Экономическая свобода позволяет обществам развиваться и богатеть, однако это невозможно вне правопорядка и рынка — писал в своем opus magnum «Конституция свободы» великий экономист и философ XX века Фридрих Август фон Хайек, один из ключевых подвижников Австрийской либертарианской школы. Власть закона и открытый рынок, как доказывал ученый, в равной степени необходимы и не могут обеспечить свободу по отдельности, поскольку иначе правовые гарантии каждого человека будут варьироваться в зависимости от финансового благосостояния.
В лекции «Право и экономика: хайекианский аспект», прочитанной на Мемориальной конференции Айн Рэнд, кандидат экономических наук и вице-председатель Федерального комитета Либертарианской партии Григорий Баженов рассказывает о связи права и экономики с точки зрения Хайека и объясняет, почему при проведении государственных реформ необходимо учитывать устоявшиеся общественные стереотипы, в чем причина провальных преобразований российской экономики в 90-х, чем публичные блага принципиально отличаются от частных, почему пространства общего пользования становятся серыми зонами и отчего ни агоризм, ни анархо-капитализм не могут обеспечить равные правовые гарантии для каждого.
Любая проблематика, относящаяся к социальному, связана с правопорядком. Каким образом и на каких нормативных основах выстраивать правопорядок? Как мы можем мыслить себе правовую основу общества и её взаимосвязь с экономическими и социальными категориями? Это ключевые вопросы, на которые необходимо ответить, чтобы более-менее разумно представить себе жизнь в обществе. Жить с другими — одна из ключевых проблематик, которая должна волновать любого политического философа.
Когда я говорю о социальном или экономическом, я полагаюсь на хайекианский подход, который сегодня увязывается с современной экономической наукой. В его рамках можно сказать следующее: сама по себе проблематика взаимоотношения права и экономики становится более интересной и значимой.
Если говорить коротко, австрийская школа, к которой принадлежал Хайек, — это направление экономической мысли, зародившееся с публикацией Карла Менгера «Основание политической экономии» 1871 года. Школа существует 150 лет и базируется на принципе и идеях свободного рынка. Австрийская школа претерпела серьёзные трансформации в процессе своего становления, но была связана с классической либеральной традицией и либертарианством, а также имела точки соприкосновения с объективизмом Айн Рэнд и с её идеями.
Однако, рассуждая о социально-экономических изменениях, хайекианцы значительно отошли от того, что принято называть австрийской школой. Об аспектах хайеканского взгляда на право и экономику мы с вами и поговорим.
Взаимосвязь права и экономики: ключевые концепты теории Хайека
Во-первых, один из ключевых концептов Хайека — это спонтанные порядки и эволюционизм.
Хайек, когда мыслит порядок, исходит из того, что он не формируется по указанию сверху. Любой порядок есть продукт огромного количества индивидуальных замыслов, который в процессе их взаимодействия выливается в более значимое и интересное целое.
Источник порядка для Хайека — это спонтанные процессы формирования различного рода институтов. При этом самые значимые из этих институтов представляют побочный результат широкого спектра разных индивидуальных действий. Хайек следует традиции Карла Менгера, который считал, что право, деньги, рынок — это не итог замысла или дизайна, а результат, сформировавшийся спонтанным образом, или порядок, воспроизводящий себя за счет большого количества человеческих интеракций. Этот порядок может иметь различные конфигурации: не стоит думать, что он воспроизводит себя всегда в одном и том же обличии. На деле каждый раз происходят определенные эволюционные изменения, меняются вызовы, стоящие перед человечеством или перед сообществом, изменяются правила, по которым действуют люди, независимо от того, снизу, сверху или сбоку они внедрены. Меняются принципы экономического взаимодействия, становящиеся более востребованными. Важнее всего здесь понять, что в конечном итоге мы получаем порядок, сформировавшийся спонтанным образом, и при этом он не незыблем и может эволюционировать.
