Поэзия площади: московский поэт Борис Булгаков о монахе с автоматом и кассетных путешествиях во времени

«Щелчок, и всё начиналось заново»: старейший резидент Маяковских чтений поэт Борис Булгаков называет участников чтений «поэтическими радикалами» и «готовой революционной ячейкой». Чтобы разобраться, почему «Маяки» считаются самой свободной поэтической площадкой в России, и рассказать о поэтах улиц, мы начинаем цикл «Поэзия площади», в котором будут публиковаться лучшие стихи, звучавшие в центре столицы в последнее десятилетие. ​ 
В первом выпуске — избранные стихотворения Бориса Булгакова о путешествиях во времени с помощью кассетного плеера, колониях особого режима, самосожжении журналистки Ирины Славиной, потерянном детстве и психотропном творчестве.

Я московский поэт Борис Булгаков. На улицу вырвался из богадельни Союза писателей России, громко хлопнув дверью. Мы представили себя стране осенью 2009-го. Тогда, с благословения диссидента Владимира Константиновича Буковского, на площади перед памятником начали собираться молодые поэты, художники, панки и политические активисты. За нашими спинами стояли великие шестидесятники. Продолжая их традицию, мы не могли позволить себе облажаться.

У нас все получилось. Довольно быстро мы стали сильнейшей и ярчайшей поэтической площадкой столицы. На первых порах нас заметно поддержали известные и по-хорошему народные авторы. У нас выступали Всеволод Емелин, Кирилл Медведев, Андрей Чемоданов, Андрей Родионов, Данила Давыдов и многие, многие другие. Спустя несколько лет Маяковские чтения уже давали жару полностью самостоятельно, взрастив собственную плеяду великолепных авторов.

Прошло больше десяти лет со старта, но «Маяки» остаются голодными и злыми. Мы — поэтические радикалы и готовая революционная ячейка. Вместе с тем, мы достаточно гостеприимны, всегда рады видеть новые лица, рады принять в нашу «ОПГ» очередного горящего заживо поэта.

Сегодня Маяковские чтения не ограничивают себя декламацией на площади. Мы за любой кипиш и бодро вписываемся за идеологически близких музыкантов, артистов, художников и волонтеров. Думаю, старики могли бы нами гордится. Для «Маяков» нет ничего важнее свободы самовыражения, творчества и нонконформизма. С апреля по октябрь, каждое последнее воскресенье месяца: приходите и убедитесь лично. Будет весело и страшно.

walkman

жизни текло густое месиво,
и ноябрь лицом в это месиво падал
кассетный walkman с мэрилином мэнсоном -
это было давно и уже не правда

девяносто восьмой тоже стал кризисным
память застыла гранитом и мрамором
но на нем была кнопка с авториверсом
щелчок и все начиналось заново
щелчок и все начиналось заново

эта музыка точно будет вечной
как решетки на окнах в известной больнице
и не важно в голову или в печень
я впервые умер под песни кормильцева

а потом воскрес влюбленный, везучий
и никто не заметил ничего в этом странного
и никто не услышал почти беззвучный
щелчок и все начиналось заново
щелчок и все начиналось заново 

конец двухтысячных високосный терпите
бога нашего год две тысячи восемь
я теперь навсегда ненавижу Питер
его лето, ставшее последней осенью 

той, куда уходили поэты
где сиянье небес у подъемного крана
«ничего не вернуть» — ты шептала, поэтому
щелчок и все начиналось заново
щелчок и все начиналось заново 

мне хотелось исчезнуть в блестящих осколках
в бриллиантовых и алмазных путях
«ничего не вернуть» — я поверил, поскольку
белый порох просыпан на черный стяг 

зачастил на допросы, отбили почки
новой жизни лакал кровавое зарево
только каждая капля свой камень точит —
щелчок и все начиналось заново
щелчок и все начиналось заново

мы бежали но не сдавались, мы были
романтиками заката империи
нас обманывали наши книги или
мы слишком наивно и по-детски в них верили 

представители потерянного поколения
как предтечи будущего многогранного
как пророки, идущие на сожжение
щелчок и все начинается заново
щелчок и все начинается заново.

 2017

птицы

следак в свою наглую морду в кабаке опрокинет шнапс
пропивая премию за самоотверженность собственного труда
два года прошло, как россия упустила свой шанс
два года прошло, а я все мелькаю в стенограммах суда

потому что родина тебя не оставит в покое
побежишь — спустит по следу собак
выпьет душу небо ее голубое,
вечный сон, крепостное право, гулаг.

