Лютый

До аннексии Крыма герой рассказа «Лютый» спокойно ездил по работе из Николаева в Севастополь, но после весны 2014 года всё изменилось — теперь приходилось пересекать на машине две границы:

«Чуваки в погонах с каждой из сторон всегда предвзято смотрели документы, особенно таких хлопчиков, как я. Россияне видели во мне потенциального шпиона и бандеровца, а украинцы — зрадныка, то есть предателя, и пособника москалям».

Собираясь в конце февраля в очередную рабочую поездку в Крым, герой проводит время дома с женой и детьми и застает начало полномасштабного вторжения. Мужчина решает уехать с семьей «на хутор к бате», где нет воинских частей. Поначалу кажется, что там другой мир и никакой войны нет, но в начале марта туда заходят российские солдаты. Начинается череда бесконечных допросов, и один из военных предупреждает, что семье надо срочно уезжать.

Через что еще мирным жителям пришлось пройти в первые дни войны — в рассказе «Лютый», написанном выпускником литературной школы «Мне есть что сказать» Валентином Булганиным.

Каждый раз, подъезжая к границе, я напрягался — так было последние восемь лет. До весны 2014 года без всяких проблем за 4–5 часов долетал из Севастополя до Николаева. После того, как отжали Крым, процесс замедлился. Теперь приходилось проходить две границы, и это не назовешь курортным приключением с дьюти-фри и маленькой бутылкой брюта в руках. Всё похоже на мексиканскую границу в американском кино: заборы, колючая проволока, собаки, минные поля и грустные лица погранцов. Чуваки в погонах с каждой из сторон всегда предвзято смотрели документы, особенно таких хлопчиков, как я. Россияне видели во мне потенциального шпиона и бандеровца, а украинцы — зрадныка, то есть предателя, и пособника москалям. Ну, а пересечение границы на своей тачке всё осложняло в два раза. Ростаможня приказывала открывать бардачок, вынимать коврики, и обязательно проверяли запаску: а вдруг я там увез кусочек благословенной севастопольской земли. На укрстороне чуть проще: нашли лишнее — фрукты, алкашку, конфеты — всё в мусорный бак.

Я уже не один раз проходил все эти процедуры и был подготовлен морально: ничего лишнего с собой не брал, только сумку с личными вещами. Подарки жене и детям всегда покупал по месту, в Николаеве. Тем не менее легкий мандраж присутствовал. В каждой поездке я вспоминал полушутку, которую наверняка знает каждый житель постсоветского пространства: если человек на свободе, то это не его заслуга, а недоработка соответствующих органов.

Уже перед самой границей, по обычаю, заехал на заправку, залил полный бак дешевого российского бензина — в Украине он стоит в полтора раза дороже. Обязательные атрибуты любой поездки — баночка редбула и баунти — упали на соседнее со мной сиденье. Можно ехать дальше.

Удача в этот раз поцеловала меня в щечку — всё прошло быстро. На росгранице не было очереди, машину досмотрели без особого пристрастия, поставили штампик в загран и пожелали хорошего пути. Со стороны Украины пролетел шо ракета, еще быстрее, таможенник был в хорошем настроении и даже не стал открывать багажник. Побажали щасливої дороги.

Я обожал этот момент, когда контроль позади, напряжение уходит и дальше никаких вопросов — путь свободен и открыт. Впереди бескрайние поля, и через пару часов — Николаев.

Решил подумать о чем-то приятном, вот я смакую домашний борщ, вот обнимаюсь с детьми… Стопэ… А шо по работе? Нужны новые клиенты! Где найти нового поставщика ягод? Этот Вася с привоза в Симферополе снова поднял цены, у меня по таким костам хер кто купит. Если вся сетка «Галлардо» начнет брать ягоды у Калошина, то он через месяц будет им поставлять уже весь ассортимент… Стопэ! Маша! Через два дня уже ДР. Бля. Шо дарить? Опять бабки? Выберет себе шо захочет. Интересно, че она хочет? Так… Последний раз мы виделись на Новый год, что-то она там, кажется, говорила… Не помню точно. Всё равно не угадаю, пусть деньги будут, сама решит.

От этого бесконечного потока, особенно всего, что было связано с Машей, я начал нервничать, где-то далеко постучалась мысль развернуться обратно, в Крым. Сразу же подумал, что так не делается, всё разрулим как-то потихонечку. И тут же подумал, что было бы здорово сгонять в Одессу на ДР, малых оставим бабуле с дедом, и Маше будет прикольно без них потусить, и мне нормас. Отличный план, решил я, и поднадавил на педаль хонды — до Николаева оставалось ехать всего полчаса.

Конец февраля в Николаеве — это всегда отвратительно: снега уже почти нет, осталась только грязная жижа, город серый, дороги разбиты, с моря задувает холодный ветер. Я припарковался во дворе, вышел из машины, посмотрел на всю эту грусть вокруг и пошел домой, в окне меня уже выглядывали радостные рожицы Жорика и Алисы. Маша накрывала на стол, после дороги я всегда голоден и, как результат, немного зол, поэтому, как говорят в сказках, сначала было положено накормить добра молодца, а по-простому дать пожрать, а потом уже разговоры вести.

