Абстрактная живопись

Безымянная героиня рассказа «Абстрактная живопись» всегда мечтала стать художницей, как мама и бабушка, которые готовят её только к такому будущему. Девушка с трепетом ждёт своей первой выставки, но та проваливается: разгромные рецензии экспертов наносят унизительный удар, муж отворачивается, а его родители шепчутся за спиной. Романтизированное в сознании детство неожиданно преображается: вспоминая прошлое, героиня осознаёт жестокость и насилие со стороны родных, но патриархальные установки не дают сбросить чувство вины.
 
В психоаналитическом реверсивном рассказе Азата Капенова сквозь замыленную картину прошлого и настоящего цветными пятнами проступают боль, страдания, отвержение, стыд и печаль. Семья, кажущаяся идеальной, наносит непоправимые травмы своему ребёнку, традиции взращивают в женщине внутреннюю мизогинию и ненависть к себе, а рождение ребёнка становится единственным способом заслужить у близких внимание и заботу.

Конечно, я с детства мечтала стать художницей. Это была моя заветная мечта или как лучше сказать? Не знаю. Это нормально. Я имею в виду, что это было определено заранее. Предопределено, скажем так. У меня же все женщины в роду художницы. И мама моя, и бабушка, и дальше там уже, если вглубь копать. Живопись у меня в крови. Это, знаете, часть моей души, что ли. Это соответствует моей природе. Ну и вся женская линия — художницы, что тут говорить еще? Как бы все детерминировано заранее. Удивительно, конечно, как мне повезло родиться в таком. В такой семье творческой. Все детство было пропитано именно познанием таким. Нежным и полным любви к творчеству. Я много слушала разговоров родных. И не только о живописи. О душе художницы, много о чем еще. С детства я уяснила, что внутренний голос и искренность — самое важное, безусловно. Это самое важное в этом деле. Если ты не честен с собой, то кому ты вообще тогда нужен будешь? Имею в виду творческую честность. Честность души или что-то в этом плане, наверное. Люди сразу видят фальшь в картинах же. Даже если техника на хорошем уровне, но нет честности, то этому грош цена же. Сюжет картины всегда должен быть правдив, как по мне. Без хитростей, без манипуляций. Я понимаю, звучит противоречиво, потому что, конечно, любая картина влияет на сознание, психику человека, который ею любуется или даже просто смотрит на неё. Я это понимаю прекрасно. Я знаю, что картина — это влияние цвета, формы, линий и прочего на мозг через глаза. Ну, иногда через прикосновения или даже нюх еще, конечно. Но в большей степени глаза тянут в мозг ощущение, а там всё и начинается. Там рождается картина, которую видят. Её образ и ощущения от неё рождаются там. Поэтому, конечно же, картина влияет на сознание, Господи, конечно. Но! Очень важна искренность порыва, который потом повлияет, а не хитрости. Это тонкая грань. Есть хитрость в конструкции, а есть голос сердца. Женская живопись — это всегда голос сердца. Всегда. Голос предков, культуры, обычаев и прочего. Это всегда что-то личное. Интимное. Поэтому для меня важна честность, которая влияет и возбуждает мозг, а не хитросплетения, вернее плетение хитростей, так наверное будет лучше, правильнее.

Но если говорить дальше о детстве, то конечно, как я уже сказала, оно было в искусстве. Вокруг меня любящие мама и бабушка. Мне они рассказывали свои истории творческих путей. У каждой своя замечательная история. Я наслаждалась, слушая их. Чтобы стать художницей, не нужно много усилий, но чтобы стать мастером, — тут нужно постараться. Я поняла это с детства. Важнее всего систематичность, постоянная практика, постоянные усилия и улучшения себя, техники, больше уверенности в себе и раскрепощения. Все эти детали важны, конечно. Мама и бабушка постоянно говорили об этом. Они даже, если честно, могли и не говорить это, а я бы все равно все поняла. Я же видела, как они работают. Не жалея себя. Отдаваясь полностью в момент создания картин. Они как бы сливались с холстом. Их энергия просто лилась на холст. Поэтому я, наблюдая за ними во время их занятия живописью, все для себя очень быстро уяснила. Хотя это очень интимный процесс, конечно же. И это редкая удача увидеть художника за работой. Но когда живете вместе, то многое из интимного видно же. Картины создаются в одиночестве, и процесс чаще всего переживается за закрытыми дверями, скажем так. В уединении и тишине.

Это замечательное детство среди холстов и мастерских, по которым скитались мои эмоции и впечатления. Мои глаза были наполнены этими красками и мазками. Я любила касаться шершавой поверхности еще девственно чистого холста и представлять, фантазировать, что же будет на нем. Чем разродится художник? Какими линиями и формами? Какие образы породят эти линии и формы в моем воображении? Я даже делала прогнозы самой себе, каким будет рисунок. Просто стояла перед белыми пустыми холстами и думала, что же появится на них. Иногда угадывала, и тогда радости и гордости моей не было предела. Мне казалось в такие моменты, что именно я своим прогнозом повлияла на результат. Что каким-то образом мои мысли проникли в чувства художницы, когда она рисовала. Как будто я смогла на время завладеть телом мамы или бабушки или другой художницы и управлять их движениями. Удивительное чувство.

