Семя
За иллюстрации огромное спасибо Евгении Ефимовой!
Откровенная документальная повесть Дениса Сорокотягина «Семя» основана на переписке автора с незнакомцем, имеющим необычные сексуальные предпочтения. Сообщения из ВК перемежаются цитатами Симоны Вейль, стихотворениями о стыде, совести и свободе быть собой, философскими рассуждениями о «запретных» желаниях, попытках почувствовать себя живым, разрушающем личность молчании, материнских страхах и сакральной сути семени. Предупреждая, что произведение может оскорбить чувства читателей, писатель в предельно обнажённом тексте рефлексирует смысл нормальности, человеческую близость, разобщающую людей трагедию войны и то, как жить, когда на тебя наступает время.
«Просить у Бога посеять семя в душе и пролить на него свет и дождь». (Симона Вейль, Тетрадь VI, 1942 г.)
Новый текст, рассказ или повесть, не знамо что. Есть название, есть документальная, шокирующая (на первый взгляд) история. Очень честная, о любви к человеку, о принятии человека человеком, о поиске человека человеком. Незнакомые, проходящие мимо друг друга люди, сходящиеся в одной точке, точке этого бесстыдного текста. Я говорю (о, чудо), я пишу (снова, чудо) о попытке сохранить себя в эти времена (долгое слово, как и новые времена, свалившиеся на всех нас). Такие тексты пишутся в стол, хранятся там, обретают плоть и кровь, а потом резко выходят из, из-за стола. В нужное время. Автора это нужное время может не коснуться.
Часть первая
1.
«Животный рефлекс, заключающийся в том, чтобы «притвориться мёртвым» — поведение, которое зачастую не могут изменить пытки и увечья, — это рефлекс человеческой души, испытавшей воздействие несчастья. Это и есть механизм рабства».(Симона Вейль, из Тетради XIII, 1942 г.)
Мне сложно называть себя автором этого текста. Я ничего не придумывал, ни одной строчки. Этот текст был между нами — мной и моим неизвестным собеседником. Увидев самое первое сообщение от него, я мог бы ужаснуться и не ответить, но продолжил переписку. Подумал, что из этого можно будет сделать текст, когда-нибудь, в какой-нибудь другой жизни. Недавно прочитал у поэта Дмитрия Воденникова в фейсбуке пост о хорошем тексте, его признаках. О том, как распознать его среди многих других. Специально не привожу цитату, в этом тексте их и так будет достаточно, он сам как одна большая цитата. Скажу, что, по мнению поэта, хороший текст — это тот текст, который стыдно показать маме. Добавлю, что этот текст я показал маме сразу же, как написал. Бесстыдный текст. Плохой текст. Нет. Нехороший. Но это знание должно остаться между нами. Я очень надеюсь на это, потому что хочу доверять вам. Этот текст может оскорбить ваши чувства. Об этом я тоже должен предупредить заранее. Не читайте его.
2.
Диалог из переписки в ВК (орфография и пунктуация авторов сохранены. — Прим. ред.):
— Денис, пишу с такой страницы, потому что мне так проще признаться в своей наклонности. Я женщина, несколько старше вас. Не ищу секса, но мне очень нужна сперма привлекательного парня.
— Алина, добрый! К сожалению, я этим не занимаюсь. В чем ваша наклонность? Вы ищете отца для своего будущего ребёнка?
— В том-то и дело, что мне НЕ с репродуктивной целью.
— А с какой?
— Хочу, чтобы мужчина где-нибудь просто спустил мне на лицо/рот, застегнул ширинку и молча ушёл, оставив меня. Примерно понимаете формат и положение, в котором мне нужно оказаться?
— Не завидую ни вам (только окончание акта), ни мужчине. Их будет несколько?
— Про несколько пока не думала. В такой ситуации для мужчины я буду просто спермоприёмником, так ведь получается?
— Конечно. В этом нет любви совсем. Неужели вас это заводит и вы готовы отдать за это деньги?
— Да. Это ведь даже не секс. Просто бесконтактный приём спермы. Так?
— Конечно. Почему исключаете возможность контакта? Не испытываете влечения к мужчинам?
— Просто мне кажется, что в таком формате я больше буду соответствовать положению, как будто я просто приспособление какое-то.
— Не ограничивайтесь этим. Для одного раза — это необычно, интересно, но в то же время грустно. Мужчине мало просто спустить, ему нужно больше. Здесь есть элементы насилия, превосходства мужского над женским. Не лишайте себя чувств, любви, эмоций, обоюдного желания. Пусть все получится. Удачи.
— Ну а если будет подключен рот?
— Это уже вам решать.
— Думаю, я уже несколько упала в ваших глазах и вы воспринимаете меня как минетчицу, так ведь?
— Нет, нет, если бы воспринимал так, не отвечал бы. Вопрос: почему именно мне написали?
— Ведь я сама хочу так упасть.
— Должен найтись понимающий вас человек. Для меня — это тоже падение. Не хочу падать.
— Я просматривала страницы симпатичных парней, вы особенно красивый. Но в мыслях есть такое, чтобы где-нибудь просто надавать в рот и молча уйти, оставив минетчицу с белой массой на губах?
— Честно, такой мысли нет. Я бы не смог. Спасибо за оценку. Из тех, кому вы ещё написали, кто-нибудь ответил, согласился?
— Да, со мной уже такое проделывали не раз. Я была для них просто минетчица, так ведь?
— Да, думаю да. Сколько вы им платили, если не секрет?
— Иногда до 5 тысяч.
— Понятно. У вас есть дети, семья, постоянный партнёр?
— Нет, но некоторое время назад была с одним парнем в паре, так сказать.
— Доброго дня, Алина. Пусть все задуманное — осуществится.
— Жаль, могли бы хотя бы просто обсудить моё падение, без реальной встречи.
— Я не считаю это падением, если честно. Мне нравится та свобода, которая есть у вас. Это правильно. Если хочется — надо делать. У меня такой свободы в сексуальном плане — нет.
— Я хочу, чтобы вы дали мне понять, что я не достойна вас, что могу лишь мечтать о вашем члене.
— Я хочу, чтобы вы мечтали не о моем члене. Это не повод для мечтаний, а о чем-то более глобальном и интересном! 🤍
— Я представляю, как написываю вам прилично всякие глупости, как какая-то школьница, зову гулять, а вы меня динамите, неохотно отвечаете на сообщения, а потом вам всё это надоедает и вы говорите «слушай, если я тебе так нравлюсь, то можешь просто сделать мне минет, и всё, на большее не рассчитывай».
— Я так не знакомлюсь.
— Да я понимаю. Мне поэтому и интересно писать интеллигентным мужчинам, чтобы они меня обсуждали. 💋
…Мне ещё очень нравится слушать про себя, чтобы интеллигентный парень вслух обсуждал меня и мою наклонность, ну голосовым.
… а сколько у вас см?
3.
Прошло десять дней.
— Со мной всё-таки проделали это. Вчера вечером.
— Не жалеете?
— Не жалею. Понравилось. Всё было, как я и хотела. Он сразу молча ушёл. Красавец. Всё было очень быстро.
— Поздравляю.
— Может быть обсудим с вами сумму?
— Нет. Мне по-прежнему это не интересно.
— Ваше семя бесценно?
4.
Прошло полгода. В скобках мои комментарии.
Сообщение от пользователя Евгения.
— Привет. Не знакомишься? Честно говоря, я не знакомства с парнями ищу, а кое-что конкретное.
(Что-то до боли знакомое. Сокращаю дистанцию, спецом)
— Женя, привет! Ты мне вроде уже писал. Я этим по-прежнему не занимаюсь)
— Может, тебе писал кто-то другой или другая?..
— Может, но мне, кажется, что это один и тот же человек
— Хорошо, признаюсь, да. Напомни, я ведь писал тебе с женской страницы и разве я тогда говорил, что я парень?
— Да. Ты был Алиной.
— Помню, что ты мне рекомендовал красивым парням платить за возможность просто принять спермы.
— Такого не было. Помню, что тогда все у тебя получилось и я очень был рад за тебя. Не осуждаю. Приходи в театр на спектакли.
— У меня после того ещё было несколько историй. Может, приду в театр, да.
5.
Те «несколько историй» останутся между нами троими. Между Алиной, мной и Женей. О них не стоит никому рассказывать. Ни Алина, ни Женя не написали мне больше ни одного письма, но почему-то я вижу эти истории из жизни каждого так подробно, как можно знать только свою жизнь. Наверняка, Алина повстречает этого или эту Женю, и они найдут в друг друге то, что так долго и мучительно искали поодиночке. То, что не монетизировать, как ни пытайся. То, что не покупается, не продаётся и не поддаётся никакому осуждению окружающих. Может, придут ко мне в театр на спектакль. Но это уже не так важно. Главное, что пришли в текст и встали между нами. Бесстыдно.
