Мое солнце

Как стать солнцем — таким же ярким, пронзительным, выжигающим, как разгоряченная звезда, и таким же вездесущим? «Одному человеку» снится сон, как он готовит солнечный шар на обед и думает проглотить… но тут его прерывает будильник. Одержимый идеей воплотить фантазию в реальность, герой покупает билет на Шри-Ланку и оказывается в гуще приключений.

О похождениях русского туриста на чужбине, полной экзотики, диковинных мест и абсурдно смешных ситуаций, о потерянности между сном и явью и одержимостью — в сюрреалистичном рассказе Дины Ягудиной «Мое солнце».

Один человек очень завидовал солнцу. Каждое утро он выходил на балкон, презрительно щурился, быстро и безрадостно курил. Солнце слепило глаза, выжигало дырки на экране мира снаружи и во внутренней уютной темноте. Солнце скалилось, хохотало, обещало, заманивало.

Он пробовал всякое. Подружиться с солнцем — ходил загорать, изучал солярные культы, построил во дворе солнечные часы. Рассматривал космические снимки и древние гравюры с изображением сияющих богов. Солнце оставалось беспощадным, недостижимым.

Он пробовал бойкотировать солнце. Поменял профессию, стал жить по ночам, зашторивал окна, выходил только в темноту. Чуть не уехал однажды в полярную ночь. Но вовремя опомнился — холода, настоящего, мезлого, с привкусом вечности и тлена — не вынес бы. Солнце оставалось равнодушным.

Солнце не давало ему покоя. У него не было женщин, не было друзей, даже приятелей, даже кота и того не было. Сестра была, Мара, звонила иногда. Кроме работы, навязчивого чувства солнца и звонков сестры в его жизни не было ничего.

Однажды ему приснился сон о том, что он варит и ест солнце. Во сне оно было размером с большую картофелину, круглое, как апельсин, беспощадно, радиоактивно яркое — голыми руками не хватать! Он сварил его в чугунке, под крышкой — два или три часа в кипятке. Когда во сне сработал таймер — пора было снимать блюдо с огня — таймер оказался звонком телефона. Солнце осталось сваренным, но несъеденным где-то в мариинской глубине его подсознания. Оно жглось, чесалось и ерзало там, в темноте, отныне не давая покоя не только снаружи, но и внутри.

Позвонила Мара. Рассказала, что ее подружка недавно была на Шри-Ланке и слышала от гида, что местные продают туристам фрукты солнца. Звучало как завиральная байка или, на худой конец, маркетинговый ход, но один парень из ее отеля так впечатлился, что пошел на ночной какой-то рынок нелегальный их искать. Она слышала, как он вернулся среди ночи, возбужденный, ругающийся, неуклюжий — стенки между номерами были картонные, только что крысы в щели не бегали. Зашумел электрочайник, потом снова, и еще раз. Потом долго было тихо, и она заснула, а утром электричество во всем отеле пропало. Хотела спросить у него, что случилось, но больше до конца отпуска так ни разу его и не встретила. Стучала в дверь, конечно, пару раз, но он не открывал. Уже потом, в Москве узнала из новостей, что на Шри-Ланке пропал русский турист — но имени его не знала, вроде похож — но он ли? Может, его на органы украли или наркотики на том ночном рынке продали такие, что с концами.

— Мара, дорогая, откуда у тебя эта история? — А сам уже одной рукой открывает ноутбук, смотреть билеты на Шри-Ланку, виза вроде по прилету, купить тур или регуляркой улететь?

— Да ты же сумасшедший, все разговоры у тебя о солнце, и живешь как вампир, вот я и решила ее спросить, Шри-Ланка — древнючий остров, почти Индия, думала, может расскажет чего интересного, ну и вот…

Расспросил, конечно, Мару — какое место, где искать рынок. Да все просто, Коломбо, никаких тебе ебеней, а уж где именно — на месте будем разбираться.