Самый лучший совет или самое лучшее воспитание — это действие. Многие родители тратят миллионы слов о том, как важно быть трудолюбивым или честным или еще каким-либо, но до детей это не доходит. Дети не должны слышать наставления, они должны видеть, как родитель сам становится человеком, к образу которого он призывает стремиться своего ребенка. Этого многие не понимают. Сколько раз я слышала, когда родители моих подруг ругали их за лень или еще за что-нибудь, а сами при этом были ленивее их. Ну, в общем, самое главное — самим быть таким человеком, каким желаешь быть своим детям. Мои родители полностью соответствовали этой истине. Их отношение к искусству было переполнено уважением. Они понимали, как важно дать ребенку творческую свободу в искусстве. Дать ребенку услышать собственный голос. Они позволили мне найти его. Найти своё звучание в живописи. Папа хоть и не был художником, но всегда с почтением относился к нашей деятельности. С почтением и уважением. Это дело чести, и он не хотел, чтобы такие прекрасные и важные вещи были посрамлены. Я очень благодарна ему за эту спокойную выдержку и за его поддержку наших женских порывов к прекрасному. Мужчины скованы своими мозгами и поэтому, возможно, не могут позволить эмоциям течь спокойно. Это всегда большой вопрос — и острый, и скользкий, поэтому мне сложно тут что-то сказать. Иногда главное, чтобы мужчина просто был сдержан и терпелив. Но у нас своеобразная ситуация, если честно. Тут дело не в снисходительности его по отношению к нам, а все-таки больше в уважении к нашему делу, наверное. Это, уже знаете, битва полов, а там всегда скользкие полы, поэтому не могу быть тут конкретной. Отец нас любил. И маму, и бабушку, и меня. Это вообще не такая уж важная тема. Он поддерживал меня, когда мне было плохо. Когда нуждалась в нем, он всегда был рядом. Уравновешенный мужчина. Что еще нужно? Моим воспитанием, конечно же, занимались больше мама и бабушка, наверное. Хотя столько воспитательный элементов проникает в нас незаметно, что тут сложно сказать, кто больше воспитал. Бывает, что формально воспитывает один человек, а ведешь ты себя так, как ведет другой, который, казалось, и внимания на тебя не обращал в плане воспитания. Тут иногда это внешнее действие, внешнего актора, а иногда — наш собственный выбор, от кого воспитываться. Поэтому и мама, и папа, и бабушка оказали огромное влияние на меня. Вырастили свободную, любящую жизнь дочь и, конечно же, помогли реализоваться мечте и встать на дорогу искусства. Точнее живописи.

Живопись для меня — это не безразмерная любовь всего и вся в этом прекрасном искусстве. И мама и бабушка занимались абстрактным экспрессионизмом — ну это безоговорочно тут. Конечно, только абстракция — ничего другого. Для меня абстрактная живопись стала синонимом свободы и такого по-женски нежного раскрепощения. Я, наблюдая их картины в нашей рабочей студии, всегда ловила себя на мысли, что абстракция — это территория полной свободы. Ну, правда. Линии мазанные, линии сочащиеся, струящиеся или будто текущие на холсте. Эта максимальная свобода формы. Скажем так, формальная свобода. Это соответствует нашей природе. Я считаю, что женская сущность максимально способна проявляться в рамках такой таинственной и свободной живописи. Абстрактный экспрессионизм является плоть от плоти порождением нашей культуры. Это направление в живописи — эмансипирующее направление для женщин. Где еще можно увидеть столько энергии, столько свободы? Другие виды живописи, которые не популярны у нас, всегда пытаются зажать художника в рамки. Очень много теории и жестко ограниченных техник уничтожают душу в художниках. Мне всегда казалось, что более классические виды живописи живут за счет подавления художника, тогда как абстрактный экспрессионизм живет благодаря раскрепощению. Это направление подталкивает художника быть самим собой, искать себя, свою идентичность. Остальные же направления выглядят как строгие учителя в школах-пансионатах. Строгие и несгибаемые.

Суть живописи — в этом природном голосе — не в технике, не в хитрости или еще чем-то в таком роде, а в настоящей раскрытости процессу. Признайте, это самое тяжелое. Как в жизни, так и в искусстве. Раскрыться и дать внутреннему потоку сознания выйти вовне. Не сдерживать его, не бояться за результат. Только так получается честность. А все остальное от лукавого.

Знаете, есть много культур и особенностей у разных народов… Я это к тому, что есть культуры, где живопись или другое искусство может быть под запретом, может быть позорным занятием. Особенно часто заниматься искусством запрещали именно женщинам. Противоречит устоям и прочему. В истории и даже сейчас таких примеров уродливых культур миллион. У нас всё наоборот. Живопись — это часть нашей богатой истории и культуры. Это часть нашей идентичности. Мы заявляем миру и своему народу о себе, в том числе, через поэзию рисунка. Удивительное везение.

В общем, детство у меня было наполнено ожиданием и любовью. Родители и искусство. Я была самой счастливой тогда. Ну и сейчас, конечно же. Ведь я не предала свою страсть. Я осталась верна своей любви. Сохранила верность, если можно так сказать.

Я считаю, что не только родство абстрактной живописи и женской природы является основой этого прочного и полного доверия союза. Абстрактная живопись — это глаза современности. Это мозги современности. Коллективное сознание, в котором мы все сейчас живем. Меня ещё этим соблазняет это направление. Как можно отразить современный мир? Эти бесконечные потоки информации. Эти глобальные деревни, опутывающие всю планету. Бесконечная мишура идей. За всем не уследить и, конечно же, человек может быть просто растерзан этими многогранными потоками. Устойчивая форма исчезла. Потому что исчезли устойчивые идеи.

Другие народы и культуры оторвались от физического, но при этом уже растеряли какой-либо метафизический ориентир. Наша культура благодаря мудрости смогла все удержать на плаву, когда другие тонули. Те культуры никогда не понимали, что спасительной может быть только искренность. Абстракция — это новая искренность. Для нас эта идея не нова. Она течет по нашим венам.

Честность — это эмоции, передаваемые напрямую. Я не хочу кривляться и называть это иронией, я хочу быть нежной и искренней и говорить то, что я думаю и чувствую. У абстракции минимальное расстояния от чувств художника до реализации этих чувств на холсте. Все происходит очень естественно и честно. Этот мир не описать другими средствами. И я очень рада, что все так совпало, когда я пришла в этот мир.

