Антивоенное движение в России набирает силу, и ведущую роль в нем играют женщины. «Феминистское антивоенное сопротивление», «Мягкая сила», «Комитет солдатских матерей» и тысячи активисток организуют антимилитаристские акции — протестуя против войны и диктатуры, женщины распространяют подпольные газеты, проводят траурные прогулки в память о погибших, встают в пикеты с белыми розами в знак мира, устраивают яркие пацифистские акции и перформансы, такие как «Женщины в чёрном», «Антивоенные открытки» или «Люди, дети, война», часто обретающие популярность в соцсетях. Но и до вторжения в Украину активистки регулярно выходили на центральные улицы провинциальных городов с пикетами против коррупции, выступали против домашнего насилия, блокировки независимых СМИ и в поддержку политзаключённых — подвергаясь при этом давлению силовиков, оскорблениям от горожан и хейту в интернете.
Об истории и трансформации женского активизма в России после начала «спецоперации» самиздат поговорил с гражданскими активистками из разных городов — учительницей физики из Екатеринбурга, программисткой из Кирова и пенсионеркой из Волгограда, которые рассказывают, что привело их в политику, почему они продолжают выходить на улицы, несмотря на задержания и аресты, как трансформировался протест после начала «спецоперации» в Украине и почему женщины стали одной из заметнейших политических сил страны.
Ирина Скачкова, Екатеринбург: «Правда на твоей стороне, поэтому перейти на другую сторону нет никакой возможности»
В 2009 году я вступила в долевое строительство, и так получилось, что мы стали обманутыми дольщиками. Мы с другими дольщиками соорганизовались и стали бороться за то, чтобы нам достроили дома. Параллельно я стала работать в штабе екатеринбургского «Яблока», таким образом я бурно включилась и в политическую, и в общественную жизнь.
Вначале мы проводили очень много акций с обманутыми дольщиками, мы объединили все проблемные площадки, которые были в Екатеринбурге, и начали связываться с дольщиками Москвы и Питера. Власть заметила нашу деятельность и стала нам помогать: был принят областной закон о помощи пострадавшим от недобросовестных застройщиков и изменен закон о банкротстве. Но ждать получения законных квадратных метров нам пришлось еще долго. Я, например, ждала 8 лет.
Если говорить именно про политические акции, то изначально я проводила их в рамках партии «Яблоко». Мы регулярно проводили градозащитные акции, на которых выступали против точечной застройки. Когда наши пикеты не приводили к успеху, мы проводили митинги. Однажды даже забор ломали.
Еще в 2012 году мы организовали группу активистов под условным названием «Екатеринбург за свободу» и каждое 6 число месяца мы проводили митинг или пикет. Сначала за свободу собраний, а затем просто в поддержку политзаключенных.
С 2012 года очень менялось отношение людей. Если вначале люди проходили мимо и бросали в наш адрес негативные реплики, говорили, что мы стоим тут на деньги Госдепа, то потом, года через 3-4, ситуация изменилась. Люди видят, что мы поддерживаем Дмитриева из общества «Мемориал» или того же Навального, подходят и благодарят.
Когда началось нагнетание антивоенной истерии где-то в декабре 2021 года, я написала в группу «Екатеринбург за свободу» в Facebook и предложила провести митинг «За мир», меня поддержали. В первый же день после новогодних каникул мы подали заявление на проведение акции. Сразу же появилась какая-то болезненная реакция власти, с Нового года мы почувствовали кардинальные изменения в отношении власти к протестующим. Вначале всеми правдами и неправдами нам пытались запретить проведение акции. Накануне 14 января 2022 года правительство неожиданно своим постановлением отменяет гайд-парк на месте, где мы обычно проводили пикеты без согласования.