6.
Этот лист я нашёл на улице. Он лежал на асфальте, сложенный вдвое. На него уже успел кто-то наступить. Есть вероятность, что он долгое время лежал запертым в столе. Почему? Бумага пахнет столовым нутром, деревянным застенком, на ней чёрными точками рассыпаны экскременты жучков-короедов. Или у этих жучков другое название? Нет ни имени этого автора, ни имени времени, в котором он жил. И, может, он живет и теперь, а я его хороню заживо. Может быть, у него вообще не было стола? Может быть, он — не он, а она. Я не знаю, я ничего не знаю. Вот этот текст — это всё, что у меня есть сейчас на руках. Пунктуация сохранена (только она и осталась в целостности и сохранности), сам текст написан убористым почерком, синей жирной ручкой, местами видны чернильные разводы. Так пишут, когда боятся. Что место на листе кончится. Но места хватило. Для всего. Можно было и не писать так мелко. Или просто слов не хватило? Или кто-то куда-то его/её/их позвал? Я не знаю, я ничего не знаю.
У тебя нет ни стыда, ни совести
Нам говорили наши старики
Наши старики замолчали,
Их погребла наша, родная, многострадальная земля,
Способная переработать страдания каждого.
Освободив этого каждого и — старого — и — молодого — от этого страдания
Страдание способно сгнивать в земле,
Как и тело способно к разложению
Вот только от этого ни легче — ни им — мертвым, ни нам живым,
Новым, пришедшим на смену старым
Неужели возможно освободиться от страдания, только умерев,
Своей смертью и не своей, дарованной чужими руками
Быстрой смертью или медленной, медитативной, когда и не замечаешь того, что
умираешь, когда даже не понял, что уже
умер
Хотя ты жив, жив, жив,
Но умер, умер, умер
Этим утром ты проснулся и умер
У тебя отобрали всё (да не всё)
Ты проснулся в другое время, в другой стране, в другом веке,
и, кажется, что этот век — прошлый, кто-то перемотал плёнку
И вдруг к тебе приходят стыд и совесть
Израненные бойцы, вернувшиеся с какой-то затянувшейся войны,
Про которую все забыли,
И вот они седые, израненные, контуженные,
обрубки совести и стыда
От них остались только два жалких слога,
я не сразу узнал их,
только после того, как они сами представились,
увидев в моих глазах недоумение,
Тогда я различил их прежние черты
Сов — всё что осталось от совести
Ты — от стыда
Видимо, они долго лежали на поле боя
Кто-то с автоматами проходил мимо
Но они были умницами, притворились мёртвыми
Это было не так трудно
Их тела от долгого лежания приросли к другу
Кровь совести и кровь стыда перемешались и запеклись в одной общей ране
В одно — СОВТЫ —
Что это такое получилось?
Что (чудом) срослось?
Они и сами не знают.
Главное, что живы. Главное, что вместе.
И вот снова надо собираться
на новый бой
Не успев, отдышаться, опять туда, да не туда
Какая уже разница, куда?
Но крикнули кому-то, зная, что их не услышат, крикнули:
— ведь от нас прежних ничего не осталось?
Жалкое подобие
Мы не пригодимся для этой войны
Отпустите нас
Мы скоро, скоро, скоро умрем.
Услышали, ответили.
Ведь они всех слышат, всем, да не всем, отвечают:
— вы никогда не умрете, вы это знаете
Это не война, вы тоже это знаете
А если не знаете, так знайте
И то что вы там не пригодитесь — это тоже ложь
Вы пригодные для всего
Дайте мне ваши руки
— у нас нет рук…
— дайте всё, что от вас осталось, дайте же.
(Дальше текст обрывается. Видимо, у СОВТЫ забрали голос.
С ними, вероятно, заключили какой-то контракт. Они не появлялись в сети уже неделю. И он (стыд) и она (совесть). В жизни — они одно, нечто спаянное, а в Интернете — две разности, две личных страницы, которые не подписаны друг на друга, не дай Бог чего. И Бога тоже там нет, не должно быть. Но.
Я верю, что они вернутся — не целыми, не невредимыми, но вернутся, главное суметь притвориться мёртвыми, а потом снова задышать).
А если вдруг смерть —
Земля-освободительница примет их у себя, к себе
закроет им глаз
Один на двоих
И превратит страдания в перегной
7.
Из переписки в ВК:
— Евгений, добрый! Хотел вам написать. Как вы себя чувствуете в нынешнее время?
Провожу психологический опрос (для себя)
— Здравствуйте! Давайте уточним, о чём мы говорим.
— Я имею в виду ситуацию в стране, между странами.
— Вы знаете, для меня это было ожидаемо. Украина стала местом разрешения очередных межимпериалистических противоречий, а народы страдают, задавая вопросы «как, зачем, почему» и впадая в пошлый пацифизм. Я — марксист.
— Понятно. Спасибо за ответ. У вас нет родственников в Украине?
— Есть, в Черниговской области.
— Как они?
— Знаю только, что с ними всё в порядке.
— Слава Богу. Говорю, не как марксист, конечно, но говорю искренне.
— А у вас есть там родственники?
— Нет. Но есть родственники у моих коллег.
— Вы просто пишете сейчас разным людям?
— Нет-нет. Мне захотелось именно вам написать. Думал о вас. Зная ваши необычные (для многих) желания, хотел понять, подверглись ли они изменениям. Сейчас всё, что радовало (у многих) становится вторичным, теряет смысл.
— Думаю, что подобные вещи всё-таки имеют некую устойчивую доминанту. Но размышлений о происходящем всё равно много, конечно. Моя наклонность не мешает этому.
— Спасибо огромное, что ответили. Сейчас нужно держаться за эти устойчивые доминанты. Я держусь за книги, за чтение, внутреннюю работу. Не знаю, насколько хватит этого топлива.
— Для меня чтение, работа с книгой очень много значат. В определённом смысле даже жить помогает. Думаю, если у человека развиты познавательные способности, эстетическое чувство, то чтение может быть ему спасением на всю жизнь.
— Да. Будем спасаться, что ещё скажешь.
— Мне кажется, вас многое тревожит.
— Конечно. Сейчас важно найти какой-то выход для этой тревоги. Он в том числе в нашем с вами диалоге, который в принципе мог и не продолжиться, но почему-то длится.
И меня не покидает ощущение, что мы знакомы в реальной жизни. Ничего не могу с этим поделать.
— Я был немного удивлён, когда вы сразу поняли, что я вам уже писал.
Мы с вами не были знакомы. Часто просто бывал на вашей странице, смотрел на вас.
— Мне когда-то, года четыре назад, писал человек, очень хотел мне помочь, как продюсер. Потом свелось все к одному вопросу — знакомства. Я тогда был очень наивен. Сейчас тоже. Но тогда особенно. И мне очень напомнила наша переписка — то время.
Тот человек пропал с радаров, удалился, как и не было.
— Только я бы хотел, чтобы вы меня вдруг не перепутали с кем-то... Я писал вам один раз с женской страницы где-то год назад. И второй раз — вот с этой.
— Да, я понял. Я просто поделился, и лишний раз удостоверился. Когда вы мне писали с женской страницы, вы намеренно меняли структуру предложений? Алина говорила не так, как Евгений (не знаю, настоящее ли это имя, это и неважно). Мне тогда показалось, что Алина не в своём уме. А сейчас, по нашей переписке, я понимаю, что настоящий адресат абсолютно другого толка.
— Меня зовут Евгений, да, и даже фамилия настоящая здесь.
Ну понимаете, Алина — это мой виртуальный персонаж, который жил своей жизнью. А насчёт структуры предложений... что имеете в виду? У Алины странный синтаксис или что?)
— Да, она очень претенциозна, гиперразвратна, псевдосвободна Напрашивается вопрос: человек, который на все согласился, приезжает к вам и видит не Алину. Как быть?
— Так обычно у Алины были просто переписки с мужчинами, без встреч.
Кстати, она потом стала Анфисой.
— А, понятно. Была уверенность, что Алина-Анфиса живет полной жизнью. Настолько была яркая картинка (вот что делает с людьми воображение — и с автором, и с собеседником)
— А вот уже Евгений кое-что подобное находил...
— И после «подобного» меняется жизнь? Ведь ты же через что-то переступаешь, или нет?
И возможно ли, что переступив, выиграешь, вдруг таким образом есть возможность встретить своего человека, с которым будет интересно не только «там»?
— Понимаешь, мне нравится воспринимать это именно таким образом, как будто есть в этом нечто вроде бы и естественное, но и запретное, табуированное... Получается, идя на это, я как бы нарушаю некий запрет. И это нарушение будоражит. Но это я лишь примерно пока пытаюсь описать. Чтобы ты не понял вдруг меня неправильно.
