Пропажа

Тысячи россиян, любимые товары которых исчезли с магазинных полок, наверняка поймут чувства героя уморительного рассказа «Пропажа», чей самый обожаемый продукт внезапно пропал из города. Удастся ли растерянному герою абсурдистской прозы Кирилла Комарова найти связь между пропажей любимого лакомства и массовыми загадочными падениями людей на улицах? Почему другие любители австрийской выпечки с легкостью переходят на новгородские баранки? Чем закончится попытка испечь изделие самому? И к чему может привести погружение в царство венских булочек?

Сначала в магазинах пропали венские булочки, которые я так любил, а уже потом на улицах стали падать люди.

Говорили, что булочки еще остались в Подмосковье, но я даже не думал ехать за ними. Во-первых, телами упавших людей совершенно завалило вход в близлежащие станции метро, а во-вторых — пока бы я добрался до подмосковных магазинов, венские булочки стали бы совсем не свежими, а значит — не сгодились бы для завтрака.

Как нарочно, незадолго до этого я накупил полхолодильника сливочного масла. Я очень любил разрезать хорошо наточенным ножом булочку надвое, мазать каждую половину маслом и есть, запивая какао. Специально для этого я приобрел на рынке за сумасшедшие деньги приличный бразильский нож. Я завтракал так неделю, а потом булочки исчезли.

Сперва я подумал, что это какое-то недоразумение. Я перерыл весь хлебный стеллаж, сначала аккуратно откладывая, а потом яростно отбрасывая в сторону никчемные французские багеты и свердловскую сдобу. Сотрудник магазина (я его немного знал, он предпочитал как раз багеты) наконец спросил меня, что я ищу.

— А где венские булочки? — спросил я. — Я их не вижу или их просто нет?

Сотрудник, очевидно, не мог простить мне багеты, поэтому ответил преувеличенно холодно:

— Нет.

Я будто упал в ледяную реку.

— Разобрали? Или их вообще не было?

— Не было.

— А завтра? Завтра будут?

— Не знаю.

Тем утром я пил пустое какао. Пил и смотрел на холодильник, на дверце которого висел единственный магнитик: “Вена”. Не чуя во рту изумительного сочетания венской булочки с маслом, я заново проживал сцену в магазине. Сотруднику легко было разыгрывать из себя сдержанного холодного человека: его сорными багетами стеллаж был полон. Как мне хотелось проткнуть его багетом насквозь.

— Нас губит то, что мы любим, — сказал бы он едко, намекая на мое плачевное состояние. И в то же мгновение прочное хлебобулочное изделие пронзило бы его в районе живота. Как символично.

Весь тот день не задался. Обед прошел кое–как, в ужин я обошелся чашкой чая с курагой. И на следующее утро поспешил в магазин. Там меня уже поджидал надменный сотрудник. Он слишком аккуратно разложил багеты и стоял, скрестив руки. Весь его опрятный вид говорил, что булочек нет. И говорил он теперь свысока, как с пленным генералом, которого разбил у здания пекарни.

— По-прежнему, нет, — сказал он. Просительная улыбка распрощалась с моим лицом.

— Как…

— Закрыли производство.

Я не поверил. Как можно было вот так запросто остановить венский конвейер? Я точно знал, что в нашем доме жили еще несколько любителей булочек. Они, правда, предпочитали есть их с кофе: какао было чисто моей находкой. Но тем не менее… По дороге назад я встретил одного из жильцов, который разделял мою страсть.

— Ну что ж, — сказал он, — будем искать замену. Когда-то я очень уважал нижегородские баранки.

Я в остервенении копался в почтовом ящике, ожидая, когда уедут другие жильцы: меньше всего мне теперь улыбалось ехать в лифте хоть с кем-нибудь. Но когда мой пустой лифт подошел, в подъезд забежала старуха, груженая как танкер. Я стал умолять лифт быстрее начать путешествие, но она успела.

—Успела, — сказала она мне.

— Хорошо, — сердито ответил я, — это как раз был последний лифт.

Она засмеялась, ведь ей стало смешно.

Дома я еще раз вспомнил жильца, который так легко предал булочки в угоду баранкам. Я и не думал, что такое случается. Мне представлялось, что, да, сейчас непростое время, но вот так отказаться от всего, что любил. Словно поехать за подосиновиками и, заприметив сыроежки, остановиться, набрать полную корзину и покатить домой. Предательство: неподдельное, во всю ширину предательского веера.

Я открыл инстаграм и вбил хэштег #венскиебулочки. То, что мне открылось, было еще страшнее.

Не страдал никто. Мне выпало примерно пятьдесят постов, я добросовестно пролистал все. Пределом страдания была грустная рожа фальшивого любителя булочек, который писал: “Сегодня узнал, что мои любимые булки сняли с производства. Пора выходить из зоны комфорта! Что ж, полезно сделать шаг к чему-то новому! Всем добра!”