Во-вторых, не менее значимая идея Хайека — это власть закона и свобода от принуждения. В «Конституции свободы» концептуализируется идея власти закона (rule of law), заключающаяся в представлении о наилучшей конфигурации порядка, где максимизируется свобода, понимаемая Хайеком как отсутствие принуждения.
То есть, когда порядок подразумевает наибольший уровень свобод, а свободу мы мыслим как отсутствие принуждения, то он будет наиболее предпочтительным с точки зрения Хайека, считавшего, что такой порядок и сложился в процессе формирования западной цивилизации.
Но одновременно с этим свобода, по мнению Хайека, нуждается в ограничении из-за необходимости минимизировать случаи произвольного проявления насилия. То есть свобода для него — это не абсолютный концепт. Он позволяет нам рассматривать систему взаимодействия агентов, где каждый обладает таким количеством степеней свобод действий, которое не вступает в противоречие со свободами других агентов. То есть институциональные правила должны запрещать одному агенту наступать на права других.
Но что, с точки зрения Хайека, может выступать ограничителем, своеобразным метазаконным учением? Это и есть власть закона: не что иное как активный принцип или некое сито, сквозь которое любая законодательная инициатива правительства проходит проверку на соответствие, является ли такой порядок свободным. Говоря словами Хайека, это «строгое предотвращение всякого принуждения, за исключением принуждения с целью насаждения общих абстрактных правил, равно применимых ко всем». Естественно философ понимает, что даже абстрактные правила могут быть весьма тираническими: можно выдумать абстрактное правило, приводящее к серьезному поражению свобод в обществе. Поэтому гарантом свобод, по мнению Хайека, может выступать идея равноприменимости: если она будет применяться ко всем акторам, действующим в сообществе, появятся гарантии, что подобного рода тиранические законы не будут приниматься.
Третий ключевой концепт Хайека в части права и экономики — рассеянное знание и конкурентный порядок. Рыночные цены важны для Хайека с точки зрения его общефилософских и политико-философских идей, потому что позволяют аккумулировать рассеянную между различными агентами информацию о том, что необходимо людям, и, с другой стороны, о том, что экономика может им дать.
Эта релевантная для принятия решения информация аккумулируется в рыночных ценах, позволяющих передать рассеянное знание о потребностях и возможностях экономики её агентами.
Проблема в том, что целенаправленное собирание и аккумулирование важных информационных потоков в один неспонтанным образом указывает на ограниченность возможностей аналитического решения. Мы понимаем, что были попытки, предполагавшие расчет ценовых характеристик для различных товаров или пропорции обмена этими товарами в разных управляемых плановых экономиках, но в конечном итоге они были либо совсем неэффективны, либо намного менее эффективны, что порождает неэффективный рынок, функционирующий в условиях плохих институтов.
Очень важная идея для Хайека демонстрирует, что зачастую процессы, представляющие результат человеческого взаимодействия, не поддаются аналитическому решению. Либо это аналитическое решение крайне ограничено в применении. При этом такой важный концепт, как конкурентный порядок, в рамках которого можно найти решение подобного рода задач, не тождественен, как брал в кавычки сам Хайек, «свободному предпринимательству».
В чем логика? Почему здесь нет тождества? Потому что свободное предпринимательство часто понимается как ситуация, когда система выстраивается в пользу предпринимателей. Зачастую капитализм нужно спасать от капиталистов, потому что сами капиталисты могут пролоббировать такие идеи и требования, в конечном итоге уничтожающие конкурентный порядок. Для Хайека не самоценны «атланты»: вместо них для него важен конкурентный порядок. В этом смысле, мы можем говорить, что его идеи вступают в противоречие с объективизмом Айн Рэнд. Но что же вытекает из концептов Хайека?
Симметрия правовых гарантий: возможно ли прописать «полноценное счастье»
Из идеи спонтанных порядков и эволюционизма следует множественность путей неаналитического решения проблемы с возможностью выявления ключевых условий, при которых релевантный ответ будет найден. То есть мы получаем ответ на вопрос, какие условия нам нужны, чтобы внутри общества на определенный запрос сформировался корректный ответ.