— Да, я понимаю. Это такая попытка почувствовать себя живым, такой какой-то чувственный анархизм. Это круто.
— Сколько тебе лет? И как давно ты пришёл к этому пониманию — разрыва шаблона?
Возможно ли встретить там человека, с которым будет интересно? Думаю, вероятность есть. Потому что порою мы встречаем интересных людей в неожиданных местах.
— Мне 30. А тебе?
— 28
— Если ты имеешь в виду, когда я пришёл к таким помыслам? Ну годам к 25 )
Но долго я оставался лишь с помыслами, и это было мучительно.
— Что чувствовал, когда впервые реализовал то, что долбило голову?
— Понравилось. И как будто какой-то груз с плеч. Легко стало. Было ли осуждение себя? Не особо. Хотя потом я опять начинал мыслить это запретным, но мне, как я уже сказал, нравилось так это мыслить. Причём когда я говорю про запрет, то имею в виду не какой-то там общественный, нет-нет. Свой запрет, конечно.
— Понятно. Но этот собственный запрет каждый раз разбивается? И возникает снова?
— Да. Но редко. Хотя, может, всё это глупости и нужно отпустить себя? — Кто-то скажет так.
И предаваться тому, что нравится?
— Да, но всему есть предел, какой-то логичный или нелогичный исход?
Ну вот я в основном в режиме сдерживания. А тебя терзают иногда мысли из этой сферы вообще?
— Знаешь, нет. Но театр — это имитация жизни, в нем много запретов и их реализаций.
Вся литература, драматургия строится на этом.
— Ну вот. Меня терзают, а тебя — нет. И как я теперь выгляжу на твоём фоне )
Не помню, я тогда, в прошлом году, не показывался? Имею в виду, себя не показывал?
— Крутая фотка.
— Приятно, что ты мне вдруг написал.
— Женя, боюсь спрашивать, боюсь, потому что есть риск прерывания нашей переписки. Как ты смотришь на то, чтобы эта история с Алиной-Анфисой и с номинальным Евгением легла в основу моего рассказа. Ты, наверное, знаешь, что я пишу. Обещаю анонимность, могу поменять имя, но я не хотел бы, чтобы это было принципиально. С наступления нового времени спецоперации, я очень боюсь (боюсь, как часто я сейчас повторяю это слово) потерять голос. Эта история, диалог, вернули мне голос, если можно так сказать. Хотя времени прошло немного, и я не писал всего неделю, но это волнует меня, как отсутствие какого-то органа. Пишу со всей искренностью, прошу твоего разрешения. Как соавтора-незнакомца. Хочу, чтобы у тебя не было ложного мнения, что это всё какой-то эксперимент и ты — ведомый в этом. Нет.
— Денис, верю тебе и доверяю в данной ситуации. Просто я пока не понимаю, про что бы ты хотел там написать, про кого. Больше про психологизм этих ситуаций?
— Пока сам не понимаю. Я пришлю тебе текст и буду ждать твоей обратной связи. Ей я и закончу его.
— Спасибо за доверие, Женя.
— Мне просто любопытно... Там будет про то самое, что я искал? И правильно ли ты понял, что именно я искал? Или ещё ищу.
— Посмотрим. Я сам ищу — через тебя — в этом тексте — себя
— Ну хорошо.
— А тебя не смутило, что я проявил к тебе, в частности, такой интерес?
— Нет. почему? — не знаю
Часть вторая
8.
— А как ты относишься к самоудовлетворению?
— В этом, для меня, нет ничего стыдного.
— Согласен.
— А можно узнать, как часто тебе это требуется?
— Знаешь, не считаю. Но это чаще всего связано со стрессами. В неспокойные времена всё неспокойно. И руки тоже.
— Хотел тебя спросить: есть ли поступки (из прошлого), за которые тебе действительно стыдно? Может быть, что-то из детства?
— Связанные с сексуальной сферой?
— Не только. Только этим жизнь не ограничивается.
— Просто если вообще, то, конечно, думаю, у любого человека есть поступки, за которые стыдно. Например, за то, что в школе порою не противостоял, когда начинали над кем-нибудь глумиться. Потом, когда стали постарше, мне было очень стыдно перед этим человеком.
— А тебя самого не травили? Почему тогда не смог защитить?
— У меня был сложный период, когда я однокласснице рассказал, что мне нравится один мальчик, потом все узнали. Я даже не отрицал. Но потом все потеряли к этому интерес.
Ну вот в начальной школе ещё своим детским умом не понимал таких важных вещей, что так нельзя, что это очень плохо. И не встал на защиту. Хотя, помню, что мне было жаль того мальчика, и я с ним уже в то же лето стал гулять, как бы исправил свою ошибку.
— Женя, высылаю тебе первые главы текста. Жду обратной связи.
…
— Денис, когда писала Алина, она кое-где намеренно использовала несколько похабные выражения, слова. Что, вот так и оставить это?)
— Ну да. Но из песни слов не выкинешь. В этом вся она. По-другому она не могла бы говорить.
— А у тебя бывает иногда много того, что я ищу? Этой сущностной субстанции, квинтэссенции мужского.
— Да, наверное. Особенно когда ходил в тренажёрный зал, через нового себя, создавал образ мускулинности.
— То есть иногда воздержан по несколько дней?
— Тут дело не в воздержании и последующей разрядке. А в переделывании себя. В жизни я не очень мужественный. А это даёт другую оптику.
— Ты, наверно, догадываешься, что мне очень интересно, какой у тебя.
— Почему это так интересует? Ничего интересного, как по мне.
— Потому что ты очень красивый, и твоя эта тайна особенно интересна.
— Пусть это останется тайной.
— Не кажется ли тебе, что есть в сперме нечто сугубо-интимно-мужское, то, о чём как бы не принято говорить вслух в обществе, хотя она есть у каждого мужчины? В ней и ценное и в то же время лишь пачкающее; нечто запретное и в то же время естественное; сакрализованное и табуированное одновременно.
— Слушай, никогда об этом не задумывался. А помимо запретного: продолжение рода?
— Как будто я ищу это запретное... и иногда нахожу.
— Расскажи о последнем опыте. Как все происходит? Как люди заходят в квартиру? Сам ритуал.
— Если это происходит дома, то так. Я встретил парня сразу в прихожей, на коленях. Он зашёл, расстегнул ширинку, я в ожидании. Через несколько минут я принял на лицо, он застегнул ширинку и вышел, закрыв за собой дверь, не сказав ни слова. А я сижу и осознаю произошедшее.
— А если не дома? Бывало, что ты видел человека в реальной жизни и, понимая, что он не совпал с его виртуальным образом, ты испытывал сожаление?
— Ещё бывало в лесопарке, в некоторых других тихих местах. Нет, обычно вполне соответствовали виртуальному образу. Помню, как первый раз я волновался перед реализацией именно такого плана, когда парень сразу молча оставляет меня. Ведь эта идея была несколько лет основной, и вот наконец в 28 лет я решился.
— Ты тогда писал, ещё будучи Алиной, что у тебя был парень. Почему расстались?
— Это у Алины был ) У меня — нет. Хотя бывало, что я с парнями встречался непродолжительное время. Кстати, рекомендую заменить её на Анфису. Лучше подходит, это точно.
— Наша с тобой переписка заводит тебя, как обсуждение чего-то запретного, или нет? Спрашиваю, как наблюдение.
— Да, есть такой момент.
— Мы говорили о театре, о твоём возможном приходе на спектакль? Хотел бы? Схема, похожая на твою: приложишь в театр, называешь свою фамилию, смотришь спектакль и уходишь)
— Как буду в Москве — посетил бы ваш театр с удовольствием.
— О, я думал, что ты живешь в Москве.
— Как бы мы тогда встретились, если бы я вдруг согласился?
— К такому, как ты, я съездил бы, конечно, в Москву.
— Откуда ты?
— Из Воронежа.
— О, у меня недавно брали интервью для воронежского журнала.
— К нам часто театральная Москва приезжает сюда )
— Сам часто ходишь в театр?
— Редко.
— Почему? А где работаешь? Кто по специальности?
— До недавнего времени я работал преподавателем фармакологии.
У меня фармацевтическое образование. Преподавал в колледже два года, а потом в университете немного. Уволился, когда началось дистанционное.
— Чем зарабатываешь на жизнь? Наверное, трудно?
— Да пока частные уроки даю. Хотя хочу работать в учебном заведении, но в системе образования катастрофа, конечно (просто это стало уже общим местом).
— Почему пошёл именно в фармакологию?
— В юности я начал заниматься естественными науками, особенно химией. К 20 годам начал заниматься и биологическими науками. Это привело меня на фармацевтический факультет университета, где мои естественнонаучные интересы дополнились уже медико-биологическими науками, в частности, фармакологией. Изучение взаимодействия различных физиологически активных веществ с живыми системами вообще и с организмом человека в частности мне было интересно. Но у меня ещё был уклон в дидактику, поэтому пробую себя найти всё-таки в преподавании.