Купил тур, сомневался — а если найду, как варить в отеле? Повез с собой дачную электроплитку, обзывал себя психом, очень переживал, что отберут на таможне, придумал легенду, что везет в подарок местному другу (по переписке?), но никто его не спросил. Прилетели рано утром. Надеялся, что гид в автобусе расскажет эту байку про фрукты солнца — но молодая замученная девица засыпала на ходу. На его вопрос пробубнила что-то про дуриан, который сюда завезли португальцы, и никто его особо не ест. Заселившись в отель против обыкновения не завалился спать, а пошел к океану. Солнцезащитный крем ни к чему человеку, который собирается сварить и съесть солнце. Пробовал расспрашивать местных — неплохо говорил по-английски, рашн эксент, вот ту ду. Но они то ли не понимали, то ли прикидывались. Попытался приставать с расспросом к русским девицам на пляже — они принимали это за дешевый пикап, хихикали или грубили. Плюнул, поехал в центр, шел куда глаза глядят. Забрел в парк, начал вертеть головой — тут как тут локал гид, пройдемте, сэр, Россия, сэр — йа гаварить парусски, сэр, показать вам парк, бесплатно. Расслабился, позволил себя увлечь, смотрели цветочки, спящих летучих лисиц на дереве, гид травил какие-то усыпляющие байки. — Погоди, — говорит человек, — сан фрут, солнечный фрукт, найт маркет, где купить? Гид замолк, почесал затылок, говорит — все, эскурсия конец, давай бакшиш, 500 рупий. Вздохнул, протянул ему смешную цветную бумажку, и сверху еще одну добавил. Повторил: сан фрут, вер ту бай? Ой, сэр, что вы такое спрашиваете, сэр, я наркотиками не торгую, сходите в храм, там красиво, помолитесь, вход всего 200 рупий, прямо налево и там спросите, а мне пора. А бумажки обе утащил, гад. Со странным чувством, что его наебали, но как-то очень правильно, пошел таки в храм.

Думал, блядь, какое тебе солнце вареное, это все байки для туристов, да вообще это Марка выдумала небось, чтобы меня из пещеры моей вытащить, засранка, приду в отель позвоню ей и буду ругаться, за кого она меня принимает? Повелся как маленький, когда она мне рассказывала, что встретила кота с двумя головами и что если в полночь высунуть голую задницу в окно… эх, ладно, младшие братья видно всегда младшими братьями остаются, даже если они тридцатипятилетние красноглазые программисты, такая уж моя судьба и карма.

Забрел в храм и обомлел. Изнутри храм был похож скорее на древнючую лавку старьевщика или какой-нибудь музей непонятного профиля. Тут было все, и это все растекалось по лабиринту комнат: часы с цепочками, очки, украшения, вазы, мебель, картины, непонятные ритуальные предметы, медные статуэтки богов, музыкальные инструменты, старинные автомобили — что? — книги. Где-то в символическом центре этого фрактального хаоса стоял алтарь с большим золотым Будой. В храме было людно — туристы, местные, монахи и какие-то чуваки, похожие на старьевщиков — уборщики или хранители всего этого барахла? Или опять локал гиды а-ля бесплатно бакшиш 500 рупий? Господи, откуда тут все это барахло, это же как музей Освенцима с его чемоданами золотых коронок… Спросил у одного такого старьевщика — гифтс, Будда, значит, людей исцеляет, а они ему подарки тащат, кто во что горазд. Ну, и зачем Будде старый форд 1919 года или коллекция моноклей в стеклянном серванте? Интересно, а меня он исцелит?

— Братец, дорогой, тебе не кажется, что твоя идея про солнце уже немножко нездоровая, — зазвучал у него в голове голос Мары. Мары, сказочницы, у которой коты с детства обрастали вторыми головами, а к тем, кто высовывал в полночь голую жопу в окно приходили… ладно. Допустим, это болезнь — одержимость, что там — маниакально-депрессивный психоз? Обессильно-компутьфу расстройство? Хочу ли я избавиться от нее раз и навсегда?