В концепте власти закона и свободы от принуждения проявляется требование абстрактности и всеобщности, неких ключевых принципов этих рамок, при которых ответ может быть найден. Это принципы, в конечном итоге формирующие правила законотворчества и законодательства.
По сути, в рамках власти закона проявляется важное, но мало отрефлексированное либертарианской традицией требование симметрии правовых гарантий. Это ситуация, когда у каждого агента независимо от его благосостояния и социального статуса правовые гарантии такие же, как и у любого другого агента.
И, наконец, идея рассеянного знания и конкурентного порядка говорит о том, что аналитическое решение ограничено в своих возможностях, и, соответственно, мы не можем кодифицировать все правила и эксплицитно всё прописать, чтобы достигнуть «полноценного счастья». Любой договор будет не полностью описывать все возможные ситуации, и в конечном итоге возникнет множество моментов, опирающихся на традицию, человеческие взаимоотношения, то есть на конституциональные правила, не вписанные в конкретный акт, и на традиционные меры отношений.
Чтобы лучше понять каждый из концептов Хайека, стоит рассмотреть идею спонтанных порядков и эволюционизма в контексте категоризации различных благ, о которых Элинор Остром пишет в своих статьях и в книге «Управляя общим».
Публичные и общественные блага: как появляются серые зоны
Известно, что есть публичные/общественные и частные блага. Но по каким параметрам происходит это деление? Первый параметр — это исключаемость, а второй — исчерпаемость. Когда мы говорим про исчерпаемость, что это значит? Предположим, у меня есть мешок яблок. Кто-то подошел ко мне и сказал: «Вот тебе сто рублей, дай мне килограмм яблок». Я ему отсыпал килограмм яблок и отдал. Тут мы получаем ситуацию, когда человек забрал килограмм яблок, а у меня на килограмм яблок стало меньше. Он их забрал — значит это исчерпаемый ресурс. А о чём же говорит исключаемость? Если человек подошел ко мне и сказал: «Вот тебе сто рублей, дай мне килограмм яблок». И я ему сказал: «У меня килограмм яблок стоит двести рублей, а не сто. Могу продать тебе только полкило». Он говорит: «Нет, мне нужен килограмм за сто рублей». Тогда я отвечаю ему: «Нет, я не продам тебе. Уходи, ты мне не интересен», — ограждая его от этого блага. Значит оно частное.
Но есть ещё публичное или общественное благо. Предпочитаю говорить «публичное» (public goods), а не «общественное», потому что заведение может предполагать, что оно общественное, но при этом быть частным. Например, можно находиться в частном пространстве, которое при этом являющееся общественным, так как в нём есть правила, не связанные с публичными пространствами.
Расскажу подробнее о параметрах деления публичных благ на более ясных примерах. Возьмем исчерпаемость относительно национальной безопасности. Если у нас какие-то конкретные люди прямо сейчас потребляют блага, связанные с тем, что у нас пограничники не дают проехать чему-то в Россию, то блага, относящегося к национальной безопасности, меньше не станет. Оно не исчерпывается или исчерпывается незначительно.
Исчерпаемость и исключаемость необходимо различать по двум типам — высоким и низким. То есть существуют высокая исчерпаемость и высокая исключаемость или низкая исчерпаемость и низкая исключаемость. Это приводит нас к тому, что есть не только публичные и частные блага, но и промежуточные ситуации, когда у нас есть низкая исключаемость, но высокая исчерпаемость, или когда у нас есть низкая исчерпаемость, но высокая исключаемость. Например, чтобы определить клубные блага.
Вам легко отключить человека, не платящего за клубные блага — здесь наблюдается высокая исключаемость. К примеру, если вы не платите за интернет, вам его отключают. При этом, когда вы потребляете интернет, его на ваш дом меньше не становится. Понятно, что в зависимости от количества пользователей скорость будет меняться, но не изменится так критично, как в случае килограмма яблок. Нет серьезных альтернатив.
