TraumaZone. Выживание в России 90-х как школа борьбы с режимом

«Зона травмы» — документальный эпос о России времен перестройки и 90-х, снятый культовым режиссером Адамом Кёртисом, автором киноисследований «Гипернормализация», «Век эгоизма» и «Власть кошмаров». В новой работе Кёртис собирает хроники из жизни СССР и России, фиксируя распад империи и мучительное рождение нового государства. Центральные сюжеты фильма — трансформацию среднего класса, постсоветский протест, становление большого бизнеса и разочарование в демократии — разбирает журналист Кирилл Медведев в политическом эссе о травме 90-х. На какие два идейных направления разделилась оппозиция после штурма Дома Советов? как создавался образ Путина? какую роль в истории России сыграл миф о «возвращении домой»? и когда была пройдена точка невозврата, приведшая страну к сегодняшней политической и моральной катастрофе?

Документальный фильм «Зона травмы», состоящий из множества сцен жизни СССР и России с 1985 по 1999 год, часто критикуют за колониальную оптику, указывают на ряд намеренных искажений и ошибок. Между тем в сегодняшних российских реалиях важны скорее достоинства, в том числе контрпрогандистский потенциал картины. Кёртис убедительно и в своем роде честно показывает 90-е как подлинную «родину нашего страха».‌ Если бы сегодняшнему российскому обществу вместо картин нормализации и разоблачений Запада с таким же упорством показывали его само (от коридоров власти и бизнеса до самых затерянных уголков и никому не известных людей), мы жили бы в другом обществе.

На протяжении семи серий фильма то, что называлось единым советским народом и его государством, расслаивается по прежде неявным внутренним границам. Рабочие, впервые за много лет осознавшие себя борющимся классом, требуют зарплат, национальные республики реализуют заложенное в конституции право на самоопределение, подпольные фарцовщики становятся видными олигархами, уважаемые интеллигенты — забытыми маргиналами, и голодающие тигры и обезьяны, прежде бывшие частью большого тоталитарного ковчега, кое-как двигавшегося в будущее, смотрят удивленными глазами на своих деградирующих хозяев.

В использованной Кёртисом форме есть важная диалектическая сцепка — мозаика быстро перемежающихся, мелькающих, как в калейдоскопе, сцен позволяет показать не только распадающуюся страну, но и то, что данная страна все еще существует. Одновременность происходящего на экране напоминает о построениях социолога-марксиста Бенедикта Андерсона. Модель нации как воображаемого сообщества он видит в форме романа, герои которого живут и действуют одновременно, в разных пространствах. Распадающаяся и выживающая — пожалуй, это весьма удачная характеристика постсоветской России.

Москва, регионы, рабочие

В фильме много Москвы, она часто показывается как центр, где принимаются решения (чаще всего чудовищные для страны) и где хорошо проводят время бенефициары рыночных реформ. «Есть московиты, а есть русские» — говорит в кадре тележурналист Евгений Киселев, имея в виду характерное неприятие Москвы жителями регионов. Регионы страдают и продолжают работать, многие трудятся без зарплат, некоторые, протестуя, перекрывают дороги. Как побольше выкачать из богатых регионов, но так, чтобы не вызвать недовольство и сепаратизм, — тяжелый, но принципиальный вопрос для поколений новой московской элиты. С этим вопросом в глазах молодой олигарх Роман Абрамович озирает с вертолета лежащие перед ним, доставшиеся ему за бесценок просторы российского Севера.

Женщины

Фильм полон по-разному замечательных женских персонажей — это его безусловное достоинство. Заключенная женской колонии, убившая мужа при самозащите. Одна из сквозных героинь — умная и артистичная девочка, попрошайничающая на московских улицах. Продавщица в мясном ряду, объясняющая, что назначенная на завтра либерализация цен сделает жизнь невыносимой для простых рабочих. Женщина, делающая аборт из-за нехватки жилплощади для второго ребенка. Матери новобранцев, требующие от генералов прекратить войну. Чеченские женщины, требующие, чтобы русские ушли. 

Женщины в фильме мудрее и человечнее мужчин. Погруженные в заботу и выживание, занимаясь спасением себя и близких, они говорят не только за себя, но и за сообщество. 

Интересно, что разрушение женской политики, которая имела определенную силу в СССР, также стало приметой 90-х. То движение женщин, которое выросло из советских структур, сформировало фракцию в первой Думе и пыталось вести независимую политику, выступало за мир и увеличение социальных расходов, но постепенно, увы, превратилось в придаток путинской андрократии.