— Предлагаю поехать в Одессу на твой день рождения, — сказал я.

— А дети? — спросила Маша.

— Оставим твоим родителям.

— Ну, хорошо, — сказала Маша, взяла в руки айфон и начала скроллить рилсы в инсте.

Меня выбесило это «ну хорошо» вкупе с телефоном, я сделал усилие над собой и молча продолжил стучать ложкой по тарелке.

— Одесса — это классно, я хочу очень поехать, — через минуту сказала Маша.

Меня немного попустило. Я доел и пошел играть в догонялки по комнатам с Жориком и Алисой.

Через два дня мы уже ехали в Одессу, и в моменты, когда наши диалоги заканчивались, я напевал: «Шаланды полные кефали…».

День рождения был просто ураган: Дерибасовская, наливочки, мидии в сливочном соусе с поджаренным батоном, секс, утренний брют — все прелести и радости жизни. Время растворилось, как дым от костра в осеннем походе, пришла пора возвращаться в Николаев, а оттуда и в Крым.

Обратно мы с Машей ехали молча, без напряжения, без тяжести. Я поймал себя на чувстве, что не спешу скорей вернуться в Севастополь.

— Может, ты останешься еще на пару дней? — прервала вдруг тишину Маша.

Я почувствовал, как у меня на щеках образовались ямочки, я улыбался сомкнутыми губами.

— Мы так редко видимся, у тебя начнется сейчас высокий сезон, ты всё успеешь сделать, кроме того, чтобы провести время со своей семьей… Со мной, — продолжила она.

— Я… Да. Конечно, да. Давай я останусь. Я как раз об этом думал, да. Я могу остаться на пару дней.

Вечером 23 февраля я лениво собрал все три пары носков и был готов утром следующего дня прыгнуть в хонду и укатить в Крым на несколько месяцев. Жорик прыгал вокруг меня и что-то бормотал себе под нос, Алиса залипала в телефон, с кухни доносился запах картошки с курицей — Маша превосходно готовила. Я присел в кресло, закрыл глаза и хотел всё сохранить в памяти: звуки, запахи, ощущения. Но Жорик с криком «Папа-а-а-а, лови меня!» с разбегу врезался своим лбом в мой поломанный на боксе нос. От боли у меня покатились слезы.

В районе шести утра я проснулся от вибрации телефона на прикроватной тумбе. Приоткрыл глаз, посмотрел на экран — Кирилл Кифирчик.

— Кирюха, бро, тебя бьют или шо? — шепотом ответил я.

— Бро, это пиздец! Началось! Бля…

— Да ёп тебя! Скажи нормально, шо случилось? — я встал с кровати и пошел в другую комнату.

— Война, бро! Война началась!

Кирилл был в Киеве и в эту ночь возвращался в Крым. После прохождения украинской админграницы он дошел до росграницы, где отсутствовал какой-либо контроль. Всё было в военной технике, огромные колонны которой двигались в сторону Украины. Вдали, в стороне материка, начали раздаваться автоматные очереди и взрывы. Всё это в эмоциях он рассказал мне по телефону.

До конца не понимавший, я зашел в интернет. «Война россия украина» — поиск. Первыми вылетели новости с видеообращением Путина. Я вернулся в комнату, Маша уже ворочалась в постели.

— Что там случилось? — сонно спросила она.

— Москали напали на Украину. Война началась.

— Как? Что значит «напали»? Ты серьезно сейчас?

Я молча смотрел Маше в глаза, стиснув зубы.

— Что теперь будет? Что мы будем делать? — спросила она.

Я не знал, что ответить, меня словно парализовало, перевел взгляд в другую точку, отказываясь принимать происходящее, подвижными остались только желваки.

Дети спали. Маша начала звонить родителям и родным. В это время мы услышали первые отдаленные взрывы. Всё, о чем говорили последние пару месяцев и нагоняли истерию, над которой я, как и все мои знакомые, только смеялся, вдруг стало реальностью. Россия начала полномасштабное вторжение в Украину.

Надо было принимать решение, как быть дальше. Оставаться в городе небезопасно, подумал я. Николаев — крупный областной центр и, скорее всего, здесь начнется замес. А вот где-нибудь в деревне — там ничего военным не надо. У бати хутор, может, туда. Там можно укрыться и… и что? Переждать? Сколько? Голова гудела от возможных вариантов и непонимания, постоянно звонил телефон и приходили сообщения. «Как вы? Где вы? Вы живы? Это пиздец! У вас всё хорошо?»