Могу преподавать фармакологию и общую химию.
— Прекрасно. Преклоняюсь перед людьми, занимающимися медициной.
Работаешь со школьниками? Или студентами?
— Единственное, что стоит отметить: у меня всё— таки фармацевтическое образование, а не медицинское (это разные специальности, конечно). Поэтому на грамотного врача я смотрю, конечно, с большим уважением. Но в области фармакологического знания как такового мы с врачом близки. Просто врач имеет право лечить, а я – нет. Школьникам я преподаю химию, а студентам — фармакологию. Но на частных уроках у меня в основном школьники.
— Прекрасно. Ты — молодец.
— Ты ведь тоже занимаешься преподавательской деятельностью, насколько я понял.
— Да, я преподаю актёрское мастерство в своей студии, ставлю с непрофессиональными и профессиональными актерами спектакли. Раньше преподавал вокал и сценическую речь.
— Замечательно.
— Когда читал присланный мной текст, что чувствовал?
— Что-то наподобие «я попал в историю, на страницы учебников».
А если серьёзно, то... ну разные мысли есть… Ты действительно показал маме?
— Да. Она у меня очень крутая. Не переживай.
— Денис, а почему ты решил просто вставить те переписки без какой-либо редактуры, без художественной обработки? Не надо ли немного эстетизировать некоторые моменты? Может пойти во вред?
— Понимаешь, редактура здесь мне показалась неуместной, потому что здесь всё документально. И в то же время вымышлено. Как будто тебя не существует, как будто это всё бред моего воспалённого сознания. А если бы я что-то докручивал, домысливал, ушла бы острота восприятия. Моего, в первую очередь. Эстетизировать — в этих условиях — значит лгать. Мне хотелось, чтобы это был предельно открытый, безбарьерный, бесстыдный текст.
— Но всё-таки некоторые моменты я потом ещё прокомментирую. Это в плане сохранения документальности не помешает
— Ты можешь поправить их прямо в тексте, красным цветом, например, или каким хочешь.
— Но сейчас важно понять другое. Насколько правильно ты меня понимаешь на данном этапе нашего общения. Думаю, ты уже понял, что я в основном виртую с парнями, мужчинами, даже не столько встречи ищу, сколько обсуждение этих запретных вещей, переписки. Ну а иногда случались и встречи, но их было очень мало, потому что я сам себя сдерживаю. Почему сдерживаю — это отдельный разговор, довольно сложный, как-нибудь обсудим.
— Да, я это понял. Но сейчас в пространстве нашего диалога тоже продолжается этот вирт?
— Как посмотреть. Ты — это особый случай, во многих отношениях.
— Спасибо за диалог, Женя. Доброй ночи.
— Спокойной ночи. До завтра.
9.
— Ты правда показал этот текст маме?
— Да, я считаю, что в этом нет ничего стыдного и предосудительного,
в этом нет ничего запретного и запрещённого.
Текст про совесть и стыд я выложил на свои страницы в социальных сетях
Я считаю, что в нём нет ничего стыдного и предосудительного,
в нём нет ничего запретного и запрещённого
Мама прочла его и стала неузнаваемой, когда мы с ней созвонились
Я почувствовал в её голосе военизированную агрессию
Будь аккуратнее — говорила мне она
Аккуратнее, аккуратнее, аккуратнее,
На всех писак их не хватит
Тут я бросил трубку
Жил весь день с головной болью, которая теперь стала будничной и незамечаемой
Она просто парализует, закрывает твою жизнь в клетку,
в который ты живешь свою клеточную жизнь: с подкатываемой тошнотой, с кислой слюной во рту,
что-то в тебе окислилось, что-то начало подгнивать и подванивать, ты начал разлагаться на части,
ты держишь рот закрытым, чтобы никто, не дай Бог (здесь Бога нет, но инерция как и головная боль тоже давлеет над тобой, они — подруги в этом деле сдавленности), чтобы никто не почуял трупного запаха, исходящего из твоего нутра.
Пока этот запах не так различим, но вскоре, вскоре, вскоре, вскоре
Не хватит дыхания, объема лёгких, держать рот закрытым
Тошнота, рвота сломают барьеры сомкнутых губ
Моя мама любит меня
Моя мама боится за меня
Моя мама не видит меня здесь
Моя мама не верит в моё будущее здесь
Она говорит — надо сваливать
Она говорит — надо бежать
Она говорит — надо учить язык, а не бросать трубку
Нужно опуститься до самого дна
Нужно расстаться с лживыми иллюзиями и надеждами
Нужно притвориться мёртвым, затаиться в кустах вблизи хищника, не выдать себя
А потом бежать, бежать, бежать, бежать
Через границы и заставы
Держа себя в руках вместе с персональной клеткой, которая не влезет ни в один рентген, металлоискатель в аэропорте
Думай быстрее
Ускоряй мысль
Научись жить здесь и сейчас
Со спёртым дыханием
Не дай тошноте парализовать тебя
Не дай тем, кто придёт за тобой спустить тебе на лицо и оставить тебя с этим на всю твою жизнь
Семя, упавшее на лицо твоей земли
Не прорастет прекрасным цветком
Не принесёт обильных плодов
Не укоренится в земле дубом,
На коре которого твои дети напишут какое-нибудь забавное, бранное слово,
За которое их осудят и посадят
В самую настоящую клетку
Крепкую, без возможности открытия
Захлопнулось — и всё.
Слушайся маму, будь умницей
Осторожным умницей
«Семя мужчины исходит из мозга. Вся его часть, которая не попадает в матку, циркулирует по венам женщины, смешанная с кровью, и становится молоком».
(Симона Вейль)
Изойти,
вырваться,
Попасть,
Не попасть,
Циркулировать,
Смешаться
С кровью
Стать молоком
Накормить им
Своё дитя
Не дать будущему
Умереть
10.
— Здравствуй, Денис. Не ответил на вопрос про детей. У меня иногда бывают мысли об этом. Хочется кому-то передать свой жизненный опыт, воспитать человека. Но пока не могу сказать, будут ли у меня дети. Может быть, один ребёнок, но кто мне его родит. Хотел сказать ещё про одно отличие меня от Анфисы. Деньги я никогда не платил парням.
— Привет, Женя. Спасибо, что ответил. А если представить ситуацию, что твой ребёнок узнаёт о твоей наклонности, даже если она уже будет в прошлом. Как ты на это отреагируешь?
— Спокойно, объясню ему. И потом, я бы его так воспитывал, что он бы понял. Другое дело, что я бы не стал обсуждать с ним никакие подробности
— Да, ты прав. Главное — быть честным со своим ребёнком.
Тоже многое думаю об этом. И не вижу будущего у своих детей в нынешних условиях. Думаю, об отъезде, готовлюсь к нему внутренне.
— В Европу?
— Да
— Ты не думал об эмиграции?
— Нет.
— Прости, если задаю вопросы личного характера. А у тебя есть девушка? Ну или вообще женщины...
— Сейчас девушки нет. Было время, что мне казалось, что я встретил своего человека, с которым увидел свою будущую жизнь. Но потом как-то всё сошло на нет. Для меня очень важно одиночество, пойми меня правильно. Мне даже казалось, что я не способен любить кого-то. Потому что зациклен на себе, на своём мире, на изменениях внутри себя. Вот даже сейчас: меняется мир и мне важно самому пережить все изменения, не входя в диалог, я не хочу делиться с кем-то своей рефлексией.
— Я тебя очень хорошо понимаю. Насчёт того, что важно одиночество.
— Я почувствовал это в тебе.
— А встречи для секса с девушками ты рассматриваешь?
— Я бы хотел, чтобы это было подкреплено чувствами. Взаимной симпатией. Иначе это всё бессмысленная физ.зарядка.
— Я, например, в последнее время осознал, что мне не особо-то и нужны так называемые «отношения», которые ещё и «строят»... Хотя могу иногда влюбляться, но это не про отношения вообще.
— Влюбленность — это крышесносно прекрасно. Всё остальное — мир, война отходят на седьмой план. Хотя не знаю. Если бы я сейчас вдруг влюбился, я вряд ли смог абстрагироваться от нынешней повестки.
— Ммм, ну а бывало так, что ты делал это с какой-нибудь девушкой, и всё?
— Меня это никогда не интересовало.
— Получается, часто в тебе много нерастраченной мужской сексуальности. Мне интересно представить, как ты сам себя удовлетворяешь. Я как будто стою за стенкой и подглядываю за этим.