Мужчины

Группы мужчин в фильме в основном представляют большую власть, большую идеологию и большой бизнес. Сначала это деятели партийной верхушки, потом нелепый, с дрожащими руками, ГКЧП, потом такая же гендерно однородная комиссия каких-то старейшин, отбирающая текст нового гимна страны, потом семеро предприимчивых мужчин, ставших, по выражению авторов фильма, «хозяевами практически всех запасов минералов в России». 

У старых советских боссов налицо причудливый сплав твердокаменной, но искренне разделяемой партийной идеологии с бюрократическим цинизмом, отстоявшимся за десятилетия. 

Деятели новой России не отмечены печатью каких-либо долговременных убеждений, это медийные жулики, циничные дельцы или реформаторы, нахватавшиеся «единственно верных» теорий из учебников по либеральной экономике.

Свободные 90-е?

Тем, кто считает 90-е временем утраченной свободы, Кертис, не стыдясь, предъявляет аргумент в старом добром коммунистическом духе. Что такое «свобода» при капитализме? Это свобода голодать, свобода побираться, свобода продавать свой труд, свое тело, свой интеллект.

Но что такое свобода без кавычек, Кертис тоже показывает вполне объективно. Да, новое демократическое телевидение не способно предложить народу иную, действительно вдохновляющую версию демократии. Но оно способно показать, что происходит в Чечне. Репортажи из мятежной республики, возвращающиеся в целлофане новобранцы, слезы и ярость солдатских матерей — все это порождало массовое недовольство, которое становилось реальным фактором политики. В сегодняшней России такое представить невозможно.

Война

Чеченскую кампанию Ельцин начинает под давлением загадочной «партии войны» (в фильме она представлена группой серых мужчин-инкогнито), чтобы компенсировать непопулярные экономические реформы. Рассерженный патриот Жириновский наводит своими фюрерскими замашками страх на интеллигенцию и рассчитывает прийти к власти на волне охватившего страну имперского шовинизма. Как показала история, именно в эти годы он создавал свое надежное место спектакулярного шута, вопящего, эпатирующего, стучащего кулаком на специальном стульчике справа от царского трона. В этом качестве он будет преданно поддерживать систему на протяжении следующих 30 лет.

С другой стороны от трона будет устроен стульчик для лидера Компартии Зюганова (который, оговоримся, долгое время не поддерживал чеченскую кампанию, сдался только при Путине). Эти две фигуры лучше, чем кто-либо, олицетворяют преемственность ельцинско-путинской политики.

Кёртис напоминает нам историю Руслана Лабазанова, начальника охраны первого президента Чечни Дудаева. Лабазанов, отбывавший срок за убийство, устроил побег зэков из тюрьмы, создал из них частную армию при Дудаеве, а в итоге взбунтовался против босса. Дудаев в ответ публично отрезал головы трем людям Лабазанова. Бывший приближенный, пошедший против начальника, зэки, частная армия, публичные казни — все эти зловещие аллюзии тридцатилетней давности, звучащие так актуально, лишний раз показывают: то, к чему привел культ криминального частного предпринимательства вместе с культом «России, которую мы потеряли», было в общих чертах запрограммировано с самого начала.

В фильме также есть сцена, где Жириновский обещает отменить выборы после своего прихода к власти. Звучит шокирующе — как нормальный популистский лозунг 90-х. Как обещание людям, уставшим от демократии, которая дает больше всего шансов жуликам и ворам, приводит их к власти. То что не смог сделать Жириновский, постепенно сделал Путин.

В итоге даже самые красноречивые разоблачения жирующих элит со стороны Навального и даже самые искренние призывы к демократии имеют эффект хоть и сильный, но, увы, недостаточный для массовой мобилизации.

Это, конечно, не навсегда. Вопрос, сколько времени нам еще потребуется, чтобы преодолеть эту усталость от демократии — одну из тяжелейших травм 90-х.

Люди 91 и 93 годов

«Зону травмы» непременно стоит посмотреть тем, кто уверенно заявляет сегодня о том, что российский народ органически пассивен и неспособен к сопротивлению. Некоторые из россиян, убежденных сегодня в этом, наверняка защищали Белый дом в августе 91-го. Посмотрите, как бьются за свободу эти люди, как они требуют ответа от солдат, отправленных путчистами на московские улицы, как набрасывают огромные покрывала на башни танков, готовых устроить московский Тяньаньмэнь. Эти кадры дают сегодня многим из нас возможность увидеть и представить себя не разочарованными и опустошенными жертвами путинской репрессивной деполитизации, а частью активного народа, верящего в свое свободное будущее.

Кем были эти люди и чем они отличались от тех, кто участвовал в антиельцинских протестах два года спустя? Тех, кто настолько же отчаянно бился с милицией и армией, выходил под танки с дулами, направленными на большое белое здание на Пресне, которое поэт Евтушенко назвал раненым лебедем свободы. 