Я позвонил бате, мы посовещались и решили ехать на хутор. Это обособленно стоящий домик в Баштанском районе, недалеко от села Катериновка. Ближайшие соседи — через 1,5 километра. Короче, глушь посреди нигде. Воинских частей в округе нет. Военным точно не будет интересно это место, и действий здесь боевых не будет, а раз так, то всё безопасно. Это нам и нужно. Еще раз всё обдумав, я принялся за сборы. Жорику и Алисе сказали, что едем к деду Коле в гости. Собирались хаотично, просто все вещи летели в чемоданы. Утрамбовали рюкзаки и сумки продуктами, которые были дома. Жора носился радостный, что мы едем вместе куда-то. Алиса, еще сонная, шаркала ногами по комнатам с недовольным лицом, доступ к телефону с интернетом мы ей утром ограничили. Она до конца не понимала, что происходит, а рассказывать мы тоже не спешили — к такому надо подготовиться. Через несколько часов мы уже были на хуторе.

Здесь был другой мир. Если не смотреть новости, то могло показаться, что никакой войны нет. Есть февраль, нет солнца, есть пустые поля, нет зелени, есть тишина, а спокойствия на душе всё равно нет. Так проходил день за днем. И всё больше становилось понятно, что ничего в ближайшее время не закончится.

Я и Маша смотрели через маленькие экранчики телефонов новости и листали социальные сети. Мы не верили, что это происходит сейчас, что это происходит рядом, что происходит с нами.

Весь мир кричал про войну в Украине. Выступления Байдена, Шольца, Макрона, Джонсона и других мировых политиков транслировались и публиковались каждый день. Все призывали правительство РФ остановиться, даже Арнольд Шварценеггер. Вот это да, сила и мощь Арни с нами, подумал я, а потом вспомнил, что в реальной жизни он не сможет поступать с плохими парнями, как делал это в своих фильмах, которые я смотрел, когда мне было десять.

В Крыму тем временем массово заклеивали автомобили буквами Z, все мои крымские подписки в инсте активно об этом говорили. Кто с гордостью, а кто со стыдом. От всех, кто постил это с гордостью, я отписался. Мы придумали с Машей название людям, у которых была положительная реакция на всё происходящее. Мы так и назвали их Z-положительные.

Попытки проводить антивоенные митинги заканчивались автозаками: несколько моих знакомых решили приехать на антивоенный митинг в центре в Севастополя — еще на подходе к площади их упаковали и увезли на пояснительные беседы. Несговорчивых задержали на три дня. Украинские селебы, популярные в РФ, еще верили, что люди могут что-то изменить, и продолжали записывать обращения к россиянам, чтобы те выходили и дальше на улицы и остановили войну. Из Украины в Европу и по всему миру хлынули потоки беженцев. Треть моих крымских друзей, те, которые были несговорчивы, уехали кто куда мог. Мой батя тоже был активным пользователем смартфона и в курсе всех новостей, он первый в нашем доме запел «Ой у лузi червона калина». Уже через пару дней, как вышел этот ролик, мы пели его всей семьей, лучше всех получалось у Жорика. Его детская непосредственность исполнения непременно заставляла батю пускать слезу.

Иногда на закате я поднимался на небольшой холм рядом с нашим хутором, смотрел куда-то вдаль. Там, откуда сейчас летели ракеты, осталась моя работа, друзья и беспечная жизнь. Каждый вечер, засыпая, я надеялся, что проснусь утром и узнаю, что это был всего лишь кошмар. Но ничего не менялось.

В один из дней я спускался с холма, который уже стал моим местом силы, и во дворе на скамеечке увидел Алису, она живо болтала ножками и ждала, когда наступят следующие 45 минут сидения в телефоне или планшете. Наверное, на ютубе вышло новое видео Poppy Playtime, а там очередные приключения Хаги Ваги и Мамочки-Длинные ноги. Хотя я уже сто раз слышал, что, когда рука Мамочки-Длинные ноги застряла в дробилке, главный герой включил агрегат, и Мамочку перемололо. Каждый раз я ужасался этому сюжету, а Алиса твердила: «Ну, она же плохая! Нечего было преследовать главного героя и мешать ему!» Каждый раз я сдавался и разрешал смотреть ей следующие серии этой хоррор-игры.

— Шо скучаэш, мала?! — спросил я.

Алиса вскочила со скамейки, подбежала ко мне и обняла.

— Пап, мне страшно…

— Та ну, перестань! Чего это вдруг?

— Ну, сейчас же война идет… Вы постоянно с мамой и дедом говорите.

— Ну, у нас же тут войны нет.

— В интернете говорят, что война во всей нашей стране и что придут солдаты от этого Путина и убьют нас.

— Нас точно не убьют, не бойся.

— Откуда ты знаешь?

— Ну, мы же хорошие, да?

— Да, хорошие.

— А главный герой — он же тоже хороший?

— Ну да…

— Ну вот тогда мы будем главными героями, а Путин и его солдаты — это всё Мамочки-Длинные ноги… И что мы сделаем?

— Дробилка? — Алиса сцепила зубы и подняла глаза вверх и в сторону.