Он представил себе спокойную жизнь без солнцезависимости. Или без солнцеконтрзависимости. Ну, в общем, вот есть солнце, оно восходит, заходит, светит, а ему хоть бы что. Что есть его, что нет… нет, не так. Человеку объективно нужно солнце. Витамин Д, что там еще…свет? фрукты-овощи. Окей. Есть солнце, и спасибо на том, пойду займусь — чем? Работой? А чем еще?

Он представил себя свободным, «здоровым», и ощутил бесконечную сосущую под ребрами пустоту, скуку, безнадежность — во много раз сильнее безнадежности от мысли о том, что он никогда не достигнет солнца. И не уничтожит его. И даже не съест дурацкий фрукт, который, наверное, и есть тот самый странный португальский дуриан, господи, ну и воняет, наверное, если его сварить.

Фрукт! А что, если попросить у Будды фрукт? Надо тогда что-то дать взамен, но что у меня есть? Электроплитка! Я же его сварю, и потом ее сюда отнесу. Наверняка это будет первая российская дачная электроплитка со спиралькой со времен основания этого храма хлама.

Пошел к статуе. Сел на коврик, поерзал — какая уж там поза лотоса, даже скрестив ноги сидеть было неудобно, пузо мешало, зверски болела спина. Ну да ладно, дело-то быстрое. Бормотал сан-фрут, сан-фрут, на смеси своего русско-английского и какого-то детского лопочущего русского, как будто желание под елкой загадывал, но не Деду Морозу, а Санта Клаусу. Сколько так сидел — сам не понял, ноги зверски затекли. Очнулся от мягкого прикосновения к плечу. За ним стоял один из чуваков-старьевщиков, упс, наверное, я что-то не так сделал или время службы и пора валить, ну, да что с меня взять, руссо туристо. Обернулся, вскочил, стал сорькать, но старьевщик мягко взял его под локоть и отволок в сторонку. Санфрут, сэр, тихо сказал он. Тунайт, хиар — и протянул ему мятую бумажку.

Сам не помнил как оказался на улице — под ярким солнцем. В руках бумажка, на ней какие-то каракули. Рассмотрел поближе — схема с какими-то дурацкими стрелочками, ничего не понятно. В углу были накорябаны кособоко подпирающие друг друга четыре нуля. Полночь, значит, карета превращается в тыкву, а солнце — в вонючий дуриан.

Доехал до отеля на рикше — жулье они страшное, но внезапно зверски устал. Было часа четыре пополудни. Посмотрел в зеркало — оттуда выглядывала красная как вяленый итальянский помидор ошалевшая небритая рожа. «Май сандрай томато!» — проворковал у него в голове голос пожилой неаполитанки. Лучший комплимент в моей жизни, — усмехнулся он. Загорать у него не получалось, бледноликий, тонкокожий, голубоглазый — он завидовал не только солнцу, но и всем, кто умудрялся под его желтым глазом становиться красивого цвета жареной курицы, а не вареного рака.

Умылся, завел будильник на 10 вечера, позвонил на ресепшн и попросил заказать такси в центр на 11. Портье не удивился — руссо-туристо, облико-морале. Завалился в постель, блаженно не существовал. Никаких снов — ни про вареное солнце, ни про спящих летучих мышей, ни даже про форд 1919 года. Проснулся в очень странном состоянии, как будто с похмелья. Ну, так сгорел же. Зверски хотелось жрать, и одновременно тошнило — видимо, от голода. Сходил в душ, включил чайник, сделал себе сладкий чай. Проверил наличку — цветных наменяных в аеропорту по грабительскому курсу рупий было маловато, но были доллары — зеленое золото азии. Позвонили с рецепции — такси ждало его внизу. Он оделся, взял мятую бумажку-карту и спустился вниз. Показал ее таксисту. Тот кинул кривой взгляд, ухмыльнулся, махнул рукой — мол, окей, и поехал.