Отдельно рассмотрим блага общего пользования или ресурсы общего пользования CPR (common pool resources). Это ситуация, когда у нас наоборот наблюдается высокая исчерпаемость, но низкая исключаемость. Условно говоря, так можно охарактеризовать городское пространство — мы все в нём находимся и альтернативным образом использовать его крайне тяжело. Оно исчерпаемо: вы не можете в одном и том же месте построить хоккейную коробку и парковку для автомобилей. Вам придется выбирать либо одно, либо другое. Любое дворовое пространство предполагает исчерпаемость. Но исключить его из пользования в подобной ситуации сложно, потому что этими пространствами пользуются те, кто так или иначе находится на определенной территории. Именно относительно пользования общими благами возникает самая интересная проблематика в отношении права и экономики.
С одной стороны, у нас всё просто в плане частных, клубных или публичных благ. Считается, что публичные блага не могут быть произведены рынком в достаточном объеме. Это не значит, что они в принципе не могут производиться рынком: они производятся, но в недостаточном объеме, поэтому в этом процессе должно участвовать государство. Традиционно в качестве публичных благ приводится все то, что обеспечивает государство: национальная безопасность, внутренняя безопасность, госуслуги, правопорядок. При этом необходимо оговориться, что определенные элементы будут производиться рынком. То, что касается клубных и частных благ, — это чисто рыночное производство. А вот, что касается CPR, сложно: тут действительно серая зона, о которой нам следует подумать.
Именно относительно этой серой зоны возникает трагедия общин — использование этих самых CPR. К примеру, у нас есть определенное пастбище и есть община, живущая рядом с ним. Деятельность каждого человека общины никак не регламентируется: вот сколько хочешь, столько и паси скот. К чему это может привести?
Каждый в отдельности максимизирует свой собственный результат. Чтобы максимизировать собственный доход, человек будет как можно активнее использовать пастбище в личных целях, но поскольку нет общих правил, выпас может быть больше оптимального, и в конечном итоге само пастбище может исчезнуть — ресурс общего пользования будет истощен.
Этот пример иллюстрирует проблему, связанную с управлением городского пространства — каким образом решать серые моменты взаимоотношения горожан, буферной зоны между домами, районами и городами?
Не самый простой вопрос, как кажется на самом деле, но это как раз то, что укладывается в эту проблематику.
Порядки открытого доступа: что можно противопоставить естественным государствам?
Чтобы не допускать истощения подобного рода ресурсов и вдумчиво и хорошо ими управлять, требуется то, что Дуглас Норт называл порядками открытого доступа. Норт противопоставил порядки открытого доступа естественным государствам. На протяжении современной истории мы видим много примеров естественных государств. Каковы их ключевые характеристики?
Во-первых, медленный рост, подверженный катаклизмам, при котором экономика ориентирована на извлечение ренты, а не на увеличение производительности. В то же время подобная конфигурация предполагает, что гражданское общество поражено в правах. Оно не обладает всей полнотой прав, и сам по себе порядок базируется на привилегиях. При таком раскладе отсутствует система критериев равенства по Хайеку, а состав социальных прав изменяется и зависит от принадлежности к социальной группе, то есть здесь нет симметрии.
Из этого следует ограниченный доступ к созданию организаций: во многих авторитарных и гибридных режимах мы наблюдаем, как тяжело регистрировать политические партии. Например, для России это большая сложность.
Понятно, что само по себе естественное государство направлено на извлечение ренты и воспроизводство личных социальных взаимоотношений, основанных на знакомстве, блате или династических отношениях, где во главу угла ставятся интересы определенной корпорации, династии или социальной группы. Его задача — не создавать себе конкурентов, поэтому гражданское общество поражено в правах — появляется ограниченный доступ к созданию организаций.