— Именно! — сказал я, поднял Алису и потащил в дом, приговаривая: — Ну вот, Мамочка-Длинные ноги, ты и попалась!

Поймал себя на мысли, что если мне страшно, то насколько страшно может быть Алисе. И мне показалось, что в роли успокоительного я выступил отлично, а сравнение с Мамочкой-Длинные ноги и дробилкой — находка века.

Я, Маша и дети целыми днями были рядом. Наверное, никогда еще с момента появления Жоры и Алисы мы не проводили столько времени вместе. Просыпались вместе, готовили завтрак вместе, ели вместе, играли с детьми вместе, смотрели одни и те же новости вместе и вместе не знали, что делать и сколько еще всё это будет продолжаться.

В доме вкусно пахло гречневой кашей и мясной подливкой, мы с Машей готовили обед.

— Какое сегодня число?

— Уже пятое марта. Мы тут десять дней.

— Получается, весна наступила?

— По календарю получается так.

— А не по календарю?

— А не по календарю мы застряли в невесомости, как в «Интерстелларе», помнишь?

— Что-то было там такое. Можем сегодня пересмотреть.

В этот момент раздался самолетный гул, затем где-то вдалеке раздались взрывы. Маша схватила Жору, я — Алису, и мы бросились в укрытие — подвал дома. Батя в это время был во дворе и спустя минуту уже был рядом с нами. Из подвала было слышно, как самолеты пролетели где-то совсем рядом. Снова тишина. В отдалении разрывались снаряды. До нас начал доноситься запах гречневой каши, которая начала подгорать на плите.

— Папа, а что это такое? — спросил Жорик, глядя куда-то за пределы стен подвала.

— Это война, сынок.

— А что такое война, па? — Жорику всего три года, он еще не знал про войну.

Я молчал.

— Это когда одни люди убивают других, — сказала Алиса.

— А зачем они это делают? — продолжал Жорик.

Я хотел что-то ответить, но тут сказал батя:

— Бо в них нема мозгiв.

— А-а-а-а-а-а, — сказал Жорик и попросил поиграть в телефон.

Я и батя выбрались из подвала, оставив Машу с детьми там. Мы вышли во двор и в нескольких километрах от нас увидели столб черного дыма.

— Схоже, що це хутор нашого сусiда! — сказал батя. — Треба поехать туды.

Мы взяли огнетушители и сели в хонду. Ехать было недалеко — минут семь, всё это время я вспоминал, как маленьким приезжал со своим батей на хутор и помогал ему по хозяйству. Тогда он был для меня папа, иногда, уже в школе, после уроков украинского, я стал называть его «тато». Теперь, когда мы стали взрослыми, он стал батя и батько.

— Па-а-а, — вдруг сказал я, — а помнишь, как однажды…

Я не успел договорить, мы выехали за поворот, где уже виднелся соседский дом, точнее то, что от него осталось.

На соседнем хуторе жила пара в возрасте. Снаряд попал в дом, когда в нем находилась хозяйка. Погибла на месте. Тело было завалено. Муж в это время был во дворе. Я и батя взялись помогать — разбирать завалы. Муж, кажется, до конца ничего не осознал и на автопилоте разбирал завалы, а может, он надеялся на чудо. Кирпич, камень, кусок двери, кирпич, камень, часть стула, часть дивана, кирпич, камень, тело…

Я никогда не видел только что убитых людей до этого дня. Нам удалось достать тело. Скорая не отвечала. Мы обмотали труп тряпками, погрузили в нашу машину, отвезли родственникам в соседнюю деревню. Помогать соседу было больше нечем.

Вернулись на свой хутор. Электричества нет, связь пропала — видимо, под обстрел попала ЛЭП и вышка сотовой тоже. Я решил подняться на холм позвонить. Вдалеке увидел колонны военной техники в сопровождении вертолетов, они подошли к реке со стороны Херсонской области. Вернулся в дом, голова была пустой и тяжелой. Сели есть. Батя достал бутылку самогона. Стопочка, огурчик, кусочек сальца, ложка борща. Тишина. Стопочка, огурчик, кусочек сальца, ложка борща. Тишина. Стопочка. Сон.

Утром следующего дня я снова отправился на холм позвонить родным, узнать новости и посмотреть, где воинская техника. Пока поднимался, вспомнил Крым, там я частенько ходил в горы. Захотелось оказаться на вершине Роман-Кош и встречать рассвет с друзьями. Широко расставить руки, закрыть глаза, запрокинуть голову вверх и начать просто кричать.

С холма открывался чудесный вид на окрестности, солнечные лучи поглаживали всё вокруг, и большая часть техники уже переправилась через реку и была на нашем берегу, а несколько единиц двигались шеренгой в сторону хутора.