Гибкость — это залог здоровья и долголетия. Так говорят йоги. Гибкий и здоровый позвоночник — основа здоровья всего организма. Я люблю заниматься йогой. Растяжки и силовые упражнения создают необходимый баланс. Я считаю, что секрет долголетия картины работает по такому же принципу, что и долголетие тела. Чем гибче картина, тем дольше она живет. Конечно, не в физическом смысле. Я не говорю о гибкости холста. Хотя, возможно, это тоже способно влиять. Я думаю, что, чем больше смыслов рождает картина, тем дольше её жизнь. Если, любуясь полотном, мы можем увидеть множество идей, аллюзий и эмоций, — значит картина сможет сохранить свою смысловую молодость на более длительный срок. Конечно же, абстракция в этом плане имеет врожденные гены долгожителя. Смыслов очень много и эмоций тоже. Я каждый раз открываю что-то новое, любуясь своими любимыми картинами. Все потому, что они вобрали в себя формы множества материй и даже мыслей. Поэтому их жизнь будет долгой и богатой на впечатления, исходящие от тех, кто будет созерцать эти замечательные работы.

Самое мучительное в детстве — это осознавать свое предназначение, но при этом быть не способной заниматься этим уже сейчас. Да, вокруг были мама и бабушка. И студия в доме. Мы ходили и в галереи. Все было. Конечно, я ходила и на уроки рисования в школе для девочек. Потом посещала художественную школу. Но это все не то. Невозможно почувствовать настоящие эмоции, занимаясь пародией. Если я рисую не по-настоящему — как я почувствую себя художницей? Это тренировало выдержку у такой непоседливой девочки, которой я была. Но и создавало колоссальное напряжение. Я ощущала буквально физически это напряжение. Жуткое и томное ожидание. Детство зачастую пропитано таким. У многих девочек это ожидание свадьбы или рождения ребенка, или ещё что-нибудь, связанное с этим. Для меня ожидание своего призвания было причиной слез и вздохов по будущему. Когда влюбляешься во что-то в ещё раннем детстве и не можешь пока полноценно себя реализовать — это всегда угнетает. Чувствуешь себя человеком, который только и может, что восхищаться другими и заниматься нелепыми пародиями. Иногда и стыдными. Всё детство в ожидании. Это, конечно, сильное испытание, но и первая, возможно, серьезная школа жизни, через которую мне не раз приходилось пройти на пути к своей мечте.

Как бы объяснить. Чисто физически, возможно, я была не готова быть художницей. Не то, что ментально, хотя конечно же и ментально. Все взаимосвязано и влияет друг на друга. Я хотела быть художницей и много делала для этого, но и страхов было много. Боялась, что не получится. Что не оправдаю надежд семьи. Мамочки. Бабушки. Папы. Да и вообще имею в виду всех. Я считала себя способной, и поэтому страх опростоволоситься был всегда рядом со мной. Это такой вид гнета. Самонагнетание. Энергия не женская, кстати. Она разрушительная, а не созидательная. То, что разрушает, не сопоставимо с женской природой. Наша сущность рождает новое. Создает прекрасное. Мы сами как произведения искусства. Наверное, поэтому в других культурах женщины меньше себя проявили. Мужчины, чувствуя свою неполноценность, бегут в разные сферы, чтобы проявить свое Я. Свое эго и свои начала, какие бы они ни были. У многих развращенных фиктивными идеями мужчин все начала умещаются в одном. Вся их реализация крутится вокруг того, что у них между ног. Где начало, там и конец у них, в общем. Глупые развращенные культуры. Они все потеряли. И физическое, и метафизическое. У нас все на уважение строится. На потрясающем доверии. Только свобода. Где ещё женщинам позволено быть в искусстве. Наоборот, мужчины ревностно оберегают эту сферу у других. Тут две стороны. Либо кто-то из тех воспринимает девушку как недостойную этих занятий. Только мужчины, по их мнению, могут творить и прочее. Либо же кто-то воспринимает женщин уже как естественно созданных объектов искусства. Или субъектов, чтобы не оскорблять никого. Женщина, конечно же, как природа. Она красива сама по себе. Ей действительно дано очень много от рождения. Женщины — как горы или озера, или деревья — естественны и ни на что не претендующие. А мужчины-то по сути не имеют этого подарка от природы или от Бога. Им нужно, если уж им не дано быть произведением искусства, самим стараться сделать какой-либо объект этим произведением. Наверное так. Поэтому столько комплексов и подавлений у них. Не могут жить в гармонии. Все базируется на комплексах. Там и женщины попутали всё, и мужчины. Все идёт на дно. Если бы их мужчины были мудрыми, как наши, чтобы признать силу женской энергии, и если бы женщины чаще слушали эту силу, то у них было бы, как у нас. Но там всё вверх дном. Перевертыши там. Все с ног на голову перекрутили они.

Нас не коснулась эта болезнь. Обошла стороной. Мудрость и неразрывность все держит у нас. Важно брать лучшее из прошлого. Не откидывать его, как любят те. Прошлое надо полюбить и принять. Как любишь бабушку. Она — физическая материя прошлого. У нас осуждается насилие над стариками. Это один из самых тяжелых грехов, возможно. Мать — как символ рождения, и старые люди — как символы прошлого и его богатства — неприкосновенны. А у тех все перепутано. Они все смешали.

В общем, мне повезло прийти в этот свет и жить в гармоничной семье. И гармоничной культуре, где женщины могут заниматься искусством. Быть свободными. Быть, как и мужчины, хранительницами чести народа. Это правильный вид равенства. Не как у них, где женщина уродует себя, чтобы просто соревноваться на равных с мужчинами, там, где им это не нужно. Это как прыгнуть в ледяную воду к касатке, чтобы доказать ей, что ты тоже умеешь плавать в холодной воде. Зачем это делать? Такой перевертыш у них в сознании, что мне не по себе.

Степень свободы в области искусства для меня всегда была показателем свободы общества. Культуры, традиций и прочего. Если люди могут заниматься искусством, не боясь преследований и погонь, то общество живет в гармонии. Я еще ни разу не ошибалась, ставя оценку другим на основе этого критерия. Ни разу не ошиблась. Только наоборот — со временем мой вердикт приобретал всё большее количество доказательств. Сила искусства во всей красе. Оно даже может ставить оценку странам. Оно может быть индикатором свобод. Это прекрасно.