Лицо горело. Откинулся на спинку сиденья, чуть было не задремал — вскочил, стал следить за дорогой — как будто он знает, куда ехать. Через полчаса таксист высадил его на пустынной ночной улице у темного своротка — господи, ну что за слово, откуда — переулка. Подозрительно посмотрел на таксиста, потом на свою бумажку. Таксист кивнул — мол, туда. Отдал деньги, встал и пошел.

Почему-то сильно кружилась голова, ноги были ватными, вообще все состояние было как во сне. Посморел на свои руки — руки были на месте, а вокруг них все размывалось, как будто снимал с большой глубиной резкости. Встряхнул головой, пошел. В переулке было довольно тихо, но довольно светло от фонарей и неожиданно людно. Ночной рынок — подумал он. Но нигде не было ни одного прилавка или даже развала, только вдоль стен стояли молчаливые местные люди и стреляли глазами в проходящих. А бродил тут очень разный народ. Улочка была кривой, петляла, разветвлялась — не думал, что такое место может быть в Коломбо, больше похоже на какой-нибудь Варанаси. Ориентироваться он перестал почти сразу. Ну и ничего, шел — даже не шел, послушно следовал за импульсом в ступнях. В одном из своротков — господи, переулков — услышал визжащие нотки русской речи. Шарахнулся, закрутился, уткнулся лицом в плесневелую стену, внезапно почувствовал на локте чью-то руку. Обернулся — старьевщик из храма. — Санфрут? — спросил шепотом, с надеждой. Старьевщик как-то бесшумно цикнул, дернул подбородком и потащил его по лабиринту. Вокруг все смешалось в какую-то реку света и тени, зверски горела рожа, ноги заплетались. Остановились у приоткрытой двери в дом, да не дом, а заплесневелую развалюху. На грязных ступеньках сидела черная как марино сердце бабка, беззубая и какая-то неместная-неуместная, как будто с тибетской примесью что ли. Старьевщик что-то залопотал ей на — какой там язык на Ланке, надо ж было хоть погуглить. Она слушала, наклонив голову, и вдруг расплылась в улыбке, совсем спрятав и так узкие глаза и показав последние два желтых зуба. И постучала в открытую дверь клюкой.

Из двери высунулась голова мальчишки — вполне себе местного, мелкой черной тамильской породы. Высунулась и тут же пропала.

— 500 долларов, — сказал старьевщик. В моей голове взорвался маленький ядерный гриб. Деньги были, но отдавать пятьсот баксов за вонючий дуриан? Я вздохнул. Ван хандред? — спросил с надеждой. Бабка молчала. Мой гид-старьевщик посмотрел на меня как на психа.

— Будда, — подумал я. Новенький блестящий форд 1919 года. Золотые зубы, тьфу, монокли. Вздохнул еще раз и достал пять свеженьких сотенных купюр. Они тут же исчезли в руках старьевщика, а в дверях снова появился мальчик с небольшой деревянной коробкой. Бабка взяла коробку и поставила между своих костлявых ног, почти не прикрытых пестрым сари. Крышку отодвинули — внутри стояла чугунная кастрюлька с крышечкой, замотанная в грязную тряпку. Я протянул руку, чтобы открыть кастрюльку, но гид с бабкой одновременно замахнулись на меня — клюкой и рукой — гид бесшумно цыкнул, закрыл коробку крышкой и всучил мне. Коробка оказалась неожиданно тяжелой. Дальше снова был лабиринт, головокружение, мягкая, но цепкая рука старьевщика на моем локте, и снова такси, которое все это время ждало меня у своротка, черт, ну и хрен с ним, пусть будет свороток.