Я бросился домой. Маша готовила завтрак, дети бегали по комнате. Я решил, что надо спрятаться недалеко от дома, в полуразрушенном старом сарае. Не могу объяснить, чем было вызвано это решение, уже сейчас понимаю, что мой мозг автоматически выбрал одну из трех реакций на стресс — бей, беги, замри. В тот момент, очевидно, убежать и спрятаться было лучшим решением. Я схватил походные карематы и спальные мешки, чтобы укрыться. Когда уже укладывались на землю, у меня мелькнула мысль, что мы подождем, пока колонна техники пройдет мимо, и после сядем в машину и поедем в сторону Николаева.

Это было шестого марта, когда уже не зима, но еще и не весна. Подтаявший снег был грязно-белого цвета, он смешался с серо-желтой травой, сыростью и холодом. Уговорить трехлетнего Жорика молча лежать на земле было сложной задачей. Алиса была как-то очень спокойна, она всё понимала, а в один момент мне даже показалось, что ей было всё равно на происходящее вокруг. Но я знал, что ей сейчас страшно, и покерфейс — это ее защитная реакция. Маша лежала, по ее щекам тихо катились слезы. Мое тело сковал страх, я как мог сохранял спокойствие и рассказывал Жорику, что это сейчас такая игра, и если мы проиграем и плохие дяди нас найдут, то у Жорика заберут маму и, что самое страшное, планшет.

Так мы лежали несколько минут, было слышно, как к хутору приближается техника, какие-то голоса, затем автоматные очереди. Чем ближе были скрежет железа и шум моторов, тем тише мы молчали. Свежий прохладный воздух пах прошлогодней травой. Всем хотелось кушать, позавтракать-то не успели.

Тяжелая техника уже совсем близко. Автоматные очереди. Сигнализация. Глухие удары. Разговоры. Прошло еще минут пятнадцать, прежде чем техника уехала. Мы полежали еще какое-то время. Дети всё время лежали молча. Сигнализация моей хонды противно продолжала пищать.

Маша и дети вернулись в дом. Я и батя пошли осматривать тачки, тачек у нас, похоже, больше не было. В моей голове заело: «Зачем? Зачем? Зачем? Как? Как? Почему? Почему-у-у-у-у?». Хонду изрешетили автоматной очередью — пули прошили капот, крышу и двери. Задние пассажирские стекла выбиты, багажник вскрыт. Внутри была сумка с вещами первой необходимости на случай экстренного выезда, вещи валялись на земле. Забрали кошелек с деньгами, лекарства и конфеты. Рядом стоял бусик отца — старенький мерседес. Он также был прошит пулями со всех сторон. У бати всё было аскетично внутри, как у буддийского монаха. Единственным предметом была бутылка водки между сиденьями, она как бы говорила, что он обычный мужик. Водку забрали.

Мы решили попробовать завести машины. Без вариантов. Я сидел в хонде и поворачивал ключ, ожидая, что она начнет издавать какой-то звук. Тишина. Сука! В голове спонтанно заиграло: «И все мы с надеждой глядим в потолок троллейбуса, который идет на восток!» Память подгрузила картинку: лето, дорога на Ялту, пацаны, хот-дог на заправке, Цой на максимуме и совместное покачивание головой в такт. «Пидоры!» — подумал я, вцепился в руль и уперся в него лбом.

— Саня, моему бусу, видимо, гаплык, давай смотреть, шо там повреждено, может, хоть одну из машин реанимируем!

Мы подняли капоты и начали осмотр.

Вдруг раздался голос: «Ложись! Ложись, я сказал!» Я лег, забрали телефон, долго листали переписки. Автомат всё время неприятно давил в шею, земля холодная.

— В доме есть кто-то? — спросил один.

— Да, там моя жена и дети… — я закрыл глаза и почувствовал, как мое сердце бьется о сырую землю.

— Я знаю, вы нас ненавидите, так же, как и мы вас, — сказал тот, который остался.

Я молча лежал и глубоко дышал, иногда открывал глаза и видел лежащего рядом батю.

Пришел старший, нас подняли с земли, и начался допрос. Мне сильно хотелось пить, в горле стоял ком. Я сглатывал остатки слюны, мое тело горело.

«Кто? Что? Откуда? Почему здесь? В Крыму работаешь? Лучше там стало, как Россия пришла? Почему семью туда не забрал? Путина уважаешь? Почему в Украину тогда не вернулся? Азовцы есть знакомые? В СБУ есть знакомые? В МВД? В ВСУ? Понятно с тобой всё. Не ходи в черном. У снайперов приказ стрелять в тех, кто в черном. Лучше уехать отсюда. А? Машины расстреляли? Так, а кто стрелял-то? Понятно, что не знаешь. Ты молодой, не волнуйся, заработаешь еще. Где тут связь, на холме? Пойдем, маме позвонишь, будешь говорить на русском, скажешь, что всё хорошо, прощеное воскресенье. Не бойся. Скоро всё закончится. Мы пришли с миром».