Так как невозможно создавать организации, которые могли бы реализовывать те или иные задачи на местах, появляется задача как-то этим управлять и что-то с этим делать. В конечном итоге формируются централизованные или гиперцентрализованные правительства, которые могут управлять государством плохо и завязывать все полномочия на самих себя. В рамках авторитарных систем, как правило, центральные процессы, при которых полномочия перетекают в центр, повышаются со временем, и постепенно этого становится все больше и больше.
Порядки открытого доступа — это то, что мы можем противопоставить естественным государствам — новые государства в истории человечества. Они предполагают совсем другую модель экономического роста, устойчивую к потрясениям и ориентированную на прибыль. Эта модель, при которой система сама стремится к тому, чтобы дифференцировать себя. Понятное дело, что это не всегда происходит. Мы можем представить себе ситуацию, когда на локальном или федеральном рынке возникает концентрация. Тем не менее, если представить себе некоторый идеальный тип, здесь мы полагаем, что экономика децентрализуется и ориентируется на прибыль.
В таких системах наблюдается динамичное гражданское общество, берущее на себя полномочия и пытающееся их реализовать, и открытый доступ к созданию организаций, так как чтобы выполнять определенные социальные функции, нам необходима организация, позволяющая этим заниматься. Здесь возникает делегирование отношений и децентрализованные правительства.
В идеале сама система предполагает, что в ней доминируют безличные социальные отношения, а также верховенство права. Думаю, каждый из вас понимает, к какому типу систем относится Россия. К сожалению, подобная модель, как в нашей стране, не может давать перспектив роста и развития.
Как связаны концепты Хайека и подобного рода идеи? Иными словами, как связаны друг с другом классификация благ, трагедия общин, порядки открытого доступа с хайекианским эволюционизмом и идеей спонтанных порядков?
Порядки открытого доступа позволяют преодолевать в том числе и трагедию общин. Достигается это как раз-таки тем, что мы знаем очень специфические условия, когда правила нормального взаимодействия, которое при этом примут все агенты, могут быть выработаны и приняты. Тут как раз и вырабатывается не аналитическое, а спонтанное решение проблемы. То есть нам необходимы институции, воплощенные в порядках открытого доступа, чтобы иметь возможность, перебрав множество различных индивидуальных решений, выработать универсальное правило. Оно, конечно, не должно быть незыблемым. Если вызовы поменяются, потребуются новое решение. Порядки открытого доступа — это среда для, если угодно, социальной нейросети, формирующей адекватный ответ в моменте. Безусловно, только сохранение этих порядков дает нам основание считать, что сообщество не скатится в конформизм, отстаивая устаревшее правило ради правила. Динамизм таких порядков — важное условие эволюции общества.
Так формируется идея, когда мы знаем определенные условия, и в этих условиях могут быть сформированы порядки открытого доступа. И это решение неаналитически будет найдено: это чистой воды хайекианский концепт, который реализует себя в рамках работы двух нобелевских лауреатов Элинор Остром и Дуглас Норта.
Рынок без правопорядка: почему анархо-капитализм и агоризм противоречат симметрии правовых гарантий
Возвращаемся к симметрии прав, к власти закона и свободе от принуждения. Какие есть последствия у подобного концепта, который должен реализовывать себя в рамках социальных взаимоотношений?
Во-первых, в качестве своеобразной провокации я выделил анархо-капитализм и агоризм.
Любому рынку предшествует правопорядок: рынок не может без него действовать и нуждается в нем, ведь любая сделка на рынке — обмен правами собственности. Мы не можем мыслить рыночную сделку, если у нас нет правового фундамента. Если это не так, то мы начинаем думать, может ли рынок существовать без правопорядка, под правопорядком или пытаться создать правопорядок на рыночной основе. Может ли правопорядок стать частью рынка, а не его фундаментом? На мой взгляд, анархо-капитализм выступает с идеей, когда «услуги» правопорядка причисляются к рыночным сделкам. Задача анархо-капитализма сделать так, чтобы правопорядок стал не основой, а частью рынка. Здесь может возникнуть проблема асимметрии правовых гарантий.