Томление — это, наверное, самое стабильное женское чувство. Я всегда его ощущала. Томление по своей будущей судьбе, по своему мужу и детям. По всем стадиям жизни я скучала заранее. Я не знаю, как это происходит. Но все девочки находились в этом состоянии странного томления. Мне кажется, мальчики ни о чем не томились. Они бы всю жизнь готовы были провести дома, с мамой. Жизнь их сама выдирает из родного дома. Обстоятельства или гормоны. Хотя это тоже обстоятельство. И, зачастую, самое важное. По крайней мере, мне иногда так кажется.

Но девочки-то рвутся сходу куда-то. Я вот рвалась в живопись. А кто-то замуж. Кто-то к материнству. Удивительно, откуда это? Эти формулировки о слабости пола — неподходящие в этом случае точно. Мы смелее, по сути. Мужчины смелы по принуждению обстоятельств. Господи, эти половые рассуждения очень скользкие, как мокрые полы. Лучше не вставать на эту поверхность. Там и скользко, и зеркально все. Эти отражения от полов не нужны мне. Я же художница, а не философ. Я художница.

Еще вот эта история об изгнании из Рая тоже показательна. Ведь Ева сорвала плод и потом поделилась. Адам не был инициатором как бы. Поэтому мужчины, может быть, такие закомплексованные в этом мире, потому что, возможно, они сюда не хотели и не были готовы к этому миру. Ева, наверное, была чуть более готова к этому миру, раз решилась сорвать плод. Либо ей запудрили мозги, не знаю. Религия — это всегда мутные воды. Там толком ничего не разглядеть. Это я к тому, что, может быть, мы, женщины, более адаптированы к этому миру. И любим его осознаннее, потому ради этого мира ушли из того сада. А Адам вынужден был уйти. И поэтому мужчины пытаются до сих пор как-нибудь закрыть, чем-нибудь заткнуть разлад в душе. Приглушить тоску по раю. То пьют, то кого-то бьют, то что-то создают или управляют. Мудрят, в общем. Не наши мужчины, конечно, а у этих, имею в виду. Мы спасаемся балансом, наверное. Все уважают друг друга, и это главное. А там бесовщина. Женщина шкуру мужчины надевает, а мужчины уже вообще непонятно что. Всё с ног на голову. Хотя истина простая. Полюбить это изгнание. И создать рай тут. Но не попытками перекрыть комплексы неполноценности, а по-другому. Мягким и нежным созиданием. До такого уровня понимания они не дойдут. Все растеряли в своих социальных бегах.

Там глупые женщины, которые хотят уподобиться тоскующим по раю мужчинам, которые перекрывают свой комплекс властью и прочим. Зачем? Женщины уже произведения искусства — им это не нужно. Но там они ничего не поймут. Мы ушли из сада с радостью, наверное, потому что хотели этот плод. А сейчас пожинаем плоды и этим недовольны. Те девушки, имею в виду. Ну, не только девушки, а в целом женский пол там.

До замужества я не могла официально выставляться. Ну, это дань традициям. Конечно, я уже рисовала. Я переросла детство и успешно практиковала по-настоящему абстрактный экспрессионизм. Какие-то картины получались, какие-то нет. Нормальный рабочий процесс. Ничего такого примечательного. Даже великая Рихтер не сразу нашла свой путь в абстракции. Думаю, кто занимался живописью, — знает, что это кропотливый труд. Если за месяц у меня получалась одна картина — я была счастлива. Ну тут либо одна максимум, либо вообще тишина. Напряженный период. Ты вроде бы уже в процессе создания, но выставляться не можешь. Хотя любой художник хочет, чтобы его картины видели люди. Чтобы они находили отклик в сердцах людей. Поэтому это такой мучительный период. Вроде художница, но больше в андеграунде. Я попала в такую тусовку андеграунда, где молодые и еще не признанные художники доводили до совершенства своё искусство. Это были веселые годы. Мы относились с легкостью к своему организму и к своему творчеству. Делали, что взбредет в голову. Экспериментировали и веселились. Хорошее было время. Такое предвкушение известности. Я уже слышала голоса людей в галереях, восхищающихся моими картинами. Я их уже видела. И свои картины, и людей. Но пока это было только в моей голове. Это создавало такое сладостное томление. Такое подростковое томление.

Молодость — удивительная вещь. Столько желаний, и так сложно их реализовать. Это и психозы, и неврозы, и счастье, и эйфория. Все перемешивается и дает буйную смесь. Гормоны несут тебя куда-то, а ты и рад. Это всё ерунда. Молодость не так уж и хороша для меня. Я человек искусства, и для меня самый лучший период в жизни — когда я могу полноценно жить этим искусством и делиться им. Поэтому молодость — это что-то кривое и косое. Иногда мне бывает стыдно за поступки молодости. Я тогда немного поплыла, скажем так. Не сильно, но бывало. Родители волновались, да и вообще… Поведение было неподобающее все-таки. Но хорошо, что ничего не усугубилось там. И все неполадки остались в прошлом.

Мы делали подпольные выставки для своих. Для самих себя. Никто не знал. Чисто собирались художницами, как будто девчачья вечеринка, и делали такие импровизированные выставки. Каждый должен был дать в стиле профессионалов критику. Все девочки старались давать оценки положительные. И знаете, если меня хвалили, то счастье текло через край. Мы все друг друга хвалили в пух и прах, конечно же. И каждая от каждой получала заряд радости. Если бы узнали, что мы это делаем, нас, возможно бы, сильно наругали или бы выгнали из художки, или вообще бы заклеймили позором. Но ради этих наивных по сути и местами имитированных взаимных комплиментов мы готовы были рисковать. Такие были мы без головы тогда. Чем думали, непонятно. Но как ни крути, а это было необходимо. Если ты рисуешь, то это должны видеть люди. Не знаю. Конечно, есть затворники и прочее, но не знаю. Это очень мутное пространство, и я не могу тут ничего сказать. Я не теоретик живописи все-таки. Я непосредственно художница. Размышления нужно оставлять другим, а самой быть как дикое животное, естественное и думающее инстинктами. По-другому не создать картину. Ну, можно сделать фикцию или забавную поделку, но не сильную работу. Искусство — это не поднятие к небесам разума, это спуск к животным началам. Научиться снова видеть глазами приматов, диких животных — вот где залог успеха. Если ты остался человеком в живописи, то ты никому не будешь интересен. Спустись от головы к низинам. Вот и все. Надо уходить от мозгов. Мужчины уже от них как роботы.