лихорадка целует в белые губы
давит в объятьях, бросает в жар
дни, как крошки с наледи грубой
белый лебедь* из Соликамска сожрал

и сбивая хлорку в ядовитую пену
ты припомнишь сквозь мутные брызги
как тебе шили государственную измену
как вышли на след, догнали, загрызли

над телом твоим разодранным в клочья
выкликая из мертвых снова и снова
ледяной и смертной полярной ночью
колдовали, кружили полярные совы*

тьма густеет и звезды редкие меркнут
остывают и падают вертухаям на плечи
а на грудь твою рваную черным беркутом*
опускается абсолютная вечность

в то же время у стойки столичного бара
пьяному следователю вызывают такси
родина спит, она устала
в поле наших душ по росе косить.

 * Белый лебедь, Полярная Сова, Черный Беркут - названия колоний особого режима.

 2014

Сердце Тхить Куанг Дыка

памяти Ирины Славиной

Буддийский монах с автоматом Калашникова наперевес
Напоминает мне героев песен чеченского барда.
Он говорит, что раньше у него был обрез,
Говорит: «пустоте необходима защита, правда?»

Дым косяка заворачивается в спираль у его лица
Мы стоим и курим и тлеет заря заря
А еще, говорит, защита нужна горящим сердцам
Их совсем немного осталось в монастырях.

Мы заходим погреться, он достает самогон
Кровью неба рассвет причащает ночную хтонь
Говорит: ты же знаешь, шестьдесят третий, Сайгон,
Перекрестье дорог, бодхисаттва призывает огонь.

И от этих слов воздух в комнате задрожал
И обрушилось утро, отменяя в природе смерть
 — Были слухи: его сердце не тронул пожар.
Это ложь, оно продолжает гореть.

Это было в восьмидесятых, мы защищали Тибет
И монах с калашниковым наперевес говорит:
«Самое главное — это то, что в самом тебе
Остается цельным и без конца горит».

Я не думал о том рассвете в суете проходящих зим
Только девочка с этим плакатом согрела память
И я вспомнил: того монаха Китай казнил
Я хотел бы сейчас рассказать о нем ее маме.
.............................

Что находится на том берегу отчаяния
Знают перекрестки Сайгона, знает Новгород в октябре
«Пока моя мама горела заживо — вы молчали»
Мы молчали, потому что забыли Тибет.

 2020

Назло запретам

но назло всем запретам, тюрьмам, морозам
и с надеждой, что ждет меня старый Харон
где-то между Булгаковым и Берроузом
спрятан мой последний патрон 

кто с реальностью проиграл все битвы
кто смотрел, как кровью идет стишок
тот оставил в прошлом петли и бритвы
позабыв между книгами порошок 

и однажды услышав шаги на лестнице
те шаги, когда за тобой идут
чтобы как Есенина не подвесили
я водой кипяченой его разведу 

пусть стучатся в дверь, пусть отмычки вывихнут
пусть под окнами неприкаянно ждут
я сползу по стенке и тихо выдохну
на руке ослабляя жгут 

мне приснится исповедь слабым голосом
и цветущие маки в пышном саду
где-то там, с Булгаковым и Берроузом
я в малиновых сумерках побреду.

 2020

Не осталось

детство закончилось фильмом матрица
я все еще верю, что меня спасут
белый кролик пушистым кубарем катится
в нескошенную росу

летов умер, и никого не стало
мистер андерсон оказался вымыслом
помнишь, я принес те кристаллы?
помнишь, как нас с тобой вынесло?

мы повзрослели нежданно-негаданно
мы кололись и читали воденникова
и самой высшей от мира наградой нам
было то, что мы стали подельниками

это глубже любви, в нее вы не верите,
это больше, чем в радости, больше, чем в горе
аркадий иванович передает из америки —
там все разговоры только о море

в котором заледенеет сердце
и навсегда разобьется о скалы
мне самому до сих пор не верится,
что от меня ничего не осталось.

2018

​Чёрный квадрат

когда над крышами, высоко
вечным огнем догорит закат
она разольет молоко
на черный квадрат
как будто мы усмехнулись судьбе

как будто не прошло наше время
мы сидим на кухне и курим.
потому что путник должен иметь при себе
трубку, огниво, кремень
и полный кисет дури.

когда мечтают о пауке
сны в паутине, проклятья в пыли
она сожмет в кулаке
зернышко конопли

как будто древняя карусель
полетела в обратную сторону
мы снова жизнь свою зимами мерим
потому что самую злую метель
бог делит на нас поровну
верим мы или не верим.

когда задохнутся и смолкнут
вдохи над черной далью
она соберет осколки
своего зазеркалья.

и вздохнет
и утихнет последний снег.
до Вудстока полгода, Джим Моррисон жив,
плачет лёд,
стынет город в холодном сне,
и ангелы спят, крылья свои сложив.

2010