— Это такой вуайеризм, не иначе. У меня был похожий случай. Зашёл в общественный туалет на Никитском, захожу в кабинку, делаю свои дела и потом боковым зрением вижу чьи-то глаза. В промежутке между кабинкой и потолком было лицо мужчины. Он был в соседней кабинке, сидел, затаившись, а потом встал на унитаз и начал смотреть, как я мочусь. Помню, что выбежал из туалета сразу, как увидел его нездоровый взгляд. А лицо — как маска Фантомаса.
— Ну я не вуайерист, просто промелькнула мысль, что я бы на тебя посмотрел за этим.
— Тут есть такая штука: твоё воображение рождает картинки гораздо ярче и увлекательнее, чем в жизни. Поэтому само представление меня за этим делом, для тебя должно быть ценным. Чаще всего ожидания не совпадают с действительностью. Скажи, ты сам когда-нибудь писал стихи, тексты? Это ведь мощная переплавка сексуальной энергии в текст.
— Говорят, что писать нужно тогда, когда прям нельзя не писать, когда текст сам просится. У меня этого нет.
— Да, ты прав. Сейчас меня спасает письмо. Сегодня перед спектаклем я написал этот текст. (Копирую текст о маме, который был ранее)
— Спасибо. Можешь со мной делиться и дальше. Тебя разве не смущает, что я часто думаю о твоей сексуальности?
— Нет. Почему это должно меня смущать? Это же положительная эмоция.
— Твой образ в моих фантазиях стал доминирующим.
— Не будет ли это тебя разрушать изнутри?
— Что именно?
— Этот образ в фантазиях. Ведь мы никогда не встретимся в тех предлагаемых обстоятельствах.
— И я могу лишь мечтать о твоей сперме?
— Да.
— Ммм, обожать тебя издалека и мечтать о ней.
— Хотел тебя спросить: твои родители знают, делал ли ты каминг-аут?
— У нас эта тема никак не поднимается: то есть как бы знают, но все делают вид, что не знают. Да и потом, я даже сам не придаю значения этому... ну подумаешь, сексуальная ориентация. По-моему, этот вопрос не заслуживает того внимания, которое уделяет ему общество.
— Не соглашусь, вопрос самоидентификации важен, вопрос видимости сообщества, различных квир-направлений.
— Я буду страдать от того, что не могу получить твоё семя, которое так сильно мне нужно?
— Насчёт страдать, не знаю. Но это может тебя подтачивать изнутри. Ты возвёл меня, точнее, моё семя на пьедестал, сделал его особенным. И все другие могут оказаться не такими, как бы тебе хотелось, потому что где-то там — есть главное семя. Знаешь, это, наверное, заразно. Я пишу этот текст и сам начинаю испытывать к этой теме интерес. Но он приобретает какую-то философскую, даже метафизическую наполненность.
— Потому что где-то там есть главное семя... очень точно сказано. Интересная мысль. Ведь именно твоё — мечта. Не чьё-то другое, а именно твоё.
— Наверное. Я бы назвал наши с тобой диалоги — дидактикой семени.
— Кто-то может подумать, что эта тема не может служить основой диалога. Но у нас с тобой она всё же имеет определённую наполненность, да.
— Да, и этот факт подстегивает уже меня. Можно сказать, заводит. Табуированная тема становится основой текста, его скелетом. Скажи, а во снах ты реализуешь свои фантазии?
— Несколько раз снились сны, где было что-то близкое к этому.
Даже ощущения вкуса были во сне.
— Вкус так важен для тебя?
— Хотя я обычно говорил про приём на лицо. Ну, в принципе, так и есть. Но если допустить, что не только на лицо... то вопрос вкуса встаёт. В то же время, это не значит, что есть какое-то особое требование к вкусу. Ведь главное — что это вкус именно её, настоящей и долгожданной, и что это вкус — ЕГО.
— Да, понимаю о чём ты говоришь. И это даёт тебе мужскую силу, свою собственную?
— Возможно, что и так. А в первую очередь, удовлетворение — оно для меня именно в этом.
«Вместо того, чтобы послужить рождению другого существа, семя служит тому, чтобы породить то же самое существо вторично. Возвращение к себе, замкнутая цепь, круг». (Симона Вейль)
— Может быть, ты таким образом возвращаешься к себе настоящему? Это, наверное, будет звучать богохульно, но это сродни состоянию после исповеди.
— Не знаю, но твоя мужская субстанция стала занимать мои мысли особенно.
«Встать на колени — значит подставить себя хлысту, отсечению головы, любой казни; поставить себя в положение, наиболее удобное для удара мечом. В то же время это означает приблизиться к тому, что даёт жизнь, подготовиться к тому, чтобы родиться через милость. Этот жест имеет отношение к двум символам, которые в древности считались атрибутами божественности и царства — мечу и фаллосу». (Цитата из тетради Симоны Вейль)
— Ты, наверно, понимаешь, что даже едва заметный белый след на твоём белье вызвал бы во мне непокой.
— Ты сейчас написал эту строчку, и она звучит как начало белого стиха
— «Плоть живет, будучи ориентирована на будущее. Половое вожделение есть сама жизнь. Отрешение есть смерть». Женя, ты поистине живой человек.
— Потому что меня так влечёт к этому?
— Да
— У тебя бывают следы, дарующие мне непокой?
Странно получается... Я мечтаю о том, что, казалось бы, ты отправляешь обычно в никуда, тебе так просто отправить семя в никуда.
— Ты очень красиво сказал, про дарующее непокой. Надо понять, что же мне дарует этот самый непокой.
— В каком возрасте у тебя появилось то, что станет моей мечтой?
— Лет в двенадцать, наверное. Я помню, что испугался, этого нового выделения (из себя). В этом есть сакральное таинство.
— Сакральное таинство, точно.
— Да, испуг, но испуг с примесью восторга у мальчика может быть в тот самый момент.
— Это было давно. Может быть, и восторг. Стыдливый восторг. Спасибо за диалог, Женя. Я побежал.
— Хорошо. Надеюсь на скорое общение.
11.
На меня наступило время
На нас наступило время
Кирзовым сапожищем
Это время предельной осмотрительности
Это оно наступило
Смотри
По сторонам, в глубину (бездну) себя, по сторонам, снова в себя, по сторонам, по сторонам
Не успеваешь переключать регулятор осмотрительности
Он зависает в тупом оцепенении
Ты выключаешь его и включаешь снова
Но он снова виснет
Сегодня день, когда я совершил свою последнюю неосмотрительность
Я так больше не буду, обещаю (себе)
Вышел на «Чеховской», чтобы идти в сторону Бронной.
Идёшь, как в невесомости, без скафандра, рискуя разлететься на сотни мельчайших частиц
Кругом тебя «космонавты» в траурных шлемах
Смазывают маслом свои дубинки, готовят к запуску свои зарешеченные ракеты
Сегодня женский день, сегодня мамин день
«Опять звенят капели,
Бегу я налегке,
И веточку мимозы
Сжимаю в кулаке»
Так пелось в детской песенке из моего хорового детства
Сегодня снег, капель подала в отставку
Мимозу или какие-нибудь другие отвратительные цветы несёт какая-то другая женщина, в какой-то другой стране
Единственное верное слово из песни для меня сейчас — бегу
Я иду подземным переходом, вцепившись рукой в шопер (сжимаю в кулаке), набитый книгами.
Моя подруга выставила вчера сторис: её остановили на «Пушкинской» и проверили документы, она шла с мешком книг.
— Вы только прикрываетесь книгами, знаем мы вас. А у самой там коктейль Молотова — так ей было сказано
Знаем мы вас
Нет, вы нас не знаете
Я иду, но внутри, я бегу
Добраться скорее к месту назначения
У меня должна состояться встреча с одним человеком искусства (в хорошем смысле этого слова, а какой смысл ещё может быть, но сейчас всё хочется ограничивать «хорошим» и только хорошим смыслом)
Мы должны были обсудить на встрече возможность постановки (я — режиссёр) текста искусствоведа, поэта, прозаика Всеволода Петрова.
«Турдейская Манон Леско»
Петров написал эту повесть в 1946 году
Она о любви и войне, о любви и войне, о любви и войне
О самом начале
О начале любви (о, эта Вера, о эта Манон) и о начале войны
Об оцепенении, о яростной попытке нащупать почву под ногами, о любви, которая вытягивает гной из раны. Эшелонная, прокуренная, порочная, ранимая, уязвимая, сердечная — любовь вечная. Без пошлости и ложного пафоса.
прочтите эту книгу, эту повесть.