Литература, наверное, самая человеческая из искусств. А значит и самая неестественная, неорганичная. Живопись и музыка работают с глазами и слухом. А литература с мозгами и с языком. Животные тоже могут видеть и слышать, но они не умеют читать. Поэтому живопись и музыка — и для них в какой-то степени, но не литература. Я рада, что я не писательница. Это так неестественно и глупо. Это надругательство над природой какое-то. Там женщины рвутся к слову и письму. Все время что-то говорят, выступают, собирают толпу и прочее. Они что-то пишут. Трактаты, манифесты, статьи и прочее. Они ушли от своей натуры, скажем так. Ладно, мужчины, но нам-то, женщинам, это не нужно. Пойте и рисуйте. Глупые дурочки. А иногда и дуры.

Искусство должно оцениваться. Это не соревнование, возможно, но все же. Я имею в виду, что, если вы не затворник и не рисуете только для себя, то нужно выставляться. Не эти подпольные шутки, что мы делали, а по-серьезному. Все остальное фикция. Можно нахваливать себя и свои работы и называть себя лучшей художницей, но это походит на самообман. Вы должны работать с внешними акторами. Все остальное — бегство. Некоторые так и оставались в этих подпольных, самоорганизованных галереях. Потерялись в этих своих галереях. Выставлялись только там даже тогда, когда уже могли пытаться заявить о себе. Художницы из-за болезненного опыта столкновения с критикой серьезного уровня уходили в самовольное творческое отшельничество. Эта критика многих ломала. Но сдаваться не выход. Если любишь, то уходить из живописи — это самоубийство. Можно работать над собой, над своими техниками, над своим понимаем. Для этого и дана жизнь художнице. Но после первого удара бежать — это неправильно. Глупости и трусость.

Хотя я тоже не была образцовым бойцом в этом плане. Это серьезное испытание всегда. Тут как ни крути, но первые серьезные оценки способны либо возвысить тебя, либо скинуть в бездну. И в чужих глазах, и в своих ты можешь либо возвыситься, либо опуститься. И, конечно же, это может сильно повлиять на работу. На уверенность сильно влияет. Как ни крути, но женщина очень социальна. Она привязана к этому миру самовольно и не может без него. И без важных компонентов этого мира тоже. Общество, конечно, играет важную роль в её жизни. Возможно, у женщин меньше социальных амбиций, чем у мужчин, но они есть, и они своеобразны. Все хотят удачный брак и удачную первую выставку личную. Конечно же.

Я встретила своего будущего мужа, и мы достаточно быстро сошлись. Я не навязывалась, но мы быстро сошлись. Он разделял мои тревоги и успокаивал меня. Он предоставил мне самой решать дату свадьбы, чтобы всё сопоставить. И дату свадьбы, и первой выставки. Потрясающий мужчина — всегда терпелив и снисходителен. Первую брачную ночь я, конечно, запомню надолго. Помню как сейчас. Вот просто как будто я снова там, в его объятиях. Удивительно.

Вот мы залезаем на кровать, которая еще днем была пропитана солнечным светом и тенью в постельных складках. Он снимает с меня вещи, отмечая каждую освободившуюся деталь тела поцелуем. Каждая моя поцелованная часть реагирует на это. Женское тело же как один большой сверхчувствительный к нежности сенсор.

Он каждый раз словно заново открывал моё тело для себя. Каждый раз и удивлялся, и восхищался. Тело моё словно обновлялось, чтобы преподносить новую порцию наслаждения его глазам. Оно было податливо его рукам.

Вот теперь уже я полностью без одежды, освещаемая лунным светом. Он снимает свои вещи небрежно и без внимания. Они были скинуты за борт кровати. Утонули в темноте. Потом пришла пора объятий и поцелуев и неразборчивых тихих слов друг для друга. Временами мы тихо смеялись и вздыхали.

Он целовал меня в губы и шею. Грудь и живот. В бедра и икры. И все, что можно вообще, целовал. Мне было это приятно, и я наблюдала за этим всем с большим интересом.

Мужские исследования женского тела часто же вызывают интерес и умиление у женщин. Я чувствовала и интерес, и умиление. В темноте я не могла предсказать, где окажутся его руки и губы. Куда отправятся его объятия. Каждая секунда была посвящена новым открытиям и откровениям.

Я почувствовала тогда томление в теле. Тело плавилось от удовольствия, и расплавленная от чувств материя выливалась наружу. Внутренняя часть бедер, помню, стала влажной. Там внизу живота всё плавилось, струилось и текло. Мне казалось, что ещё немного, и я потеряю очертания своего тела, и на кровати останутся только расплывчатые контуры. И его руки, сжимающие и гладящие, лишатся того, что они сжимают и гладят. Сквозь его пальцы я растекусь рекой наслаждения. Свободной и неконтролируемой, как поток.

Его пальцы были и снаружи, и внутри меня. Не давая материи укрыться. Они все искали моей нежности и находили её в самых разных частях. Его руки были окутаны моим расплавленным удовольствием. Я уже чувствовала его пальцы внутри себя. Но мои ощущения имели короткую память, и поэтому я реагировала так, словно этого никогда не было. Словно это впервые. Я понимала, что сегодня руки — это не конец. Что сегодня я получу нечто новое.

Мои ноги были уже давно раздвинуты, но соединялись коленями. Положение ног, помню, создало знак или букву. Когда он разрушил этот знак или букву — я очень заволновалась в ожидании. Знак х или буква Х разорвались пополам. Я почувствовала новую энергию внутри. Самое горячее, что было у меня там внутри. Самое длинное и безапелляционное. Движущееся внутрь меня и раскрывающее по-новой мое тело.