Мы несколько раз пытались согласовать проведение акции, а они нам отказывали. Я, пытаясь согласовать один из таких митингов, в целях акции написала: «Против агрессивной политики правительства России». Мне ответили, что они не могут согласовать, так как цель не соответствует Конституции РФ. Поскольку в Конституции записано, что правительство у нас ведет миролюбивую политику, российская власть не может проводить агрессивную политику. Мы подали где-то 6 уведомлений, и вдруг на 12 февраля нам согласовали одно место, причем, на наш взгляд, наиболее приемлемое. Мы придумали такую фишечку: накануне митинга мы разослали во все основные политические партии приглашения на наш митинг «За мир!». ЕР ответила прессе, что они доверяют нашему правительству и считают, что оно все делает правильно, поэтому на митинг не пойдут.
Еще более сильное давление екатеринбургские активисты почувствовали после начала специальной операции. Лично я выходила на митинг 24 февраля вечером. Мы пришли на площадь «1905 года», и там было что-то невероятное, вся площадь была обложена. Людей просто хватали и запихивали в автозак, причем молодежь каким-то чудом всё-таки прорвалась к памятнику и начала что-то скандировать. Меня сразу же задержали, хотя я была без плаката и ничего не скандировала. Когда полицейский стал меня запихивать в автобус у меня от резкого движения свело ногу и я упала на ступеньки и не могла поднять ногу. Он стал орать, рычать на меня. В этот же день на основных новостных порталах Екатеринбурга и на ТВ вышло несколько репортажей, где пытались показать какие «придурки» выходят за мир. Эти репортажи увидели многие мои знакомые, мне, например, написал мой однокурсник, с которым мы не общались лет 20. У него никогда не было соцсетей, но он специально завел ВК, чтобы написать мне и выразить свое презрение. Спросил, где я была 8 лет, когда «укры бомбили Донбасс».
После начала войны многие активисты уехали из России. Те, кто более активно пытался протестовать, получают большие штрафы. Вот Галина Васильевна — пенсионерка — получила штрафы больше, чем на 100 тысяч.
Мы понимаем сейчас, что публичные акции больше не способ протеста, поэтому мы уходим в диссидентство, организовываем кружки, в которых обсуждаем сложившуюся ситуацию. Когда вы оказались в воде — вы плывете.
Мы сейчас в воде и мы барахтаемся. Первая мысль у меня была — уехать, но потом начинаешь пальцы загибать: тут у меня отец пожилой — он точно никуда не поедет; внуки тоже тут…
Сейчас у меня уже нет никаких эмоциональных сил. Единственное, мне придают силы другие лидеры, которые остаются в России: Яшин и особенно Шлосберг.
В каком-то смысле мы, конечно, смирились. Нам не разрешают выходить — мы не выходим; нам нельзя говорить слово «война» — мы его не говорим. Мы отступили. Это уже не протест, а диссидентство, клуб по интересам. Но для меня очень важно, что ты понимаешь свою историческую правоту. Правда на твоей стороне, поэтому перейти на другую сторону нет никакой возможности.
Светлана Марина, Киров: «Начало войны я встретила в спецприемнике, где отбывала свой третий арест»
В 2014 году, когда случился «Крымнаш», для меня наступил переломный момент. В это время я много общалась со своим двоюродным братом, который живет в Украине. Когда начались эти события, брат мне стал регулярно присылать ссылки на различные ролики украинских телеканалов, а в России был период (неделя примерно), когда наш телевизор молчал о том, что происходит в Крыму. Спустя некоторое время и российское ТВ все же стало освещать эти события — в этот момент мне стало понятно, что оно откровенно врет.
У меня произошел настоящий перелом в мировоззрении, я поняла, в насколько глубокой политической яме мы находимся. Поняла, что на самом деле власть давно не принадлежит людям и пора начинать что-то менять. Именно в 2014 году мне стало окончательно ясно, что такой человек, как Путин, не может больше находиться у власти.
Я оказалась в информационном вакууме, потому что мне никто не верил. Даже муж мне говорил: «У тебя крыша поехала». Через 3-4 месяца на улице я увидела человека с плакатом. Мы разговорились с ним, и вскоре после этого знакомства я присоединилась к группе кировских оппозиционных активистов.
Я стала регулярно принимать участие в политических акциях. За эти годы я получила 2 штрафа по 5 и по 10 тысяч рублей и 3 ареста общей сложностью 14 суток. Мы хорошо знакомы с местными полицейскими, хорошо знакомы с местом, где нас содержат. Лишний раз они стараются нас не травмировать, пока на них не давят сверху.