По мере того, как я отвечал на вопросы, мое воображение рисовало картинки, как мои кулаки врезаются в лица, превращая их в кровавое месиво. Под моими костяшками хрустели носовые хрящи и ломались челюсти. Ноги не отставали по скорости от рук, и мои новые походные ботинки своими твердыми носами проникали глубоко в мягкие ткани этих ватных тел.

Параллельно допрашивали и батю, и Машу. Жорик всхлипывал, уткнувшись носом в Алису, она удерживала его своими маленькими ручками и пыталась успокоить — гладила по голове и приговаривала: «Не плачь, Жорик, ну не плачь! Всё будет хорошо. Сейчас пойдем к маме с папой!» По ее интонации было слышно, что она готова сама сейчас расплакаться.

— Да-да, Жора, не плачь! — говорил один из военных. — Мы пришли, чтобы вам помочь. Мы не будем вас обижать! Нам только нужно поговорить с вашими родителями!

— Вопросы есть? — спросил старший, обратившись к нам.

— Зачем? Люди? Дома? Техника? — тихо сказал я.

Пожали плечами. Молча ушли. Жорик и Алиса бросились обнимать Машу. Я подошел и обнял их.

— Всё хорошо. Всё хорошо. Всё хорошо… — проговаривал я.

Стало очевидно, что мы оказались на оккупированной территории.

Стопочка. Стопочка. Сон.

7 марта.

Утром следующего дня мы попробовали закончить дело с тачками. Пока мы ковырялись, услышали приближавшийся шум моторов и поспешили во двор. Подъехала старая камрюха на украинских номерах и военный бобик РФ, обе машины были с белыми флагами и разрисованы баллончиками. Кривые Z были повсюду — на крыше, капоте и дверях.

— Так це ж тойота дяди Вани, с соседнего поселка, — сказал мне батя, а потом добавил: — Ну шось Ивана я там не бачу…

Из окон торчали дула автоматов, еще на подъезде мы услышали:

— Руки вверх!

Сегодня были новые лица. Начался допрос с такими же вопросами, как и вчера. А потом обыск дома и территории.

— Машины ваши? Чья хонда? Ключи!

Я молча протянул ключи. Зеленый человечек без лица подошел к машине, осмотрел ее и, несмотря на очевидное решето и открытый капот, всё же вставил ключ и несколько раз попытался ее завести. Хонда покорно молчала.

— Что за хуйня?!

Бросил ключи. С толкача завели свой бобик и злые уехали.

Три дня было тихо. Мы поняли, что тачки мы починить не сможем. Куда и как ехать, было непонятно. Очевидно, что лучшим решением было оставаться на месте и наблюдать за тем, как будут разворачиваться события. Интернета не было, на холм я больше не поднимался, и в целом дальше двора мы никуда не ходили теперь. Запасов еды, воды и самогона у нас было достаточно. Ну, и самое главное, мы были живы. Под вечер приехали на двух Z-жигулях.

— Так це ж жигули азербайджанцев, с соседнего хутора, что коров пасут… — сказал батя.

— Па, твои знания о соседях поражают… Они могли бы и на нашей хонде, кстати, приехать.

В одном из военных я узнал того, который приезжал в первый день. Он был старшим и, как выяснилось в дальнейшем разговоре, крымчанин.

— Пойдем поговорим. Вам надо уезжать. Потому что. Вот ключи от одного из жигулей, который получше. Там внутри белый флаг. Вот куртка тебе цветная. И своих всех в цветное одень. Z поярче нарисовали. Так не должны тронуть. Езжай в Новую Каховку по этой дороге. Там комендант, отправят вас в Крым. Вот письмо ему от меня. Послушай. Надо ехать. Завтра сюда придут другие. У них свои командиры и свои порядки. Безопасность гарантировать никто не сможет. А у тебя жена очень красивая. Те, кто к вам заезжали, уже про нее слухи разнесли. А тебя положат просто. Уезжайте рано утром. Если бы мои родители знали, где я нахожусь, они бы меня убили. Извини. Надо ехать.

Уехал. Я стоял во дворе с ключами от жигуля и цветной курткой в руках. Стоял и смотрел на темнеющее небо. «Тишина», — подумал я и закрыл глаза. А это уже гробовая тишина, подумалось мне, и я попытался в ней услышать ответы на вопросы.

Эту ночь я не спал. Маше и бате сказал, что утром будем ехать, но куда — непонятно. У нас был выбор: ехать в Крым или, несмотря на предупреждение, остаться здесь. Батя закинул мысль, что можно попытаться добраться до Николаева гуманитарным коридором, Маше эта идея понравилась. Мысль о Севастополе никак их не грела, да и я был в смешанных чувствах. Сесть на этот дырявый заклейменный жигуль и ехать в Каховку? По пути может прилететь от своих. А может прилететь от кого угодно. Допустим, доехали. Крым? А там что? Какой теперь этот Крым? Сидеть и молчать. Та я ж тронусь там мозгами и наколпашу первого Z-пацифиста. Николаев? А там как? Там есть брат, мама, родители Маши. Надо двигать туда. Да, война. Но есть же красный крест и гуманитарные коридоры. Надо пробиться на подконтрольную Украине территорию. Где там карта? В Николаеве есть квартира. Есть сбережения. Переждем. Будет как будет.