Я помню, как вздохнула и обхватила своего мужчину сильнее. Как могла. Руками и ногами, со стонами и шепотом. Пространство исказилось и затряслось. Заходило всё ходуном. Тихая ритмика в ночи. Я чувствовала даже боль, но выкинула её из головы. Превратила в часть наслаждения. Я тогда подумала: пусть эта боль утонет там же глубоко внутри или вытечет вся из меня. Боль вытекла и растеклась по белому полотну простыни, натянутой на массивный квадрат матраса. Она растеклась узорами и смешалась со всеми расплавленными чувствами, рождая новые оттенки.

Тела наши, приводя в движение постельный холст, заставляли жидкости путешествовать по его поверхности. Сливаться друг с другом и переливаться новыми линиями. Наши бедра и ягодицы, наши спины и локти, наши руки и колени были причастны к судьбе линий и оттенков на белом, вдавливаемом и натягиваемом в разные стороны постельном холсте…

Вот такие у меня воспоминания. Как будто снова все это пережила. Как будто вчера было только. Надо же. Это такие важные эмоции в жизни, наверное, каждой девушки. Я рада, что хорошо их сохранила. Это была приятная часть. Потом, если честно, меня ждало разочарование.

Первая выставка провалилась. Меня ждали разгромные рецензии. Критика была просто жуткой. Я плакала в тот период как никогда раньше. Я знала, что для молодой художницы это всегда удар — такая критика. Но я не думала, что это настолько больно. Это больнее, чем первая брачная ночь. Хотя там было приятно сквозь боль, а тут — только боль, обида и чувство унижения. Видимо, что-то во время ночи пошло не так, и картина не удалась. Не знаю, что сказать даже. Я старалась, как могла. Но насильно мил не будешь. Все пошло наперекосяк, и вывешенное брачное полотно не получило должного признания ни у зрителей, ни у экспертов. Не знаю. Да, я нервничала, но вроде бы в процессе все было хорошо. Я думала, мазки лягут идеально. И тона будут прекрасными. Оказалось и тона, и форма, и линии — все было раскритиковано в пух и прах. Жуткая ситуация. Любой выставляющей в первый раз свою девственную картину художнице очень не по себе и волнительно. И, конечно же, как я и говорила, критика может убить любую честь внутри. Мои наивные и девственно чистые надежды жалко растеклись слезами на моих глазах. Я долгое время даже не могла смотреть на эту картину. Её убрали подальше с глаз долой. Муж был унижен перед людьми и как будто винил меня даже. Охладел как будто. Конечно, убийство чести страшнее всего, и я это осознаю, но все же надеялась на понимание. Некоторые даже позволяли очернять меня. Сплетничали, что я не была чиста, и что я, по сути, никакая не художница, и у меня нет таланта. Называли меня глупой ремесленницей. Менструальной бездарностью. Винили меня в недостаточной глубине оттенков моей крови. Видите ли, краски слишком бледноваты. Кровь разродилась малым количеством оттенков на холсте, и за это меня чуть ли не распять хотели. Какие же люди жестокие, когда дело касается искусства. Никто не знает, как тяжело художнику. Картины создаются через кровь и пот, а эти только могут критиковать. Ненавижу их до сих пор.

Из тех реакций, что я запомнила, разные были слова. Там и на личность мою перешли. Некоторые анализировали картину через призму биографии художника. Этот метод самый несправедливый. Я всегда была возмущена, когда понимание того, что изображено на холсте, искали в грязном белье художника. Это кощунство и глупость. Зачем объяснять картину через жизнь её создателя? Это бред. Это же абстракция. Она независима, как только рождается на холсте. Независима даже от создателя, поэтому-то так притягательно это направление в живописи. Это смерть автора. Автор умирает сразу после родов, и в этом красота. Он освобождает картину от гнета своего присутствия. Холст освобождается от биографии того, кто его создал. Но критики многие продолжают вязать всё к личности. Эту вязку они устраивают иногда как будто специально. Я не говорю, что всё в картине прекрасно, но критикуйте технику или цветовые решения, но не мою жизнь. Говорили даже, что кровь эта была не от первой ночи, а просто менструальная. Хотели уличить меня в хитрости. Как будто я была уже не чиста и просто в период менструаций приступила к созданию картины. Я была шокирована. Я честный человек, и никогда бы такое не сделала. Для меня чистота и искренность искусства превыше всего. Я же уже это говорила…

Я не знаю, правильно ли такое. Мы же свободные люди, и искусство, наверное, не должно так бить по создателю. Хотя это важная часть нашей жизни. Нашего общества, культуры и традиций. Глупо очернять мне всю традицию только из-за того, что я из-за неё пострадала. Это эгоизм. Это глупый индивидуализм, из-за которого те потеряли всю душу. Коллективная душа у них умерла или гниет. Все разлагается, потому что они одного поставили выше, чем многих. Да и вообще — они постоянно на двух стульях. То у них каждый важен, то важно количество. Это показатель их лживости. А я должна быть счастлива, что родилась в таком прекрасном месте, где искусство, свободнейшее из занятий, вплетено в узор глубоких традиций. А я как дура жалуюсь на это, пытаясь просто оправдать свою халатность в работе. Наверное, я где-то не дожала в процессе. Кончила неправильно, и все пошло по нисходящей. Искусство требует жертв. Это мне всегда говорили мои прекрасные мама и бабушка и мои преподаватели. Они говорили правду, а я, дура, зазналась, наверное. Посчитала, что талант выше работы и усердия. Думала, что все само произойдет, и будет потрясающий результат. Я подставила мужа и свою родню. Глупой была. Бунтаркой, наверное, или как лучше сказать, — не знаю. Я не аналитик молодости. Для меня эти зоны не до конца понятны, наверное. В общем, я обожглась. Обожглась сильно, но, наверное, так и закаляется сталь. Так она становится прочнее. Я думаю, я как женщина стала прочнее. Без труда ничего не добиться. Мало таланта. Краски не заговорят, если ты сам не имеешь своего голоса внутри. Я была раздосадована тем фактом, что люди совали свои носы, куда им не стоило совать. В мою биографию. Мою жизнь и мою постель. Но с другой стороны, я ведь этого заслужила. Своей гордыней и глупой уверенностью, что все смогу, и что я самая одаренная, возможно. Они спустили меня с небес на землю. И родня, конечно, тоже в этом участвовала. Никто не хочет, чтобы дочь была позорным пятном на чистой репутации семьи. Муж тоже пострадал. Он был молчалив, конечно, но я чувствовала его беззвучное осуждение. Его родня приезжая к нам иногда — делали вид, что меня нет. Либо всё было так натужно и неискренне. Дни, когда они гостили у нас, были для меня адом. Я слышала иногда их обсуждения, их шепот обо мне. Точно не могу сказать, что говорили обо мне, но мне так казалось. Их взгляды друг на друга за моей спиной или еще что-либо. Я всё чувствовала же. Это отношение молчаливого порицания. Жуткое время.