Портье в отеле спал под стойкой — я выдохнул и сразу забыл все свои робкие отмазки о том, что я тащу посреди ночи в номер в тяжелом деревянном ящичке. Поднялся к себе, поставил коробку на пол, снял крышку. Протянул руку к кастрюльке — еще на расстоянии почувствовал тепло. Неожиданно в голове раздался здравый голос — откуда он там? — «очки и перчатки». Ну что ж, поиграем в сварщика. Достал свои поларойды, без которых спокойно гулял весь день, вместо перчатки намотал на руку полотенце, затаив дыхание приоткрыл крышку. Мир на секунду превратился в сияющий кисель. Закрыл крышку, выдохнул. И как это жрать? С закрытыми глазами? А рот как не обжечь? «Варить не меньше двух часов», — раздалось в голове. «А кто это у нас такой умный завелся?» — спросил я. «Конь в пальто», — невозмутимо ответил внутренний голос.

Достал из чемодана плитку. Включил в розетку. Передумал, выключил, включил чайник — не заливать же эту красоту холодной водой. Дождался, пока закипит, снова включил плитку. Зажмурился, отошел подальше от кастрюли, чтобы не обжечь вдобавок к красной роже еще и ноги кипятком. Поднял крышку и налил в кастрюлю вслепую кипяток. Сияющий кисель, ощутимый даже за закрытыми веками, внезапно превратился в мягкий туманный свет. Приоткрыл один глаз. Комната стала похожа на подводное молочное царство. Скосил глаз в кастрюлю — в воде лежала огромная, размером с апельсин сияющая жемчужина. Проморгался, закрыл глаза. Закрыл кастрюлю наошупь. Открыл глаза. Поставил кастрюлю на плитку и завел будильник — два часа и тридцать минут сверху на всякий случай.

Хотел позвонить Маре, ну и что, что ночь, нашел же солнечный фрукт! А ведь был уверен, что она выдумала. Но связи не было. Вайфай, радостно обещанный на рецепции, работал чисто символически — отображался в телефоне. Набрал текстом в ватсап «нашел, варю, ну, ты даешь» — когда-нибудь да отправится. Сел на кровать и задумался.

В истории, которую рассказала Мара, турист потом пропал. Или это был не он? Вряд ли она рассказала бы мне это, если бы верила, что пропал именно он. Знала же, что я полечу. Может, эту часть она выдумала, чтобы я не очень расстроился, если ничего не найду?

На всякий случай решил написать записку — завещание? Все ерунда, но электроплитка обещана Будде. Достал ксерокопию паспорта — всегда возил несколько с собой в поездки на всякий пожарный. На обратной стороне написал «завещаю плитку Будде в храм». Продублировал на английском. Подписался.

Когда зазвонил будильник, он проснулся. За окном все еще было темно. Интересно, солнце теперь никогда не взойдет, потому что я его сейчас сожру? — сонно подумал он. Выключил плитку. Полотенцем торопливо снял крышку с кастрюльки, только потом вспомнив, что нужно бы зажмуриться сначала или хоть очки надеть. Но в кастрюльке лежало неожиданно угольно черное круглое матовое. Вода выкипела наполовину, но осталась прозрачной. Посмотрел внимательно на ЭТО, прислушался к ощущением. Аппетита оно не вызывало. «Как же это жрать»? Аккуратно прикоснулся пальцем. Штука была неожиданно холодная, следов на пальце не оставила. Тогда он аккуратно подцепил ее двумя пальцами, достал из воды, понюхал — ничего — зажмурился и надкусил.

В дверь громко и, кажется, уже долго стучали. Открыл глаза. «Сгорел, бредил, смотрел навязчивые сны про вареное солнце», — констатировал внутренний голос. Встал, открыл дверь. На пороге стояли какие-то странные бледные для местных полуголые ребята, ряженные в золотые браслеты на бицепсах.

«Полчаса до рассвета, — сказали они хором на древнем непонятном языке, — а вы еще не одеты, Сурья-свами-джи. Но это нестрашно, мы вам сейчас пришлем апсар, они помогут. Ваша колесница уже готова к выезду».

Я повернул голову и увидел свое отражение в зеркале. Вместо красной рожи — невыносимое невооруженному глазу смертного сияние, которому пора на его ежедневную работу.