Для либертарианской традиции симметрия правовых гарантий очень важна, потому что для либертарианцев важно, чтобы люди не абстрактно были вне государства, а могли реализовать свои права. Для них важны права и свободы. Когда система не дает нам прав, мы получаем очень кривую ситуацию.
Анархо-капитализм порождает фундаментальную асимметрию правовых гарантий. Дело в том, что при нём реализуется столько прав, сколько у вас финансов.
Это очень простая логика, но это действительно так. Посмотрите на любую страну, где плохо работают государственные институты, а права собственности толком никак не гарантированы. В таких странах формальные институты начинают замещаться частными практиками. Что возникает в рамках этих практик? У кого права (например, права собственности) защищены лучше? У всех ли они одинаково защищены? Нет, ведь в такой системе нет симметрии правовых гарантий. Вы наблюдаете асимметрию: чем больше у вас ресурса, тем больше вы можете защитить свои права. С точки зрения общежития это не лучшая ситуация. Россия 90-х — это, конечно, не анархо-капитализм, но фактически там как раз мы и наблюдаем рынок, основой которого правопорядок не выступает. Он как бы встроен в рыночные отношения. Становится типичной услугой. Наверное, это не тот мир, о котором мы с вами мечтаем.
Агоризм демонстрирует нам иную проблему: рынок находится вне правопорядка. Тут тоже все странно. Здесь практически все сделки проходят во внелегальном поле. Важно то, что такую систему обычно называют внелегальной экономикой, потому что под нелегальной экономикой мы понимаем преступную, например, связанную с нарко- или человеческим трафиком. В рамках агоризма мы сознательно уводим рынок вне государственных институтов, легального поля, полагая, что так расшатываем государство. В чем проблема? А в том, что агоризм не приводит к большей свободе агента. Задача агоризма — вывести рынок из-под принуждения и привести к большей свободе действий. Но почему этого не произойдет?
При агоризме агент постоянно находится в поле рисков — множественных, спорадических и непредсказуемых. Невозможность подготовиться к этим рискам становится ключевой проблемой, поскольку в конечном итоге приводит к неопределенности долгосрочных планов.
Понятно, что и при реальной экономике неопределенность есть, однако здесь важна не качественная, а количественная характеристика. Одно дело, когда мы уверены, что сделка пройдет по определенному шаблону. А ситуация, когда мы каждый раз изобретаем велосипед и думаем, как инфорсить то, о чем договорились, — это принципиально другая модель человеческого взаимодействия. Как вы думаете, где будет выше степень реализации долгосрочных моментов, требующих гарантий? Ну, тут понятно, что более устойчивая система не порождает ad hoc риски («применительно к случаю»). Правопорядок помогает нам внятно категоризировать риски, правовые гарантии снижают нашу неопределенность относительно будущего. Это повышает нашу агентность, потому что дает условия, при которых возможен нормальный и рациональный выбор. Агоризм же, напротив, раздувает неопределенность до огромных масштабов. Это более-менее жизнеспособно на уровне малых групп, где работает репутация, но это останавливает развитие расширяющейся экономики.
Если мы говорим в рамках хайекианской традиции, и наша цель — максимизация свободы агентов и реализация их прав, — подходят ли им данные решения?
На мой взгляд, нет.
Власть закона как гарант: почему регулирование экономики ограничивает свободу
Важно понимать, что свобода от принуждения нуждается в правовых гарантиях. Есть известная классификация подходов к пониманию свободы, согласно которому свобода может быть позитивной и негативной. Её часто критикуют, в частности, в рамках аналитического подхода.
Негативная свобода — это свобода «от». Позитивная — «для». Когда мы говорим о негативной свободе, то рассуждаем об эмпирическом «я» агента: мы не знаем, чего он хочет, но он может делать то, что пожелает, и у него нет никаких ограничений в достижении целей, кроме естественных. При позитивном подходе мы наделяем агента рациональным «я» и практически вменяем ему те или иные цели.