Я старалась делать все, как подобает прилежной жене. Но от них шел холод. До моей выставки это были такие радушные люди. Его мать приняла меня как родную. Они слушали мои размышления о роли женщины в искусстве, а конкретно в живописи, конечно, с нескрываемым уважением и вниманием. Они были такие добрые. Я плакала от счастья в канун свадьбы и вообще. Так радовалась. Я сама виновата. Зазналась. Потеряла концентрацию. Я потеряла чувство реальности. Мой талант закрыл мои глаза, и я ничего не увидела, когда должна была увидеть, к чему всё идет. Была уверена, что у меня всё получится, и я стану для них ещё большим поводом для гордости. Глупая я. Выставка провалилась. Мой дебют был ужасен. Позор.

Это был мрачный период. Я была в творческом кризисе. В семье еще разлад. Осуждение и давление. Эти вещи убивает творческую энергию. Об этом все знают. Тяжело работать в таких условиях. Художник должен чувствовать поддержку. Это придает сил и уверенности. Мне было нелегко в таком молчаливом изгнании. Я забросила живопись. Не рисовала и не пыталась даже. Менструации проходили бесполезно для творчества. Энергия искусства просто вытекала из меня и умирала. Это очень неприятно, когда осознаешь, что все уходит впустую. Все, что могло быть на холсте, засыхало и пропадало даром. Тогда я разуверилась в себе и своем таланте. Больше проводила времени за домашними делами. Быт съел меня. Бытовуха. Я старалась показать мужу, что, конечно же, могу быть прекрасной женой, не занимаясь живописью. Просто старалась быть домохозяйкой и вернуть его через его сытость и комфорт. То, что сгнивало во мне, не находя выхода в искусстве, я старалась направить в семью. Всё для укрепления семьи. Для многих женщин семья, зачастую, становится спасением. Отдушиной. Быть свободным художником нелегко. И иногда лучше смириться со своей судьбой. Там женщины не мирятся, и вся жизнь у них в бессмысленной мужской борьбе. Они даже потом сами становятся похожими на мужчин. Волосатые дуры. Либо тощие и жилистые как мужики, либо короткостриженые, либо еще какие-нибудь уродины. Символы дисгармонии проявляются у них на лице и теле. Всё они там спустили в унитаз. Они боятся нашей женской природы. И даже заявляя о ней, — опошляют ее. Все эти их волосы и просто махание перед носами на митингах тампонами и прокладками в крови. Транжирят нашу творческую силу на глупые манифесты. Дурочки — все опошляют и превращают в балаган. Таких даже не стыдно бить, наверное, мужчинам. Если они сами отказываются от дара быть женщиной, быть свободной, уподобляются мужчинам и их миру бессмысленной борьбы, то пусть получают по полной. Видимо, такой справедливости они добиваются. Роют яму сами себе со своими окровавленными тампонами. Там у них всё вверх дном. У нас баланс и гармония. Я поддалась эмоциям, поставив себя выше чести мужа и культуры нашей, проявила слабость. Я поняла это. Хорошо, что это понимание пришло ко мне. Без этого я не знаю, что бы со мной стало бы. Я же отдалась дому. И это понемногу восстановило меня и питало меня. Я укротила свои художественные амбиции.

Гордыня или самоуверенность не всегда играют в хорошие игры с художницей. Зачастую это дорога в никуда. Самоотречение ради искусства — это то, что способно возвысить тебя. По-другому разве может быть? Традиции знают лучше. Им больше лет, чем мне. Кто я такая для того, чтобы возвышаться над этим всем? Иногда художнице нужно отдалиться от искусства, чтобы все осознать. Видимо, этот поворот в моей жизни был именно таким отдалением. Сама бы я со своим тщеславием никогда не выбрала для себя такой участи. Только лучшие отзывы и восхищенные взгляды меня интересовали. Я получила хорошую пощечину. Отрезвляющий удар. Это необходимо для искусства. Оно же требует жертв. Там говорят, что женщина рождена для себя и для счастья. Это такая мелочь. Инфантильные заявления там правят всем. Отречение от себя ради искусства и семьи и ради традиций — вот это ориентир, который не обманывает. У них же лживый компас. Он ведет их просто в никуда.

Помню, как мама с бабушкой в детстве воспитывали во мне дисциплину. Они заставляли меня ходить на корточках, делать всякие движения тазом и прочее, чтобы развить важную уверенность мазка. Чтобы в процессе работы над картиной не было лишних поспешных движений. Замысел зависит от физических действий и физиологических кондиций. Поэтому тонус — один из важнейших компонентов успешной работы. Сколько слез я тогда пролила, но так сейчас благодарна им. Я росла в любви и заботе, но, конечно же, и строгость необходима, чтобы взрастить правильного воспитанного человека. Столько часов ушло на различные виды гимнастики и управления тазом и даже развитие половых мышц, а все для того, чтобы на первой же выставке опозориться. Не такое начало я себе представляла. Тогда я не могла такое представить. А, может быть, я была не самой лучшей ученицей? Лучше бы пролила больше слез в детстве. Может быть, тогда и выставка вышла бы успешнее. Слезы детства не так страшны, чем слезы, когда ты взрослая. Хотя это просто игры памяти. Тогда занятия приносили, наверное, столько же боли, как и провал на первой выставке. Просто игры памяти. Трусость лучше отдаст тебе прошлому побольше боли, чтобы ты настоящий меньше страдал. Малодушие даже к своему же прошлому. Нужно принимать себя здесь и сейчас.