Первый арест в январе 2021 года стал для меня большой неожиданностью, он сильно на меня повлиял. Я провела ночь в отделе полиции: в грязном помещении на голых досках надо было провести целую ночь. Со мной сидело три женщины в состоянии алкогольного опьянения. На следующий день суд дал мне 5 суток и меня перевели в изолятор. Там уже было нормально! Мне там понравилось.
Я раньше выходила в защиту политзаключенных, знала как они страдают, но вот какого-то глубокого понимания всех тягот, которые они переносят на протяжении многих лет, не было. После этого ареста я, например, начала писать письма политическим заключенным, помогать им и поддерживать. После начала войны этот опыт очень пригодился, потому что сейчас количество политзеков быстро растет.
У меня друг, к примеру, был арестован по 207.3 и сейчас находится в СИЗО. Мы смогли быстро наладить с ним связь, открыть счёт, сбор помощи организовали.
В декабре 2021 года мы успели провести пикет против войны в Украине. Мы уже тогда предчувствовали, что война вот-вот начнется. Реакция кировчан на нашу акцию была очень негативной. Они подходили и кричали на нас: «Посадить вас всех надо… Вы все сядете». Было видно, что пропаганда заранее начала готовить людей к войне, накачивать злобой.
Начало войны я встретила в спецприемнике, где отбывала свой третий арест. 24 февраля у меня был очередной суд, по которому меня арестовали на 4 суток. Последние сообщения перед арестом я получала уже в отделе полиции. Они были ужасными. Мне было очень страшно. Поэтому сразу, как я вышла из спецприемника, я пошла на Театралку (Театральная площадь), у нас там еще по призыву Навального собирались активисты. На площади я встретилась с активистами, и этот опыт общения, наверное, помог мне пережить эту ситуацию в первые дни.
Сейчас я не провожу публичных акций, потому что рискую стать фигурантом уголовного дела по «дадинской статье», но я партизаню: мы листовки расклеиваем, зеленые ленточки вяжем, помогаем мариупольцам уехать через Россию в Европу. Еще у нас в регионе сидит Валентин Выговский, он украинский заложник, с 2014 года сидит. Родственники не могут сейчас отправить ему посылки, поэтому я покупала ему продукты и ездила в колонию делать передачу. Вся эта активистская деятельность не позволяет мне впасть в депрессию. Ты не сидишь и не думаешь: «Что же дальше будет?», а просто делаешь то, что в твоих силах.
Тамара Гродникова, Волгоград: «Произошло что-то страшное, мне хотелось кричать, хотелось сказать об этом людям, мне хотелось это остановить!»
Я стала принимать участие в политических акциях намного позже остальных волгоградских активистов, потому что много лет я жила в небольшом городке и ухаживала за тяжелобольными родителями. Мне было не до политических акций, тем более в нашем городке их не было. Когда я вернулась в Волгоград и начала думать, как я могу проявлять свою гражданскую позицию, то мне сразу понравилась акция — одиночный пикет. Мне понравилось, что человек может просто выйти в центр своего города, взять плакат и высказаться на волнующую его тему, обратиться к другим горожанам.
Когда началась война, я была в шоке. С одной стороны, было предчувствие возможности этой трагедии. Предчувствие основывалось на каких-то выступлениях наших лидеров мнений, политиков, особенно явственно такая возможность развития событий звучала в выступлениях Путина. Поверить, однако, в это было невозможно. Поэтому, когда случилось это, у меня был шок и ощущение невероятной катастрофы.
У меня появилось желание выбежать на улицу, как если бы я была человеком, в доме которого начался пожар. Это было примерно такое же чувство. Произошло что-то страшное, мне хотелось кричать, хотелось сказать об этом людям, мне хотелось это остановить!