Защитники демократии 91 и 93 года были разнообразны в идейном плане, но именно от них происходят две основных линии постсоветского протеста. Одна наследовала советскому революционному мифу и активизировалась в момент уничтожающей атаки на него со стороны либеральных идеологов. Атаки, которая шла в пакете с экономической «шоковой терапией» бывшего советского общества. 

Другая линия ассоциировала себя с антитоталитарной, правозащитной, добольшевистской демократической традицией. Первый поток разделился в итоге на радикальных критиков путинизма слева и на провластный «антимайдан». Второй — на сторонников технократического подхода системных либералов и на радикальных демократов, уверенных, что без уличной борьбы, как и 91-м, народовластия не добьешься. Наиболее последовательные представители и наследники обеих традиций вместе выходили на Болотную в 12-м, а сегодня вместе выступают против путинской агрессии в Украине.

Точки невозврата

Одна из опасных издержек документального метода Кёртиса в том, что визуальная канва, логически выстроенная от Горбачева к Ельцину, от Ельцина к Путину, лишает зрителя возможности помыслить какую-либо альтернативу. А были ли альтернативы? В какой момент была пройдена точка невозврата, приведшая Россию к сегодняшней политической и моральной катастрофе?

Религиовед Дмитрий Фурман, яркий критик ельцинизма с демократических позиций, полагал, что «российское антикоммунистическое движение было движением меньшинства». Что оно, подобно большевикам, захватило власть недемократичным путем, навязало большинству чуждую ему повестку и потому ни за что не сможет оставить власть добровольно. (В фильме Кёртиса в самом деле достаточно представителей большинства, для которых реформы 90-х не несут ничего, кроме нищеты, хаоса, распада, страдания и смерти близких.)

Есть мнение, что точка невозврата была пройдена после расстрела парламента в 1993 году. (В «Зоне травмы» есть кадр — кепка в луже крови после силового разгона концерта в поддержку Верховного Совета. Зрители с метафорическим мышлением, возможно, увидят в этой кепке гвоздь, вбитый в новую российскую демократию.)

Есть мнение, что все закончилось в 1996-м, когда «демократы», вместо того чтобы демократически передать власть вполне умеренной, не готовой ни к каким радикальным реваншам и переделам компартии, запустили циничное пропагандистское шоу, сохранившее власть для Ельцина (обратите внимание на многодумное лицо олигарха Березовского в эти дни).

Для многих точкой невозврата стала передача престола Путину. В фильме Кёртиса Горбачев и Ельцин видны в динамике, это, что ни говори, мощные трагические фигуры, которые вырастают из тяжелых, перекрывающих друг друга пластов советской действительности. 

На их фоне хорошо виден искусственный, сконструированный, политтехнологический феномен Путина, который появляется в конце фильма откуда-то из серой зоны между бизнесом и политикой.

Кто-то уверен, что точкой невозврата для страны стало предполагаемое участие Путина и ФСБ во взрывах в российских городах в сентябре 1999 — как возможной провокации ради успешной передачи власти наследнику. В самом деле, если такое преступление имело место, то отказаться после него от власти была бы весьма рискованно.

Следующая веха невозврата — подавление массовых демократических протестов 2011-12, сопоставимых с демонстрациями начала 90-х.

Потом вторжение на Донбасс, аннексия Крыма, пассажирский «Боинг», сбитый пророссийскими силами.

Наконец, 22 год, полномасштабное вторжение в Украину, ордер на арест Путина, выданный международным трибуналом в Гааге.

Россия?

Разумеется, в фильме Кертиса нашел свое отражение один из главных мифов перестройки и 90-х — миф о «возвращении домой», которое теперь якобы предстоит России, освободившейся от советского имперского бремени. Подробно показан спектакль с похоронами якобы останков царской семьи, который был нужен Ельцину, чтобы попытаться еще раз сплотить нацию после неудачной попытки «маленькой победоносной войны», а также реабилитироваться за скелет в шкафу собственной биографии — в 70-е, будучи партийным главой Свердловска, он распорядился о сносе дома Ипатьева, в котором произошел расстрел.

Это подводит нас к еще одному мнению по поводу точки невозврата. Его жестко выразил недавно известный либеральный публицист Владислав Иноземцев. Он противопоставил горбачевский СССР, «ставший проводником антиимперской политики», тому «странному монстру, который выполз из нее 12 июня 1990 года» и «оказался наследником не Российской империи или Советского Союза, а антизападной, клерикальной и рабской Московии», в результате чего «почти европейское советское общество превратилось в фашистский рейх XXI века, угрожающий счастью и жизни своих близких и отдаленных соседей».