Волна негодования поднялась снизу и до моего рта, искривив губы ненавистью. “Булки”? Он написал “булки”? Мне немедленно захотелось оставить комментарий этому человеку, но я сдержался. Разве не было худшим наказанием ему то, что он никогда, по-настоящему, не любил. “Нет, ты не вышел из зоны комфорта, ты просто попал в зону безразличия. Скоро тебя оставят жены, дети, собаки: наверняка их много у тебя, ведь такие, как ты, не ценят ничего в единственном роде, у вас нет ничего дорогого, незаменимого. У Рекса чумка? Его запросто заменит Джим. А за Джимом уже стоит Люси. И так далее. Вереница собак и детей, мечтающих, чтобы ты любил только их. Они стоят с грустными заплаканными глазами, и очередь неторопливо, но продвигается. Ровно на одного пса или ребенка. Гав, говорит Джим, хозяин, моя чумка излечима, но ты уже гладишь Люси по холке не дрогнувшей рукой”.

Проговорив это, я решил не писать ничего. Я сидел, подперев подбородок рукой, потирая щетину (те два дня я не брился). Выхода я пока не видел. Через минуту я надел пальто и вышел на улицу. На тротуарах валялись истощенные, изнемогающие люди. Я шел мимо, как в бреду. Бирюлево — не самый веселый район, и, когда из магазинов пропадают твои драгоценные булочки (“а не булки, понятно тебе, идиот!”), по нему лучше ходить как раз в бреду. Так что прогулка мне даже понравилась. Я прошелся по обувным магазинам со скверной белорусской обувью, зашел в туристическую компанию, где долго спрашивал, как можно доехать до Австрии автобусом, и посмотрел в кинотеатре какой-то ужасный фильм-биографию. Все это я вспомнил, когда забрел в бар у метро и попросил чистого виски, которого не касались ни лед, ни содовая.

Было еще только четыре часа, и виски мне принесли быстро. Я принюхался: из стакана пахло венскими булочками, а само виски было вкусным, сладковатым. Я быстро выпил порцию и заказал еще. Только теперь я размотал шарф, снял шапку и пальто и устроился в темном углу, рядом с фотографиями Черчилля и Цоя.

Я допивал третью порцию, когда в бар вошел тот самый сотрудник магазина, поклонник багетов. Бар пустовал, и он сразу заметил меня. Оказалось, что у него закончилась смена, и он решил немного выпить. В руке у него был фирменный пакет магазина, из которого торчало два багета: ржаной и обычный. Я так размяк, что не отказал ему в компании.

— Грустите? — спросил он. Тут я понял, что совсем не завтракал и как-то по-детски опьянел. И стал непозволительно сентиментальным.

— Пропали, — сказал я.

— Вы все про свои булочки? — удивился он. Я кивнул. Вернее, даже не кивнул, а движением губ дал понять: да. Он поразился еще сильнее.

— Да что же вы? — Он уже не казался надменным, а больше — сочувствующим. — Серьезно, что ли? В мире столько хлеба. Да что там в мире — в нашем магазине только тридцать шесть наименований.

—Да? — едко сказал я. — А представьте, что завтра пропадут ваши багеты. Что вы станете делать?

Он взял сильно обжаренную сырную палочку, обмакнул ее в сырный же соус, откусил, запил пивом и лишь после этого, как мне почудилось, часов через семь, ответил:

— Вы не равняйте. Ваши булочки — редкость, их едва кто брал. Багеты же каждый второй домой тащит. Ну и даже если прикинуть такое, ну перешел бы я на чиабатту.

— Вот так легко?

Он посмотрел на меня, как на сумасшедшего.

— Послушайте… такое предложение вам. Ну, пеките вы их сами, если так нравится. Рецепт, я думаю, не под секретом. Ладно, благодарю за компанию, я побегу. Сегодня хоккей интересный. Кто-то против неизвестно кого.

(Конечно, он тогда произнес названия команд, но я не запомнил их.)

Я попросил счет.

Естественно, я и без него додумался бы выпекать сам: такая мысль пришла мне сразу, как только он высказал её. Расплатившись, я стал одеваться и тут заметил, что мой товарищ забыл пакет с багетами. Я брезгливо взял пакет, намереваясь завтра отнести ему хлеб в магазин. Я не знал, работает ли он завтра, но отнести намерился. Может, у него был там друг или целая компания друзей. Надо же с кем-то болтать, пока раскладываешь батоны.

Дома я быстро разделся и сел за ноутбук. Рецептов выскочило миллион. Я уже и забыл, что двадцать минут назад пил виски. Какой выбрать? Эти не похожи на вид, эти кто-то начинил изюмом. Вот — эти вроде похожи. Да, да, красивый завиток, сдобный румянец. Так, дрожжи, сахар, мука, яичный белок, так… Неужели настолько бесхитростно?.. Их автор был явно гений: из такого набора продуктов сочинить такую симфонию…

Все ступени, ведущие к заветной двери у меня имелись. Я жил уединенно и редко занимался закупками впрок, но словно догадывался, что в один прекрасный день мне придется печь венские булочки. Поэтому даже пекарский разрыхлитель у меня был.

