNN другая ситуация, вы думаете?
Думаю, они чем-то похожи на российское телевидение, только в свою сторону. Наверное, я больше на своих ощущениях и по общению с коллегами основываю это убеждение. Ещё там не настолько трепетно относятся к изображению, а у BBC свои стандарты.
— Есть ли будущее у российской журналистики? Что должны делать независимые журналисты, чтобы эффективно противостоять пропаганде?
Верю, что будущее есть, но надо много и хорошо работать. Проверять факты. Есть журналисты, которые начинают интересные темы, но где-то что-то не проверяют, и их на этом ловят — и всё. Возможно, журналистам сначала стоит заработать «крупное имя» в каких-то больших организациях, а потом уходить в независимость.
Но лично я вижу это будущее не самым безопасным. Самые стойкие выживут. Будет тяжело, но, надеюсь, что рано или поздно со свободой слова у нас станет получше.
В России это как-то волнами идет сквозь десятилетия. Я бы сказал, что уезжать надо, но мне легко говорить — я это уже сделал.
— Вы сейчас в Лондоне на постоянной основе живете?
Да, живу и работаю здесь.
— Почему вы решили эмигрировать? Вы уехали вместе с семьей — остался ли кто-то в России?
Мои родители уехали из России ещё в 2015 году в основном по политическим и экономическим причинам, сестра — по ним же. Я переехал в Лондон в 2018 году по работе от BBC, но не рассматривал этот переезд как политическое заявление. Тем не менее я хотел переехать обратно в Россию, так как последний год проще было работать здесь — больше даже места для творчества. Но после всех событий, связанных с признанием некоторых организаций экстремистскими, иностранными агентами, я решил пока остаться в Великобритании даже в ущерб творчеству.
— Какие СМИ, кроме BBC, вы посоветуете читать, смотреть и слушать, чтобы объективнее представлять себе картину мира?
Наверное, «Медуза» (признана иноагентом на территории России) — нравится их стиль повествования. Они одни из лучших, мне кажется. У них не только новости, расследования, но и развлекательный контент, да и аудитория широкая. Также я считаю, что провластные издания тоже следует читать, чтобы понимать, как они видят этот мир. Да и чтобы противника, если что, знать в лицо.
— Посоветуйте документальные фильмы, которые люди непременно должны посмотреть.
Последнее, что мне понравилось, — документальный фильм про американскую мафию 80-х годов от Netflix «Город страха: Нью-Йорк против Мафии». Хоть я и не интересуюсь прямо этой эпохой, но было интересно. BBC выпускает много классных фильмов — тут надо исходить из интересов: была, например хорошая документалка про проблемы жизни девушек в Иране. А с точки зрения операторской работы впечатлил художественный фильм «Бегущий по лезвию 2049».
— Вы говорили, что, помимо работы в BBC, вас интересуют съемки для фэнш-индустрии. Вы занимаетесь таким видом съемок? Что вас в них привлекает?
Да, мне это нравится. Сейчас я не занимаюсь фэшн, но планирую: помогаю друзьям снимать для каких-то брендов одежды, модных домов. В этой индустрии нет границ для творчества. Можно использовать любые средства для достижения интересной картинки.
— Какая реклама, которую вы сняли, нравится вам больше всего?
Из фэшн — видеообложка для журнала «Grazia».
— Есть ли у вас проекты, которые вы планируете на будущее? Что это будет? Мечтаете ли вы что-то снять?
Большая часть работы у меня всегда в BBC. Я не мечтаю о чем-то конкретном, но у меня есть направления, в которых я хотел бы поработать. Со времен университета я занимался документалистикой, и теперь понимаю, что многого достиг в этом. Да, у меня нет каких-то наград, но я чувствую, что добился немалого. Теперь я хотел бы больше поработать с постановочной съемкой. С удовольствием бы снял короткометражку — мне даже предлагали, но развитие проекта так и не произошло. Я бы снял и полнометражный постановочный фильм. Это как вызов, а мне такое нравится. Но это вряд ли возможно, так как нужно финансирование, а я не работаю в киноиндустрии.