С антивоенным плакатом я успела выйти еще до того, как был принят закон о дискредитации российских вооруженных сил. Мой самый первый пикет после зимнего перерыва в политической активности был посвящен протесту против событий в Украине, и этот пикет я провела так, как и планировала: отстояла около двух часов, спокойно убрала плакаты и ушла домой. По этому пикету со стороны силовиков ко мне претензий не было, хотя это был антивоенный пикет с антивоенными плакатами!
После долгого зимнего перерыва я вышла на пикет, и так получилось, что меня не задержали. Молодежь, которая проходила мимо меня, реагировала очень активно и радостно. Ребята буквально чуть ли не хлопали в ладоши, показывали большой палец, останавливались около моих плакатов, с интересом их читали. Таким образом прошел мой первый пикет в этом году. Впоследствии рядом со мной постоянно стояла полиция: я выхожу на пикет — ко мне сразу же подходит полиция. Минут 20 они стоят рядом, затем подъезжает служебный автомобиль, и меня увозят в полицейское отделение. После нескольких показательных задержаний, людей, которые бы открыто выражали мне поддержку, стало значительно меньше. Поддержка, конечно, всё равно была, но люди старались ее не показывать. Они делали это тихорясь! Мне запомнилась одна женщина: она один раз кивнула мне головой в знак поддержки, потом посмотрела на меня, и, наверное, ей показалось, что я не заметила, и она кивнула еще раз. Я смотрела в разные стороны — она снова кивнула мне головой и быстро пошла прочь. Еще одна подобная ситуация, которая меня поразила, связана уже с реакцией молодой девушки. Я стояла в пикете, она прошла мимо меня, а затем остановилась. Повернулась ко мне спиной, достала из сумочки смартфон и направила на меня камеру телефона. То есть она стояла спиной ко мне и, пряча телефон, снимала мой пикет. Она боялась показать, что ее интересует мой плакат, она боялась быть замеченной за съёмкой.
Мне очень хорошо видно, что люди бояться показывать свое отрицательное отношение к тому, что наше российское руководство называет «военной спецоперацией».
Также всегда находятся несколько человек, которые обязательно подойдут ко мне с резкой критикой. Обвинят меня в том, что я поддерживаю фашистов и нацистов, что я предатель Родины. Если человек склонен к диалогу, то с ним можно поговорить. Если же он хочет выплеснуть свои негативные эмоции, то я не буду с ним вступать в диалог, дабы не разжигать ненужный спор. Сейчас тем более к одиночным пикетчикам относятся очень строго, и последние мои пикеты срывались на том основании, что якобы на «02» поступили звонки от бдительных граждан, сообщивших, что я провожу несанкционированный митинг. Поэтому, если бы я активно разговаривала на пикетах, то, вероятно, меня бы и задерживали гораздо быстрее.
Причем в самой полиции о несанкционированном митинге меня не расспрашивают, такие вопросы не возникают. Просто просят растолковать каждый мой лозунг, изымают плакаты и отправляют их на лингвистическую экспертизу.
А вот что касается пикета, по которому мне вменили эту статью и оштрафовали, то, на самом деле, я вышла с пикетом против блокировки на территории России независимых и зарубежных средств массовой информации. Все мои плакаты были посвящены именно этой теме. Я выступила против блокировки СМИ и против информационной войны, которую, таким образом, я считаю, начало наше государство в отношении россиян и в отношении украинцев. Блокировка СМИ приводит к ограничению доступа к информации. Мы ничего не можем узнать о том, что происходит в Украине и в силу того, что эти СМИ признаны нежелательными, не можем ссылаться на их материалы даже в личном общении. Это, безусловно, информационная война!