Отложите мой текст и возьмите текст Всеволода Петрова
Подарите себе отдохновение от операционных действий
Операция без наркоза на теле стран
На моём, твоём теле (мёртвом?), вскрытие показало
Ничего оно не показало
Ничего никому не надо показывать
Время осмотрительности,
помни
о-смо-три-тель-нос-ти
Мы говорили на встрече о многом: о постановке, о наших возможностях, о контексте, о тексте, о подтекстах, это был живой диалог, состоявшийся как нельзя вовремя
В конце беседы мой собеседник попросил у меня прощения и указал мне на мою футболку
Под моим новым пиджаком (мне кажется, что этот пиджак долгое время будет для меня последним), купленным задешево в «Фамилии» проглянула футболка — мерч «Армии России»
Я надел её по неосмотрительности
Я просто взял первую попавшуюся футболку, подходящую по цвету к этому пиджаку
Я забыл про маленький логотип в районе сердца
Это не моя позиция, это моя неосмотрительность,
Это моя молодость, это моя глупость, которая прощается только сейчас, в точке кипения молодости
Я не хотел, я случайно
Эту футболку подарил мне очень близкий человек, её муж служит в армии России, и она сейчас очень боится за него, за себя, за ребёнка
Надев эту футболку, я стал солдатом
Я отдал своё сердце бессмысленной (censored)
Я должен не сидеть сейчас на венском стуле, обсуждая пос-та-нов-ку
А быть там
Где идёт (censored)
Быть там
Бомбить
со слезами на глазах
Быть там
Лежать размазанным по асфальту,
став аэродромом для вылетающих из меня
мух и слепней
Сними это немедленно
Пока не задохнулся
…
Красное от стыда лицо
Беглое прощание
Не обнуляющее всего хорошего о чем мы говорили с моим собеседником
У нас получится
Должно получиться
Нам надо держаться в этом темном царстве (по Островскому) за такие тексты, как «Турдейская Манон Леско».
«Бегу из школы прямо,
Бегу к себе домой,
Хочу поздравить маму,
Хочу поздравить маму
С хорошею весной»
Вот тебе и хорошая весна.
Бегу на Новый Арбат в «Фамилию», покупаю самую дешёвую футболку серого цвета,
Перехожу дорогу, иду в «Дом Книги» и переодеваюсь в новую футболку в кабинке туалета
Это моя последняя неосмотрительность
Мне стыдно за себя
Мне стыдно себя
Я пишу этот текст в попытке освободиться от этого липкого стыда.
И не могу этого сделать.
Не могу.
Футболка ни в чем не виновата.
Это я виноват.
12.
«Прежде чем напьёшься, проливаешь хотя бы каплю, отдаёшь ее Богу. Капля, которую мы проливаем, это безвозмездный расход энергии. Любой безвозмездный расход энергии — есть дар Богу и разрушение некой части нашей воли. Эта проливаемая капля проливается вне этого мира, по ту сторону горизонта, по ту сторону неба. Единственная капля, но за которую мы ничего не просим взамен.
Пастушеские народы, пившие молоко, верили, что питаются семенем быка. „Живая вода“ — не семя ли это? Представим договор, по которому животные давали бы своё семя в виде молока своих самок вместо их плоти? Потому-то и запрещён всякий контакт между мясом и молоком.
„Козлёнок, упавший в молоко“, — это смерть как возвращение в состояние, предшествующее рождения, в состояние семени. Крещение.
Так же и хлеб, как семя солнца».
(Симона Вейль, из Тетради XVI, 1942 г.)
— Женя, привет. Делюсь с тобой новым текстом.
(Копирую текст о футболке)
— Привет! Спасибо. Я лучше узнаю тебя.
— Я хотел тебя спросить, ответь, как будет время. Как ты пришёл к марксизму?
Был ли когда-то в твоих координатах Бог?
— Это отдельный разговор, как-нибудь отвечу обязательно.
...
— Сейчас отвечу. До 25 лет я просто учился всему тому, что нужно было изучать в школе, университете, просто взрослел, наблюдал жизнь, отношения между людьми, и специально социально-политическими и философскими обобщениями не занимался. Конечно, к 25 годам у меня уже было определённое мировоззрение, но философских обобщений я не делал, хотя уже понимал, что мне это очень нужно. Несмотря на то, что к этому возрасту моих ушей так много касались либеральные идеологи, я понимал и чувствовал, что истины в их словах нет. К тому времени я изучил курс философии, имел представление об основных философских направлениях, социальных теориях. Я начал понимать, что ответы на многие мучившие меня вопросы общественного (и не только) устройства имеются в философии диалектического материализма, т.е. в марксистской философии. Вооружившись материалистическим пониманием истории, я заново изучал историю, я понял общественно-исторические закономерности, история и социология предстали передо мною наконец в виде науки. Несколько лет я изучал марксистскую философию, политэкономию. И только после этого я смог сказать, что что-то понимаю в политике, в общественных процессах. Более того, ни под одну философскую систему не подведена такая мощная естественнонаучная основа, как под диалектический материализм. Все важнейшие вопросы были мною переосмыслены к 30 годам уже в системе этой философии: наука, искусство, религия, мораль, этика, эстетика и другие.
— Спасибо, что так подробно всё расписал. Но скажи, есть ли место человеку как отдельной личности со своими правами, желаниями в этом мире. Я плохо разбираюсь в политике, в философии, но для меня марксизм тождественен уравниловке, насилию над правами человека, связан ограничением его прав.
То что сейчас происходит в нашей стране, можно назвать «курсом на марксизм», или я путаю с советской идеологией. Меня очень волнует вопрос цензуры. Тот текст, который мы с тобой пишем, разговаривая, никогда не будет опубликован в новых реалиях. Марксизм удобен для тирании, тоталитаризма. Я не прав?
— Марксизм гораздо больше и сложнее, чем о нём думают многие. Это не просто философия, это больше. Никакого властного курса на марксизм в России нет, потому что в России власть капитала, как и во всех других капиталистических странах. Украина, к слову сказать, стала местом разрешения очередных противоречий между империалистами (капиталистами) Запада и империалистами (капиталистами) России, как я уже говорил. Извини, мы сразу затрагиваем много вопросов такой глубины и сложности, что в переписке очень сложно это обсуждать. Я хорошо знаю умонастроения творческой интеллигенции. *буржуазной творческой интеллигенции (в наши времена).
— Это моя прослойка?
— Во многом, да.
— Сейчас для обычных людей, без капиталов, наступят трудные времена. Подорожали продукты, закрываются заведения. Моя личная боль — Старбакс, Мак, но я понимаю, что это личная боль (каждого из нас) — песчинка в этом омуте. Я жил, работал, играл, любил и всё это делал вне политики, говоря всем, что я «аполитичен». Теперь я понимаю, что во многом причина моего оцепенения в этом. Мне как Актёру важно знать, откуда растут ноги, наладить причинно-следственную связь. Но всё оборачивается — рефлексией и, конечно, мыслями о будущем, мыслями, рождёнными (пока) в горячке. Они импульсивны, резки, они по-детски несостоятельны.
— К первой половине 19 века было три вершины философской мысли человечества:
- немецкая классическая философия
- французский утопический социализм
- английская классическая политэкономия
И все эти три достижения стали источниками марксизма.
На тебя очень большое влияние оказывает среда, в которой ты живёшь и работаешь. В вашей среде преобладает либеральная идеология. Но она не даёт вам ответов на важные вопросы, особенно в критические исторические моменты.
— Скажи, если в нашей стране не будет того идеального марксизма, который видится тебе. То как быть? Ты моделируешь в своей голове свои ориентиры и правила жизни, они никак не сходятся с тем, что происходит во вне, и таким образом живешь в изоляции своей идеи?
— У человечества в этом плане нет выбора. От классовой борьбы никуда не уйти: она — основа исторического развития, общественного движения. Это закон. Марксизм же, как научная философия, объективно описывает всё это. Поэтому нельзя говорить о его идеальности или неидеальности. Это как если бы мы говорили, что есть идеальная и неидеальная физика, химия...
— Понятно. Да. Скажи, что бы ты мне посоветовал, уже зная меня? Какой курс на жизнь выбрать?
— Я советую всем нам искать правду, которая одна, познавать этот мир (через науку, искусство, философию), не терять себя. Может, слишком общие слова, но так скажу. А насчёт цензуры нашего текста... я, например, и не уверен, что такое очень надо печатать :)
— Спасибо за совет, Женя. Мне, наоборот, кажется, что этот текст, наш текст как маркёр времени. Я назвал его «Семя». Наверное, это будет повесть. Из этого семени должно что-то прорасти.
— Кстати, мне вчера показалось, что меня пьянит воображаемый лёгкий запах твоего семени.
— Ты, как достаточно рациональный человек, мне видится, что у тебя разложено всё по полочкам, как относишься к своей страсти. Ты считаешь это патологией?
— Ну я всё же не из тех, у которого прям всё по полочкам. И я не отрицаю значение иррационального, например. Я как-то читал подробно справочник по сексологии, тогда ещё понял, как многогранна человеческая сексуальность и её проявления. Насчёт патологии не знаю, хотя признаю, что есть в этом нечто «экстра», не совсем нормальное. Но понятие нормы всегда было предметом дискуссий...