Если ваш дом завалит снегом, это не значит, что вы несвободны, — вы просто неспособны выйти, пока около дома не уберут снег. Это вариант негативной свободы. Ничья воля на ваши действия не оказывает влияния. Да, есть ограничения, но не бывает выбора без каких-то естественных трудностей в духе изначального запаса ресурсов, обстоятельств времени и места или тех же погодных условий. Важно то, что нет интервенции другого агента в наше решение. А при позитивном варианте всё расширяется и подключаются разного рода социальные факторы: человек, который беден, оказывается менее свободен, чем тот, который богат. Отсюда идет этическая установка на критику капитализма, а цели рассматриваются сквозь призму подхода вменения. Капиталистическая система не дает человеку реализовать своё подлинное, рациональное «я». Именно поэтому его нельзя назвать свободным.
Но есть современный подход: дихотомия между позитивной и негативной свободой — ложная. На деле у нас есть трехчастное отношение свободы, и все, кто говорят о свободе, говорят об одном и том же, а вот веса они к каждому соотношению навешивают разные. Что это за три части? Во-первых, это сам агент. Во-вторых, ограничения выбора агента. Наконец, цели агента. Кто-то большее внимание уделяет ограничениям, кто-то акцентирует внимание на том, каким образом действует агент, где-то важнее является ли я агента рациональным или эмпирическим. Сторонники негативного подхода наибольший акцент делают на самом агенте — для них важен сам факт волевого решения. Именно поэтому ограничения исчерпываются естественными преградами, социальные ограничения не отнимают свободы агента, важно лишь то, есть ли интервенция чужой воли в решение агента. Цели агенту при этом не вменяются. Сторонники позитивной свободы, напротив, в большей степени задумываются об ограничениях, расширяя их перечень до социальных. И, конечно, вменяют цели агенту. Но в общем-то спор идет об одном и том же. Просто вес у частей разный.
Но в контексте Хайека нужно помнить, что свобода от принуждения — это негативная свобода.
В чем здесь проблема? Представьте, что существует рабовладелец, и однажды он говорит рабам: «Ребята, у меня хорошее настроение — делайте, что хотите». В один момент у него может закончиться хорошее настроение, и он скажет: «Все, хорошее настроение закончилось, идите строить мне памятник». Здесь нет гарантии, что потом ты будешь свободным. С точки зрения Хайека, гарантом свободы является власть закона — некое необходимое условие свободы. В рамках экономического подхода предполагается, что рынок не может быть эффективен без правопорядка, при этом рынок не может угнетать. В противном случае, если правопорядок Хайека, агентская свобода, будет уменьшаться, а наша цель максимизация подобного рода свободы, в работе «Либерализм» Хайек пишет:
Чтобы быть свободным в рамках законов, нужна экономическая свобода, а регулирование экономики, будучи контролем над средствами, нужными для достижения всех целей, делает возможным ограничение всякой свободы.
Если существуют необходимые условия свободы, как некий правопорядок, то рынок становится достаточным условием свободы и свободного общества. Правопорядок устанавливает свободу целей, а рынок — средств. В этом их органичное сплетение. Право и экономика в хайекианской традиции выступают в качестве двух условий свободы.
Важность практического знания: почему при проведении реформ стоит учитывать общественные стереотипы
Наконец, расскажу про важность практического знания. Это рисунки и вывод теоремы регрессии из статьи Питера Бёттке, Питера Лисона и Кристофера Койна Institutional stickiness and the new development economics. В статье исследуется взаимоотношение практического знания и институций. Здесь ключевым параметром выступает metis, представляющий сумму практических знаний, — это базисная рекомендация к действию и восприятию всего того, что происходит в мире, которая имеет место в сообществе. Если хотите, это стереотип сообщества. Понятное дело, что в узком сообществе он может быть крепким и реплицироваться точно, а в широком может функционировать ограниченное количество таких стереотипов и они будут более изменчивы.