Сейчас меня регулярно задерживают, но, несмотря на это, мне кажется, что мои риски не столь велики, поэтому я буду стараться продолжать выходить на пикеты. Во-первых, после задержания меня затем всегда выпускают, и я ухожу домой. Конечно, срываются мои пикеты, и я трачу на акцию больше времени, чем планировала заранее. Да, у меня был штраф, но из 9 задержаний штраф только за один плакат. Так что 8 пикетов, можно сказать, прошли успешно. А во-вторых, я думаю, что мои риски ниже, чем у тех активистов, которые сейчас перестали выходить на политические акции. Я на самом деле, наверное, очень придирчивый человек, поэтому до сих пор не являлась членом какой-либо партии или движения. У меня, конечно, есть свои симпатии: какой-то партии я симпатизирую больше, какой-то не симпатизирую совсем. Но желания войти в состав партии или движения у меня никогда не возникало. В частности, у меня в свое время не возникло намерения войти в движение Навального, хотя, как избиратель, я бы рассматривала его кандидатуру как возможную для голосования. На тех же, кто активно участвовал в подобных движениях, которые впоследствии были признаны незаконными, экстремистскими, иноагентскими, сейчас оказывается значительное давление.
Самое главное, что у меня, наверное, есть какая-то внутренняя эмоциональная потребность заявлять свою позицию публично. Поэтому, если мне не разрешают просто выразить своё мнение, у меня начинается внутренний эмоциональный протест. Произошло событие, у меня есть мнение касательно этого события, у меня есть закон, который разрешает мне выразить это мнение публично. Почему тогда я должна сидеть дома? Я действую в рамках закона, а мне мешают реализовывать мои конституционные права. Меня это очень сильно огорчает, и у меня возникает желание сопротивляться.
Движение «Мягкая сила»
Одним из общественных объединений, которое стало активно действовать в первые же месяцы войны, стало движение «Мягкая сила», созданное политиком Юлией Галяминой и другими активистками. В это движение вошла, например, Ирина Скачкова из Екатеринбурга, историю которой вы прочитали выше.
«Движение возникло накануне спецоперации, но оно изначально не задумывалось антивоенным. Мы давно готовились организоваться в движение, и 23 февраля объявили о его создании. И тут на следующий день началась спецоперация. И это, конечно, резко изменило наши планы. Сейчас у нас три основных направления:
1) Академия женского лидерства. Мы развиваем активисток и женщин политиков, помогаем получить новые компетенции и навыки.
2) Мы ведем медийные кампании и оказываем иную помощь женщинам-политическим заключенным, которые появились в связи с протестами против спецоперации.
3) Мы пытаемся работать с темой политической пропаганды среди детей. Мы, например, делали несколько медийных кампаний, в которых рассказывали, как родителям разговаривать со своими детьми о сложившейся политической обстановке и как противостоять этой пропаганде в образовательных учреждениях.
Суть нашего движения очень хорошо отражает его название. Года два назад я написала статью под заголовком «Мягкая сила» и, когда думала над названием движения, вспомнила о ней. Мне кажется, что женщины как раз действуют вот такими вот «мягкими» методами. Это не говорит о том, что они слабые, просто им присуще действовать не агрессивными методами. У женщин политический стиль более понимающий, более увлекающий людей за собой. Таким образом в названии мы попытались собрать, с одной стороны, силу, а с другой стороны, мягкость».
Активистки отмечают, что у преобладания женщин в нынешнем антивоенном протесте есть несколько оснований. Это, например, по мнению Светланы Мариной, может быть связано с меньшей опасностью, грозящей женщинам за проявление своей позиции: «Если судить по мне, то женщинам сейчас активизмом заниматься гораздо проще, потому что силовики с мужчинами обращаются значительно жестче, чем с нами. Когда у них выбор кого взять: девочку или мальчика — они, конечно, мальчика возьмут. Если говорить о расклейке антивоенных листовок, например: идет женщина в возрасте — на нее никто внимание не обратит, а когда клеят молодые ребята — их задержат».
Юлия Галямина же считает, что у большинства мужчин и у женщин разное восприятие спецоперации, что связано с маскулинными способами воспитания в детстве и юношестве: «Во-первых, очень многие мужчины призывного возраста уехали, опасаясь призыва. Во-вторых, женщины в целом, мне кажется, настроены больше на мирное развитие, на мирное сосуществование. У них социализация так устроена, что женщины направлены больше на семью, на здоровье, на детей и на гармоничное развитие общества, а мужчины проходят через свое воспитание, которое культивирует агрессию и интерес к войне, и нам, женщинам, кажется, что это очень сильно откатывает наше общество назад».