Пойдем пешком. Меченую машину брать не будем, от россиян, может, она и спасет, а вот если попадем в поле зрения ЗСУ, то там парни не будут долго рассматривать, кто в какой куртке едет, достаточно, что она вся Z-положительная.

Кровать казалась мне бесконечно маленькой, а мысли в голове — бесконечно большими. Я не мог найти себе места. Понимал, что надо попытаться уснуть, но мой мозг не давал мне покоя, мысли зацикливались и проигрывались по многу раз во всех направлениях. Туда-сюда, туда-сюда — одна и та же мысль приобретала новые формы, перекручивалась, застревала поперек головы и не могла выйти из нее. Я сходил с ума, пытался думать о чем-то другом, но как только я переключался, прежняя мысль бумерангом возвращалась ко мне с неожиданной стороны и больно била меня по голове.

Начало светать. Я смотрел на спящую рядом Машу, мысли на мгновение отпустили меня, и я подумал, какая она у меня красивая. Я рассматривал ее лицо, одновременно всё сразу и каждый сантиметр отдельно. Не мог насмотреться, хотел впитать этот момент, запомнить ее именно такой. Совершенной. Рядом, на соседней кровати, сопел Жорик, и на весь соседний диван раскинулась Алиса. Через стену был слышен тигриный храп бати.

— Маша, вставай! — тихонько на ушко прошептал я ей и как можно нежнее постарался носом провести по ее шее.

Маша сонно смотрела на меня и слегка улыбалась. Затем закрыла глаза и со вздохом через некоторое время снова открыла.

— Что с нами будет?

— Всё будет хорошо. Мы позавтракаем и пешком отправимся в сторону Николаева. Дойдем, как вчера и думали, до Ингулки, а потом через гуманитарный коридор попадем в Николаев. Нас никто не тронет.

Маша прижалась ко мне и носом уткнулась в мою ключицу.

Пока на сковороде трещало сало и вздувались пузырьками яичные белки, мы с батей обсуждали наш план похода. Нам предстояло преодолеть весь путь за 2–3 дня по 12–15 километров в день. Всё зависело от погоды и того, как дети этот поход будут переносить. Сегодня термометр показывал –8, и это нас не очень радовало. Ну, а что касается подготовки Жорика и Алисы, она у них уже была. Когда они с Машей приезжали ко мне в Крым, мы частенько ездили прогуляться по горам и пару раз даже поднимались на небольшие вершинки. Более того, мы решили, что я посажу Жорика на плечи, батя будет нести белый флаг, Маша небольшой рюкзак с самым необходимым, а Алиса пойдет налегке.

Красный жигуль с ключами на капоте остался одиноко стоять во дворе, а мы, скрипя снежком, отправились в путь.

Почти всю дорогу мы шли молча, каждый думал о своем. Даже Жорик.

Дошли до Кашперо-Николаевки — блокпост. Проверка документов, допрос. За прошедшие дни, когда нас регулярно навещали проверки с допросами, мы уже научились, как себя вести и что отвечать. Мы не были похожи на разведывательную группу, оделись как могли ярко, чтобы быть заметными издалека, белый флаг, ну и в конечном счете с нами было два ребенка и девушка, поэтому заподозрить в нас шпионов или диверсантов было очень сложно. Проходя по улицам, я постоянно наблюдал, как из окон выглядывают испуганные лица. Мы шли дальше — Новопетровка, снова блокпост и снова проверки. Во всех поселках тьма российской военной техники.

Каждый раз, когда нас останавливали на блокпостах или когда рядом останавливался какой-то транспорт, и военные спрашивали, как могут помочь, мне хотелось послать их и сказать: «Какого хуя тут забыли? Пиздуйте-ка домой, товарищи! Вам тут не рады!» Но, сжимая кулаки, я заставлял себя спокойно отвечать: «Не-не, спасибо, парни, мы как-нибудь тут сами справимся!»

Далее Новофонтанка. Блокпост. Всё по схеме. Какой-то солдат подбежал, дал сухпай. Спросили, где погреться можно. Нам указали на дом — зашли. У печи сидит пятнадцать человек, местные селяне. Отдали паек бабуле.

Я достал мобильный телефон, люди набросились.

— Убери срочно! Сейчас придут, могут и побить, заберут. Мы все тут без телефонов сидим.

Погрелись, спросили, где можно на ночлег остановиться. Нам сказали несколько домов, пошли искать. Одна женщина поселила в своем доме, принесла макароны с луком и кипяток.

— Извините. Всё, что есть.