Вполне возможно, что превращение СССР, страны, которая считала себя прообразом мирового интернационала, которую строили и обороняли представители десятков и сотен народов, в национальное государство Россия — проект сам по себе тупиковый и несостоятельный. 

Кадры «антитеррористической операции» в Чечне наводят на простую мысль — чем больше «возвращающейся к корням» России, тем больше «возвращающимся к корням» Ичкерии, Тувы, Татарстана, других республик и территорий. 

Московия? Вполне возможно.

Советский Союз мог в каком-то виде выжить и трансформироваться, только если бы народам РСФСР и других республик был предложен кардинально новый общий наднациональный проект, учитывающий как всю историю прежних родственных и добрососедских связей, общего развития, так и всю историю имперского подавления, угнетения, репрессий и депортаций. Очевидно, что в 91-м году этот проект был утопией. Горбачев начинал мыслить в подобном направлении и был искренне озабочен сохранением союза, но весь его партийно-бюрократический бэкграунд не только не позволял ему вытянуть этот колоссальный проект, но и приводил к чудовищным ошибкам и преступлениям вроде разгона демонстраций за независимость в Риге и Тбилиси. Ельцину с его амбициями правителя новой российской державы проект нового союза был в принципе поперек горла.

Распад страны?

Итоги мы видим сегодня — фатально зависшая между непостроенным (невозможным?) национальным государством и старой империей РФ пытается экспортировать нарастающий внутренний хаос, выводить смуту из пробуждаюшихся регионов на ближние границы, захватывать новые территории, компенсируя внутреннее бесправие собственных граждан.

Нарастающий внутренний хаос? Смута пробуждающихся регионов? Так что же, распад России неизбежен? Эта идея приятно будоражит одних и ужасает других, но какими могли бы быть реальные признаки распада, сказать сложно. Отпадение Чечни? «Расчленение страны Западом», чем неустанно пугает россиян пропаганда? Национальное государство в пределах «русских» областей?

«Есть у революции начало, нет у революции конца» — пелось в советской песне. Распад и выживание происходит уже много лет и может продолжаться сколько угодно. Поэтому тем из нас, кто все еще имеет отношение к России, лучше сосредоточиться на втором.

Путин

В конце фильма Путин принимает из рук Ельцина и олигархов рассыпающийся калейдоскоп постсоветской России, постепенно оттирает от власти ельцинских олигархов, заменяя их своими управляемыми друзьями. Ценой подавления СМИ, сворачивания дискуссии в парламенте (кстати, без всяких танков), маргинализации политических оппонентов, подчинения республик и регионов он постепенно собирает новый калейдоскоп, новую вертикально выстроенную и строго персоналистскую систему. 

Новый порядок порождает много сторонников и довольно много недовольных. Самые радикальные призывают к революционной смене режима, но большинство недовольных все же надеются, что никакие калейдоскопы больше разбивать не придется. Что какая-никакая встроенность в глобальный рынок и какие-никакие, пусть спящие, демократические институты позволят на следующем витке плавно перейти к демократии. Как ни странно, этот оптимизм никуда не девается, а отчасти крепнет и после 2014 года, ознаменовавшего явный поворот к внутренней диктатуре и реваншистскому переделу границ.

Новая нация?

Наконец, двадцать два года спустя после прихода к власти, в низшей точке своей популярности, Путин разбивает этот калейдоскоп снова. Сегодня мы видим в реальном времени, как разлетаются осколки постсоветской России какой мы ее знали — кто-то на фронт, кто-то в тюрьму, кто-то в эмиграцию. 

На что рассчитывал Путин, бросая в топку войны многие материальные плоды своего правления, в том числе выгодные для бизнеса связи с «первым миром»? 

В своем пределе проект состоит в том, чтобы, отбросив ненужное, пересобрать из осколков новую, полностью лояльную нацию. Нацию, отказавшуюся от соблазнов и разочарований демократии, от собственной истории выживания и сопротивления, от героев 91 и 93 годов, нацию обиженную и фрустрированную — нацию имени Владимира Путина. 

Современным российским властям не нужны 90-е с их историей — историей не только распада, но и выживания, не только унижения, но и сопротивления, не только проигранных военных кампаний, но и ожесточенной борьбы за мир. Тем нужнее эта история для тех, кто стоит сегодня против режима РФ — внутри страны и за ее пределами. Зона травмы, в которой распадается и выживает наша бывшая нация, это отчасти и зона надежды.

Текст написан по заказу польского журнала Mały Format и вошел в его свежий выпуск, посвященный различным видениям современности и прогресса в странах бывшего СССР. Дискурс публикует русскоязычную версию текста.