В постсоветском сообществе достаточно распространен паттерн, что честным трудом заработать нельзя, а бизнес — это мошенники. Это не значит, что стереотип разделяют все, но наверняка вы встречали людей, считавших так. Этот стереотип — следствие остаточного metis советского наследия, когда способы увеличить свои накопления и свой заработок у людей были очень ограничены.
Это не значит, что это непреклонно, и у нас какой-то неправильный народ, но это значит, что при принятии реформистских идей мы должны делать поправку на этот базис.
Далее следует иерархия устойчивости институтов. Её можно представить в качестве последовательности этажей. Сначала — практический базис, потом институты, сформированные снизу. То есть, к примеру, изначально два человека решили не менять два стула на один стол, а использовали деньги для обмена. Сначала так делали только они, а потом за ними стали повторять остальные, и в итоге сформировался порядок, при котором в качестве платежного средства используются деньги. Это внутренние изменения снизу, институционализированный metis. Но есть еще и экзогенные: например, национальное правительство решило провести реформу и провело. И, наконец, есть внешние институты развития, внедренные международными организациями. Чем полезна эта схема и почему мы отмечаем здесь важность практического знания?
Дело в том, что чем сильнее любой институт связан с практическим знанием, тем лучше он закрепится и будет функционировать. Даже прогрессивные идеи, такие как «рынок» и «демократические процедуры» без поправки на это могут быть не приняты. Плохой дизайн появляется, когда мы считаем, что один сценарий подходит абсолютно для всех.
Неудачным примером внедрения институтов извне можно назвать Россию в 1990-е годы, а удачными — Южную Корею, Японию или послевоенную Германию (ФРГ). Реформы 90-х, проведенные под покровительством американских консультантов в России Егором Гайдаром и Анатолием Чубайсом, были слишком смелыми и прогрессивными. К плану реформ после 70 лет коммунизма страна попросту была не готова, так как «метис, необходимый для усилий по приватизации, был недостаточен».
А вот в Южной Корее и Японии реформы в значительной степени опирались на практическое знание населения этих стран. Известно, что японская конституция, написанная в США под руководством генерала армии Дугласа Макартура, после её перевода японскими специалистами на японский язык была представлена как собственная инновация — здесь возникает сцепка метиса и внедряемых извне институтов. Как отмечают Бёттке и соавторы: «FEX институты, созданные в соответствии с конституцией, сохраняли ключевые элементы традиционного японского метиса и в этом смысле воплощали существовавшие прежде IEX и IEN институциональные устройства».
Почему для эффективной экономики необходим правопорядок?
Наконец, перейдем к выводам. Во-первых, не стоит недооценивать спонтанные порядки, но нужно понимать, что они могут быть неоптимальными. Это следует из того же самого metis. Из-за нашего мировосприятия не все прогрессивные институты могут прижиться: не надо думать, что если порядок спонтанный, то он по-любому хороший. Порой необходимо то, что Карл Поппер — друг и идейный соратник Фридриха фон Хайека — называл piecemeal social engineering. То есть не глобальную перестройку всего и вся, а точечные инъекции, которые исправляют несовершенства институций на местах. Во-вторых, при проведении реформ, затрагивающих взаимоотношение собственности и правопорядок, необходимо учитывать институциональный базис или metis сообщества. Далее — институциональные рамки правопорядка, способствующие свободе, соответствуют порядкам открытого доступа.
Свободное общество — это общество, где рынок и правопорядок дополняют друг друга. Рынок помогает решать задачу использования средств наиболее эффективно, при этом позволяя достигать тех целей, которые были поставлены агентами. Правопорядок исправляет перекосы и несовершенства рынка и создает фундамент для того, чтобы агенты могли ставить цели. Правопорядок и рынок — два условия свободы. Только рынок или только правопорядок не делают общество свободным. Экстерналии важны. Но важны только те экстерналии, которые связаны с нарушением прав агентов. Если экстерналии есть, но они нарушают условия симметрии правовых гарантий, то эти экстерналии не вредят свободному обществу.
Иллюстрации: Анна Колмыкова