— Разведите дрожжи… — читал я и разводил. Потом добавлял, перемешивал, ждал и снова добавлял. Когда тесту потребовалось немного “полежать в нетерпении”, я понял, что сильно проголодался. Два дня я питался кое–как, а сегодня еще и выпил. Хотелось есть сильно и безотлагательно. Я вспомнил про багеты. Если что, завтра объясню ему ситуацию, решил я и отломил горбушку.

Какая же омерзительная гадость! Секунд десять я силился жевать, но не смог и выплюнул все в мусорное ведро. Потом я схватил пакет с остатками этой отравы в хлебном обличье и швырнул туда же. Что за фарс?! Как люди едят это…

Яичница из четырех яиц спасла ситуацию.

Тем временем наступила ответственная минута: формирование прекрасных булочек из бесформенной массы. Я погрузил чистые руки в тесто, бережно оторвал нужное количество, раскатал скалкой и свернул наподобие улитки королевских кровей. Я не торопился, и через пятнадцать минут десять сырых булочек лежали на смазанном маслом пергаменте. В духовке было жарче, чем в Сочи. Последний взмах кисти: я смазал булочки желтком. Дверца духовки захлопнулась: еще двадцать минут и у меня будет все…

В нетерпении я откупорил бутылку дорогого виски, которую припас на Новый год. Я ждал в гости кое-какую женщину и решил не скупиться. Но сейчас мне было нужнее.

Виски после яичницы был изумительно вкусным. Я выпил треть бутылки. “Ладно, — подумал я, — перелью в графин, никто и не заподозрит”.

Булочки испеклись. Я достал противень, обмотав ладони полотенцем, посыпал слегка пудрой. Какие красивые! Как дождаться, пока они хоть немного остынут? Я попытался читать — не получилось. Включил телевизор — там на меня накричали. Тогда я начал читать в интернете про виски, которое пил. Мне показалось забавным, что оно младше меня ровно на тридцать лет.

Через полчаса я решил, что булочки достаточно остыли, да и, честно говоря, дальше терпеть я не смог бы. Я приблизился к кухне и вошел в нее.

Булочки, мои драгоценные венские булочки, лежали на блюде. Я, точно вор или убийца, бесшумно подошел к столу и схватив одну, жадно откусил почти половину.

—О-о-о, — застонал я через несколько мгновений, — какое говно!

Не знаю, что я делал не так. Не знаю, что они делали на производстве. Но вкус был совсем не тот. Я как будто держал в руках ромовую бабу или курабье. Я никак не предвидел такого падения.

Всю следующую неделю я пек булочки, ныряя в разные рецепты и то следуя им, то самовольно изменяя. Но ни на километр не приблизился к разгадке. Я становился все мрачнее и мрачнее и даже хорошо, что я был в отпуске: на работе бы решили, что меня завербовали конкуренты. Заветной новогодней бутылки виски теперь не хватило бы и на полграфина: я допил ее на второй день.

Я все глубже погружался в царство венских булочек. На одном из кулинарных форумов я выяснил, что в Туле живет австрийская эмигрантка, у которой сохранился подлинный рецепт. Там же я узнал ее телефон и наутро, после бессонной ночи, позвонил ей.

— Ja, ja, булочки, — ответила она. Я договорился, что завтра приеду и отправился в банк, снимать деньги: неизвестно, сколько старуха могла запросить за рецепт. Я не думал о том, как попаду в метро, я знал, что моя вера придаст мне силы, и я разгребу людские завалы. Если потребуется, разобью стекло сбоку от входа, спрыгну на лестницу. Я был так окрылен, что даже не заметил, что лежащих людей на улицах почти не осталось.

Радостный я зашел в магазин и отправился в хлебный отдел: разыскать сотрудника и извиниться за багеты. Он уже поджидал меня.

— Завтра, — закричал он, увидев меня. Я решил, что он знает про мою поездку в Тулу. А он продолжал:

— Завтра утром приедут ваши булочки. Они и сегодня были, но вы сегодня поздно, их разобрали уже. Производство возобновили. Вы знаете, я попробовал с утра одну: вы были правы, они чудесные.

Я уже не видел его простоты или надменности. Я видел умного, интересного человека с хорошим вкусом. Мы минут пять поболтали, я позвал его вечером в тот же бар, извинился за багеты. 

Он махнул рукой:

— Неважно.

Со мной были деньги на рецепт, но получалось, что они мне теперь без надобности. Поэтому я купил такую же хорошую бутылку виски и отправился пока домой. Сергей Станиславович, мой новый друг, заканчивал в четыре, и у меня было еще время. Я даже позвонил австрийской старушке и отменил встречу.

— Nein, булочки, — расстроилась она.

А назавтра я купил две венские булочки, спешно вернулся домой и как следует позавтракал. Они больше не пропадали, а люди — перестали падать. Я так и не узнал причину этой эпидемии, а приставать с расспросами мне ни к кому не хотелось.