С другой стороны, мне же вроде нравится считать это чем-то запретным.
— За последнее время были новые победы, или всё пока на уровне вирта?
— Последний раз было в ноябре. Хотя есть варианты, то есть согласные парни, но я сам что-то сдерживаюсь.
— Боишься?
— Нет. Может быть, как раз ты мне сейчас поможешь выяснить... Понимаешь, обычно я сдерживаю себя потому, что мне кажется, что если я делаю это, то нарушаю какие-то свои эстетические принципы, эстетические идеалы. Именно что не этические, а эстетические.
— Ну эстетику в этом вопросе ты можешь создать сам? Нет?
— Возможно. Но не кажется ли тебе, что попытка эстетизировать сексуальную сферу только уменьшает возбуждение... Но в случае с тобой у меня другое восприятие. Потому что твой образ у меня самый-самый, он роскошный, очень красивый, поэтому и приём твоей спермы я тоже воспринимаю по-особенному.
— Если бы это была партнерская связь — эстетика только на пользу. Но в твоей модели — два самоудовлетворения — твоё (потому тебе так важно не ослабить степень возбуждения) и того, кто над тобой, он тоже ограничивается только своим удовольствием. Контакта — не физического, ментального — по сути нет.
— Да, ведь не забываем о том, что по сути секса как такового нет в случае со мной. Мужчина удовлетворяет себя, а я лишь принимаю его семя.
Однажды я даже сделал фотографию сразу после ухода парня.
Мне давно хотелось зафиксировать.
— Для тебя было важно зафиксировать этот момент? Каким ты увидел себя?
— Каким увидел? Понимал, что я во всех смыслах встал перед мужчиной на колени. Перед тобой не становились на колени, не целовали ноги?
— Нет, я вижу в этом рабство, унижение человека, поклонение (чему?)
— Ну это же только в рамках сексуальности.
— В рамках ролевой игры, наверное, да. Если это подогревает чувства. Но не больше.
— Когда ты себя удовлетворял последний раз?
— Почему тебе так важно знать, когда — в последний раз?
— Извини, мне просто любопытно всё, что связано с этой твоей особенностью.
Ещё я, знаешь, что делал. Сохранял фото членов, которые мне показывали парни.
— Это называется dick pic?
— Ну на молодёжном сленге, да.
— Ты смотришь на эти фото и удовлетворяешь себя?
— Да, при этом думая о чём-то таком. Но на переписки мне больше нравится.
— Сейчас твои руки в покое?
— Ну, сейчас да. Если бы я сказал, что не в покое, тебе бы это не понравилось?
— Не знаю.
— Спасибо, Женя за разговор. Побежал на репетицию.
— Спасибо. Пиши, когда есть возможность и желание, я всегда очень жду.
Часть третья
13.
Опросник.
1. Как узнал о событии?
Проснулся, вошёл в соцсети, увидел чёрные сторисы своих друзей с одним словом, в которое вмещается (точнее, падает как в воронку) сегодня всё. Это слово запретили произносить. До события (неверное слово, но подбирать другое просто нет сил), у меня было предчувствие скорого конца. Периода, времени, нас. И это даже не предощущение катастрофы, когда ты чувствуешь вибрацию и преломляешь её в какой-то продукт — текст, музыку, спектакль, картину. То время преломления закончилось. Плотность воздуха потеряла ресурсную силу, из него больше нельзя было черпать. Это сродни онемению, оцепенению, апатии, состоянию затянувшейся, глубокой депрессии. За неделю до «операции» (на теле стран) мы созвонились с другом. Он живёт и работает в Чехии. Я делился с ним своими наблюдениями о «близком конце», он всячески подбадривал меня, говоря, что с такими проблемами нужно обратиться к специалисту — психологу, психотерапевту. Но кто знал, что то состояние изменит свою форму 24-го февраля. Как это ни странно, на данный момент (9 марта) я чувствую себя гораздо лучше, чем тогда. Я знаю, что произошло. Я не хочу знать, что ждёт нас всех, но я знаю, пред-знаю.
2. Задавал ли себе вопрос: что могу сделать?
Задавал, конечно, и понимал, что могу только возделывать свой сад, приглашать в этот сад своих друзей — это значит играть спектакли, читать стихи, петь песни, открывать для людей тексты новых авторов — всё то, чем я занимался обычно, но сейчас эта «садово-театральная деятельность» как никогда должна помочь людям. К этому пониманию я пришёл не сразу. Были долгие, мучительные два дня, за которые я успел обесценить всё, что я делаю и делал ранее, я заколачивал гробы, похоронив в них идеи будущих проектов, которые возникли ещё в той, мирной жизни. Но потом понял — благодаря поддержке мамы (one love), друзей, книг, партнёров по сцене, общему сценическому духу, который предполагает одно — довести дело, спектакль до конца, до аплодисментов и закрытия занавеса. Есть вероятность, что занавес закроет не помощник режиссёра, нажав кнопку за кулисами, а кто-то Другой. Нажал — и кончился спектакль. Но мы сделали всё, что могли, всё, что было в наших силах. И сыграли как в последний раз.
3. Как справлялся с непониманием рядом?
Я очень жалею, что не интересовался политикой, ограждал себя от этого. Моё незнание, неподкованность, абстрагированность в этом вопросе идут на руку правящему (автозамена предлагает — плавящему) режиму. Рефлексия — это прекрасно, ты чувствуешь себя живым, наверное, таким «живым» я никогда ещё не был, но так же ты чувствуешь себя обманутым, оплёванным. Ты, не по своей воле, попал в капкан, из которого выхода нет (нет?). В рабочих чатах театра начали появляется цепочки «горячих» диалогов: кто-то призывает бастовать, кто-то выступает миротворцем, кто-то входит в небывалую для себя агрессию, потом всё сходит «на нет», потому что все понимают, что такие локальные обсуждения не поддерживают, а, наоборот, дестабилизируют, разобщают близких когда-то людей. Есть работа, есть личное мнение о ситуации — это нельзя смешивать. Вот этого я и боюсь, что личное раздавит общность, благую идею, которая, на самом деле, и так была хрупка, мы чудом выбрались из ковидных времён, и зашли в новые времена, по самое горло зашли.
4. Что помогало вынести?
Книги:
- «Турдейская Манон Леско» Всеволода Петрова;
- «Крылья ужаса» Юрия Мамлеева;
- «Предсмертие» Лидии Чуковской, рассказ о последнем месяце жизни Марины Цветаевой;
- Симона Вейль. Тетради. 4 том;
- «Письма Беллы». Переписка Бориса Мессерера и Беллы Ахмадулиной;
- Стихотворение Ахмадулиной «Хемингуэй».
Особенно эти строчки:
«В стране, не забывающей Линкольна,
В селе, где ни двора и ни кола,
Как женщина, печальна колокольня.
По мне, по мне звонят колокола.
По юношам, безвременно погибшим
На этой победительной войне,
По женщинам, усталым и поникшим,
И всё-таки они звонят по мне».
5. Уроки. И будущее.
Уроки все впереди. Пока же мы сидим за партой и ждём, когда нам Кто-то устроит проверочную работу и не выпустит из класса, пока мы её не сдадим. И списать у соседа-отличника не получится. Потому что все не выучили, потому что каждый не знает предмета.
Будущее — доработать театральный сезон, не потеряв человеческого лица. Играть спектакли, писать тексты. Неожиданно для себя начал писать большой текст под названием «Семя». Это провокационная и философская повесть, которую вряд ли опубликуют в наше новое время. Но я пишу её, точнее, она меня пишет и вытаскивает из омута.
Если я почувствую предельную уязвимость — уеду. На случай, когда стоп-кран будет невозможно не нажать.
Подтягиваю иностранный язык на этот самый случай-SOS.
14.
«Притча о семени, о котором Сеятелю уже не надо заботиться, когда оно посеяно, потому что оно прорастает само, о том, что никому не надо трудиться, чтобы его вырастить, ибо оно наливается само по себе, в сельской местности могла бы давать тему для проповеди на каждое воскресение, от сева и до жатвы. Одной этой мысли достаточно, если она будет сопровождать каждый взгляд на растущую пшеницу».
(Симона Вейль, Тетрадь VI, 1942 г.)
«Что до моей способности участвовать в военных действиях, то, к сожалению, я крайне бедна способностями любого рода, во всех отношениях.
Но при этом я убеждена, что, попадись я в руки немцам, у меня было бы гораздо больше шансов умереть, ничего им не выдав, чем у людей, которые гораздо сильнее меня в физическом, умственном и моральном отношении.
<…> Люди испытывают отвращение перед потерей достоинства. Это отвращение тем ярче выражено, чем большей силой, энергией, честью, какими-либо возможностями обладает человек, чем больше он, следовательно, стоит.
