Следы

Стихи Лаши Чаргазия посвящены подвешенной жизни между войной и эмиграцией. Герой идёт через границы, золофт и тосты «за котят и за подонков», чтобы вернуть себе дыхание. Кажется, что этот цикл не столько про политику, сколько про выживание языка. Здесь сказка и документ складываются в честную и шумную поэму, которую хочется запомнить.
Строки отличаются не только эмоциональной интенсивностью, но и поразительной откровенностью. Автор не боится смешивать высокое и низкое, личное и политическое, сакральное и профанное. Фрагментированная структура, отсутствие очевидной рифмы и строгой метрики создают ощущение потока сознания, передавая внутреннюю сумятицу и метания лирического героя.
Это крик отчаяния, любви, ярости и надежды, выраженный в форме, которая требует от читателя полной включенности и готовности столкнуться с правдой.
Ноябрь 2024, Мюнхен
Для всех, кто с краю в домике:
для Лелика и Болека,
для чешского крота,
для Чеширского кота,
для братьев-колобков,
что мое следствие вели,
для премудрых Василис,
что вокруг пальца обвели,
для старухи у корыта
и доктора Айболита,
и бременских музыкантов,
для рыжих и конопатых,
для Маугли и для Каа,
а чтобы наверняка
для Балу и для Багиры —
Слава Украине
I
Мне нужен сон и свобода,
Содом и Гоморра, Саддам
и все его дочери в ряд.
Мне нужен расстрельный отряд
и брачный обряд, и черная месса,
и мертвые души и бесы.
Я еле держу равновесие.
Эдельвейсы на рельсах —
стелятся вдаль и вдоль.
Я глотаю любовь как люголь.
Я грызу черепа как Лилит.
Я харкаю под ноги гудрон и
в горле свербит, зане
шастаю пьяницей за ВД,
и губы как меф или в ОВД —
по-ребячески млеют.
В темных аллеях
меня караулят шатуны Мамлеева,
пряча заточки. Кремлевский знахарь
мне отсыпет в дорожку рязанский сахар,
с водородной слойкой лубянский чай —
на поверхности плавкой из сургуча
паранойя вьется как венский вальс;
стамеской под кожей. На аусвайс
я кошусь как на фреску. Слепа — невинность,
продажна —родина; мне — навырост.
Я одновременно нерусь и вырусь —
виждь и внемли, а спозаранку
от 2C-B вывернет наизнанку.
Ревашоль давится реваншизмом,
за плексигласами нувориши;
липнут как мухи к окну воришки —
нам всем нужна передышка.
II
Ты свята, как простота;
вечна, как мерзлота —
я спрячу в подкладке парки поддельные паспорта
и в очкурах окочурюсь;
выкурю — за тебя;
выклюю за тебя
зенечки оборванцам;
цóмаю тебя в лобик
трофейный из оккупации;
выложу все слова
в полосы соляные —
вывалю снегопадом на волосы смоляные;
выест нас ностальгия,
выгрызет ли метá —
брошенной в переходе я буду любить тебя,
беречь как булавка — брошь,
как оффник — армейский нож;
как солнышко на заре,
твоя шагреневая кожа растекается по мне
от пересудов — я как слон в посудной лавке в судный день
ломаю все, к чему притронусь, и во мне
робеют органы; и зубы — на поребрик,
и руки — за спину;
я заспанный и злой; за-
тесы на березах — это ты
минуешь блокпосты, точа рефлексы —
немеют губы; в параллаксе лексика —
мои стихи; я ворую воздух
и дарю тебе — чтобы тлел как фосфор
твой фарфоровый голос в муфельной печи,
как мои кручины в скомканной ночи.
интерлюдия
Если смотреть снизу, то
кажется,
будто облака
нужны, чтобы прятать солнце.
Если смотреть сверху, то кажется,
будто облака
нужны, чтобы отбрасывать огромные
причудливые тени.
Если смотреть сбоку, то кажется,
будто все небо —
это одно большое облако,
а если изнутри,
будто других облаков
вовсе не существует.
Но если вдруг
если вдруг выйдет так, что
облако — это ты,
и если смотреть на мир глазами облака,
то окажется,
что ты все время
находишься в подвешенном состоянии.
III
Я тебя научу
просыпаться без чувств, цедя в каучук
мышцы; елозить, кроя по лекалам
себя, и выблевывать что попало,
отирать края рта, забывать города
и распаивать жилы — обрывать провода,
расплываться нелепыми глазками
пьяных блядей, пуританствовать,
шарясь впотьмах, или танцевать
в прокуренной кофте — и наугад
нащупывать [пол. Ку]сает за лоб
снег -лотаю золофт; щерюсь, и позолота
в щелях зубов — вообще всё вотще;
я липну к тебе, как ворса на плаще,
залипаю в таскáх на трамвайном пути;
прижимаюсь к тебе, что к миске кутьи,
губами; как лесть оплетаю веки,
или фронт — зеки, или в хадж — Мекку;
неумело целую твои запястья,
плетусь за тобой, как арабская вязь; на-
учу задыхаться, глотая солнце,
отвечать невпопад, выдыхая кольца
табачного дыма; оставлять следы,
заметать следы.
Оставлять следы.
IV
Выпьем за любовь,
выпьем за тебя,
выпьем за меня и за соленые глаза,
выпьем за родных,
выпьем за друзей,
выпьем, что горит, и чтобы было веселее
за жеманные ужимки, нецелованные шеи,
выпьем за окопы и траншеи,
выпьем за котят,
выпьем за щеночков,
выпьем за пробитые запястья на цепочке,
выпьем за детей: за сынулю и за дочку —
выпьем, чтобы пить до фотопсийных многоточий
(щемит в душе тоска), выпьем, чтобы у виска
всегда ждала осечка, и за каждую овечку,
что считаешь перед сном.
Выпьем, чтобы спать.
Выпьем за усопших, чтобы их не забывать,
выпьем за снежок,
выпьем и за дождик,
выпьем, чтобы в сердце перестал крутиться ножик,
выпьем за Славянск и белгородские воронки,
выпьем за подонков. Выпьем за подонков!
Выпьем за Изар, Дойче Пост, Дойче Бан,
выпьем, чтобы завалил ебало каждый уебан.
Выпьем за полоний, мирный атом и уран,
чтобы на выжженной земле вечно тлела мошкара.
Я подниму бокал за океаны, за моря —
выпьем так, чтобы не вспомнить было наши имена!
Выпьем за былое и выпьем за грядущее:
за счастье, промелькнувшее за створками окна.
За это пьем на донышке — вот столько — и до дна.