Мы спали вчетвером на одной кровати в верхней одежде, прижавшись друг к другу. Так было тепло, но неудобно. Хотя Жорику с Алисой было, конечно, комфортно, а мы с Машей еще долго в темноте ловили блеск зрачков друг друга. Очевидно, каждый из нас мечтал уснуть. Батя комочком свернулся на тахте и, судя по сапу, не испытывал никаких проблем со сном.

Всю ночь была слышна бомбежка вдалеке.

Холод. Мы пошли дальше. Из Новофонтанки на Костычи, потом в Доброкамянку. Оттуда в крупный поселок Ингулка. Уже привычные блокпосты и допросы, всё по схеме, вся территория контролируется военными РФ. Удалось дозвониться до Красного креста в Николаев, сказали, что из Ингулки могут забрать, если коридор дадут. За несколько километров до поселка проезжала колонна, остановился «тигр». Вышел старший. Допрос. «Может, подвезти? Понимаю, не поедете. Извините нас, пожалуйста». Уехал. На подходе к Ингулке техники всё больше, таких машин я никогда в жизни не видел. Повсюду в полях автоматчики. Большой допрос. Проверка документов, телефона. «Красный крест? Красный крест пустим, пусть проезжают».

Военные по рации вызвали местного жителя на машине, дали команду довезти до центра поселка, к больнице. Выдали пайки.

Мы провели в Ингулке четыре дня, красный крест так и не приехал. Из-за обстрелов, из-за того, что не пускали военные с одной из сторон, или из-за того, что просто было не до нас. Самую первую ночь мы все остались в больнице, про отопление речи не было, ночью был жуткий холод, Жорик заболел. Дальше ночевать в больнице было опасно, мы нашли женщину, она согласилась забрать Машу и детей к себе домой. Я и батя пару дней еще спали в больнице, кутаясь во всё, что у нас было. Через два дня нашлась семья, которая предложила нам переехать к ним, пока мы не превратились в льдинки. Мы с батей помогали по хозяйству: дров наколоть, поубираться, еды приготовить. Днем встречались с Машей и детьми, Жорик уже пошел на поправку. В поселке был введен комендантский час, по вечерам выходить никуда не могли. Слушали рассказы, как войска РФ вошли в город, как глава сельсовета сотрудничать отказалась. Во всех домах обыски провели. У охотников ружья забрали. Всех, кто не понравился и кто показался подозрительным, увезли неизвестно куда. По утрам были проверки. Поставки еды в один день прекратились. Жители хотели разделить и раздать мясо сдохшей скотины нуждающимся. Военные запретили и только через неделю дали добро.

В этот день, 17 марта, весь поселок, и мы в том числе, проснулся раньше — в окрестностях всё гремело и гудело. Постоянно раздавались крупные взрывы на расстоянии нескольких километров. Военная техника без остановки носилась туда-сюда. Я поспешил к Маше с детьми, было непонятно, что делать и надо ли куда-то бежать. Лучшим решением было оставаться на месте. Мы сидели в комнате и молча смотрели друг на друга.

— Может, наши наступают? — спросила Маша.

— Похоже на то.

— Мама, а когда мы вернемся домой? — спросил Жорик.

— Скоро сыночек, вот сейчас наши солдаты придут, освободят нас, и мы спокойно сможем доехать домой.

— Да? Класс! — Жора обрадовался. — Поскорее бы уже пришли наши солдаты и всех победили.

Алиса всё это время сидела молча и переводила поочередно взгляд то на меня, то на Машу, то на Жорика.

— А когда мы вернемся, я пойду в школу? — вдруг спросила Алиса.

— Конечно, пойдешь, куда ты денешься! Война войной, а грызть гранит науки — по расписанию.

В этот момент прозвучал мощный взрыв, а за ним последовала целая канонада взрывов поменьше. Как мы потом узнали, это военные РФ подожгли машину со своими боеприпасами на окраине поселка. Грохотало знатно, как в новогоднюю ночь под бой курантов.

Жорик и Алиса так привычно в последние дни в течение доли секунды очутились в наших объятиях, и все мы — в объятиях друг друга. Мы вместе стали единой биомассой, что ли, с единой душой и едиными страхами, с единой надеждой и верой в лучшее. И эта единая душа делала каждого из нас крепче и сильнее, я чувствовал это и чувствую до сих пор.

Наши догадки были верны. В скором порядке войска РФ начали покидать поселок. ВСУ контратаковали и подходили к Ингулке.

После разминирования моста через Ингул в город вошли ВСУ. Следом за ними приехали машины с гуманитарной помощью — хлебом и продуктами. Ингульчане встречали молоком и словами: «Слава Богу! Слава УкраïнI!»

Мы были рады, дышали полной грудью, наша единая душа ликовала: Жорик корчил дурацкие рожицы, Алиса хлопала в ладоши, батя улыбался сомкнутыми губами, Маша крепко обнимала меня, а я ее.

За нами из Николаева приехала машина, и уже на подъезде к городу я увидел подбитый самолет, пикирующий прямо на нас. Покрепче обнял Алису и закрыл глаза. Самолет пролетел мимо. Пронесло.