Стало быть, человек в подобной ситуации или сумеет более-менее сохранять своё достоинство до самого конца, или же, если достигнет предела сопротивления и сломается, то уже отбросит всё, в том числе и обязанность хранить тайну».
(Симона Вейль, Письмо к Морису Шуману)
15.
Сегодня прочёл стихотворение О. Мандельштама «Стихи о неизвестном солдате». Это определенная дерзость — войти в диалог со стихом, с Автором, разъять стих, вырвав из полотна «красные» нити. Но в наше время это необходимо. Автор, в этом случае, знает больше, чем читатель. А мы, как дети, сели полукругом вокруг него. Мы в безопасности рядом с ним, готовы слушаться и слушать каждое слово Взрослого. Его страшную сказку, в которой добро снова победит.
«Аравийское месиво, крошево,
Свет размолотых в луч скоростей —
И своими косыми подошвами
Луч стоит на сетчатке моей.
Миллионы убитых задёшево
Притоптали траву в пустоте,
Доброй ночи, всего им хорошего
От лица земляных крепостей.
<…>
Наливаются кровью аорты,
И звучит по рядам шепотком:
— Я рождён в девяносто четвёртом,
Я рождён в девяносто втором…
И, в кулак зажимая истёртый
Год рожденья с гурьбой и гуртом,
Я шепчу обескровленным ртом:
— Я рождён в ночь с второго на третье
Января в девяносто одном.
Ненадёжном году, и столетья
Окружают меня огнём».
О. Мандельштам «Стихи о неизвестном солдате»
***
Я рождён в девяносто третьем году.
В ненадежном году
И столетья окружают меня
В другом ненадежном году
Годы надежды слизаны языком
Пламени
Где-то горит журналистка Ирина Славина
Всё это фиксирует камера
Камера скоро сломается
Записи никакой не останется
Как жаль, что всё забывается
Так быстро и так безобразно
Но всё это пишется на сетчатку моего глаза
Дёргающегося
Закрывающегося на ночь
В надежде открыться утром и увидеть
Как мир восстаёт из пепла
Самосожжение не принесло никакой пользы
Кто-то покрутил у виска
Кто-то оплакал ещё одну павшую птицу
Кто-то просто стоял в очереди в «Мак» или «Юникло»
И так ничего и не понял
А что это было?
— У тебя упала ресница. На какой щеке, отгадай? —
Говорит мне Жар-птица
А я говорю ей:
— Пли, поджигай.
А потом говорю ей:
— Прости, уходи, не сейчас.
Ресница упала под левый глаз?
— Да, да — говорит мне Жар-птица и улетает
Значит, всё сбудется.
Раз я угадал.
Жар-птица сама ответа не знает
Она только спичка, она поджигает
И оставляет после себя
пепел,
Из которого мы должны
Воскреснуть
Coda
16.
— Твоя ширинка приковывает моё внимание.
— Ты говоришь про мои фото или про картинки в голове?
— И про фото, и про представления. Ведь за ней твоя тайна, моя мечта — она в тебе.
— Женя, я вчера сделал одну довольно рискованную вещь, я показал часть текста, написанного мной, одному монаху. Мы с ним познакомились так же, как и с тобой, вымысле переписки. Ты знаешь, что я верующий человек, и, взглянув другими глазами на всё, что я пишу, понимаю, что нахожусь в духовном кризисе, в неверии. Поэтому мне очень важно, какую обратную связь даст мне монах. Он наш ровесник. Для меня это, правда, очень важно. Чтобы понимать, как выбраться.
— Ты имеешь в виду, что осуждаешь то, что мы с тобой обсуждаем?
— Это вопрос внутренней борьбы. Раздвоенности. Греховности.
— А с ним ты как стал переписываться? Он проявил к тебе какой-то интерес?
— Да, просто лайкнул. Потом мы списались, я узнал, где он служит. Сказал, что в детстве очень любил театр. Я хотел приехать к нему, взять интервью для будущей книги, которую я хотел писать ещё в мирной жизни. Меня волновал вопрос ухода из мирской (снова корень — мир) жизни в монашество. Почему, какие мотивы, помыслы, и т.д.
— Может, ты ему нравишься?
— Я не берусь так говорить. Потому что он духовное лицо. И это, как понимаешь, большой грех. Но спасибо, что он согласился прочесть. Хватит ли его на весь текст, не знаю.
— Так ты ему что показал? Какой именно текст?
— Тот, который я сейчас пишу.
— Понял. А тебе мужчины когда-нибудь признавались в симпатиях, чувствах?
— Да, я знаю человека, и очень дорожу общением с ним, который был бы рад быть со мной вместе, но это невозможно. Мы дружим, и он умеет дружить, у него большое сердце.
— У тебя есть какие-то греховные мысли, фантазии-допущения?
— Конечно. Как и у всех.
— А ты не хотел бы поделиться со мной ими? Рассказать?
— Женя, я, наверное, больше не буду тебе писать, отвечать. Ты очень интересный человек, но меня самого лично не подогревают эти вопросы, понимаешь? Это игра в одни ворота. В то же время, это я первый тебе написал, у нас есть диалог, точнее, его имитация. Ты слышишь не меня, а своё, я слышу другое и сущностно меняюсь, в плохую сторону. Чтобы взлететь, нужно почувствовать дно. Я благодарен тебе за наше общение. Если буду в Воронеже, напишу тебе, и мы встретимся.
— Я понял. Жаль. Но если что, пиши, когда захочешь. А если будешь в Воронеже, то встретиться для общения?
— Мы просто выпьем кофе, без всяких продолжений. Увидим глаза друг друга. Если будем живы — как говорил Толстой.
— Хорошо.
17.
Переписка-разговор с монахом Сергеем после прочтения части текста.
— Привет. Для какой аудитории это?
— Привет. Аудиторию сказать трудно, ты понимаешь. Я просто пишу, ищу выход, ответ, в первую очередь, для себя. Попытка, нащупав дно, выплыть к свету.
— Тебе самому нравятся такие темы?
— Я очень люблю документальные, живые тексты. В описываемой ситуации я увидел парадокс. И как будто встретился лицом к лицу с какой-то теневой стороной, греховной. И я пытаюсь найти оправдание этому диалогу, приводя разные цитаты, думаю о каком-то смысле — над — не только низменном, животном.
— Может, нужна тут предыстория, и потом уже вставлять эти отрывки. Пусть даже выдуманная.
— Может быть, но важно понимать, к какому финалу придёт эта история. Тогда будет оправдано предисловие. Красной нитью проходит одиночество человека, его оставленность, жизнь вне Бога, в мнимой вседозволенности, развязности. Она мнимая, так как на деле ничего не происходит. Слова, слова. Суета сует. Помыслы.
— Финал в твоих руках.
— Ты прав. Финал уже есть в моей голове. Благодарность за этот диалог, какой бы он ни был. Он помог мне утолить тревогу, боль. Я думаю, что ты понимаешь меня.
Спасибо, что прочёл. Этот текст для меня как подготовка к исповеди. Я никогда не исповедовался.
— Это в храме... а с кем-то уже общался, говорил ...можно же поговорить с человеком, рассказать ему о своих переживаниях, жизни. У тебя семья есть?
— Пока нет.
— Планируешь? Тебе сколько лет?
— Да, очень бы хотел. Но в нынешних реалиях — это сложно. Двадцать восемь.
— Да, сложно сейчас найти хорошего человека.
— Но возможно. Главное — открыть сердце.
— Да.
— Все у тебя будет хорошо! Ты отличный парень! Творческий!
— Спасибо, дорогой!
18.
Финал в твоих руках
Финал в моих руках
Семя текста проросло
Сквозь треснувшую землю
Стало ростком
С самой настоящей живой душой
Росток-человек
Мой маленький сын
Мой маленький принц
Мой маленький рыцарь с картонным мечом
Ведь война давно кончена
Ведь спецоперация завершилась
Пациент скорее жив, чем мёртв
Мой маленький сын
Моё семечко
Ты знаешь обо мне всё
Даже больше, чем я сам знаю
А что я знаю?
Что только в твоих руках
Финал
Разруби картонным мечом воздух
В последний раз
В беспощадной игре в войну
Победителей и побеждённых нет
Все павшие
Пусть забудутся правила этой игры
Пусть никто никогда не покажет
Как в неё играть
Мой маленький сын
Ступай по этой мирной земле
Скоро она зарастёт новой травой
Наши семена прорастут
Мы молились об этом каждый день
И те, кто верил,
И те, кто так и не смог поверить,
Молились и уверовали
На время нашей молитвы
— Папа, расскажи мне о войне?
Нам задали написать сочинение
Ты что-нибудь помнишь?
— Я вышел из неё. Она из меня нет.