Если не получилось в живописи, конечно же, путь дальше один. Я обрастала бытом. Быт со всех сторон. Только родня мужа, муж и дела по дому. Он постепенно отошел от позора и стал более мягок ко мне. Его мать перестала настраивать его против меня. Когда она появлялась — она вкрадчиво давала советы в плане готовки еды. Мы постепенно находили контакт. Она сбила с меня спесь художника и теперь общалась снисходительно и спокойно. Мне было комфортно такое отношение ко мне. После этих разносов от всех подряд касательно моего дебюта тихая снисходительность казалась подарком. Жизнь-то, по сути, не стоит на месте, и там, где раньше были одни нападения, постепенно наступала тишина. Люди переключились на другое и забыли меня. Кто-то просто решил замалчивать эту историю. В любом случае, жизнь успокаивалась. Становилось нормально. Провалы бывают, и не всем дано блистать. Просто ожидания были слишком высоки. Мне даже кажется, что картина была нормальной. Ничего страшного не произошло. Просто ожидания сделали из обычной картины ужасную. Если бы её нарисовала другая художница с меньшими амбициями, то, наверное, всё было бы хорошо. Но я сама загнала себя, возможно. Ожидания свои и близких слишком снизили моё право на ошибку. Тщеславие часто делает тебя более уязвимым. Слишком высокие риски. Я не рассчитала всего этого.

Тогда я много анализировала свой путь. Что сделано, а что нет? Мать все время запугивала меня тем, что я не стану художницей. Била и пугала, что я никому не буду нужна, и что без работы над собой мои выставки будут провальны, и я стану позором семьи. Она говорила, что жизнь женщины ограничена её предназначением. Было страшно не попасть в эти предназначения. Было непонятно, но тревожно. Тревога пропитывала всю мою сущность с детства. Эта странная подготовка к тому, чего толком, наверное, не понимаешь. Не осознаешь. Но уже боишься. В детстве все-таки сложно понимать иногда, к какому будущему тебя готовят. Вроде бы и интересно, и хочется быть похожей, но что-то постоянно тянет в другие вещи, которые родители называют глупостью или баловством. Я с детства хотела быть художницей, и мне это с детства только и говорили. Удивительно это. Мое предназначение было так гармонично, что ничего другого вокруг и не было больше. Только подготовка к будущей жизни, которую я полюбила через рассказы мамы и бабушки о женщинах и традициях. Я видела все это, и мне говорили об этом. Конечно, я полюбила искусство искренне и всем сердцем. Я полюбила искусство и своего будущего мужа через страх сначала. Потом уже полюбила нормально. Моя мама прекрасная мать. Если бы не дисциплина и страх, разве стала бы я бы такой, какая я есть сейчас? Кем бы я была? Я боялась провала и нереализованных ожиданий. Ожидания от жизни девушек рождаются ещё до их рождения. Ожидания и требования подготовлены для всех заранее. Это потрясающе. Все приготовлено, и тебе остается только родиться на свет. Тебя все ждут. Нет ничего лучше, чем ясный и светлый путь, а не бесконечные поиски себя, как у тех. Моя участь художницы ждала меня.

Я так боялась бабушки, когда она вдруг начинала кричать на меня, если я баловалась или ленилась и говорила, что устала ходить как утенок на корточках. Я как-то ляпнула, что хотела бы научиться писать стоя, как мальчики. Меня отшлепали прямо за обеденным столом. При гостях. Было так стыдно. Такая глупость непростительна. Женское тело — это великий инструмент, а я хотела изменить его ради каких-то глупостей. Я тогда ничего не понимала и только сейчас вижу, насколько сильна была мудрость и любовь моих родителей. Они видели будущее и готовили меня. Предостерегали от ошибок. Желали мне счастья, даже когда я думала, что они желают мне зла. Их мудрость покоится на древности, а моя глупость — на тех нескольких годах моей позорной жизни. Разве это можно уравнять? Разница очевидна. Я все испортила своей самонадеянностью. Эти подпольные выставки. И эта расхлябанность. Лучше бы я усерднее занималась, чем тешила свое самолюбие среди таких же бездельников. Тех страхов и тех ударов, которые были нанесены мне, видимо, не хватило для меня. И я пожинаю плоды. Дура.

Никакого страха не хватит, чтобы искоренить человеческую лень и глупость. Ни удары, ни запугивания, ни чувство стыда, что запихивали в меня с детства, заботясь обо мне. Ничего не защищает достаточно, чтобы не натворить глупостей. Никогда не знаешь, когда результат твоей лени проявится. Моя семья делала все для меня и для того, чтобы гордиться мной. Быть художницей — это и призвание, но и ответственность. Картина не появляется просто так. Я думаю, тот провал — это комплекс скрытых провалов на разных этапах моего взросления. Не может быть, чтобы картина просто не получилась в первую брачную ночь. Так не бывает. Просто я поплатилась за непослушание. Иногда семье не нужно стыдить тебя. Иногда это делаешь ты сам. Даже в момент горечи и шока я не винила никогда людей, закидывающих мою самооценку камнями. Я все принимала и понимала. Люди критикуют не меня, а мои пороки, реализованные в моей картине. Её убогость — это убогость моей личности. Это и есть наш спасительный круг. Там ты волен делать всё, что угодно. Тут тебе такое никто не позволит. В этом наше различие. Женщины там меняют свою суть, как и мужчины. Эта легкомысленность превращает их в животных. Просто жизнь в изнашиваемом теле. Бессмыслица. Просто жизнь с декларацией идиотских прав и соревнований между полами. Своей крови они либо стыдятся, либо кричат о ней на каждом углу. Радикальное зверье. У нас отношение к этому строгое и правильное. И предназначение держит тебя, чтобы ты не стала пустыми, как они. Иногда это больно. Искусство требует жертв. Это правильно. Традиции требуют порядка и преемственности. Искусство — это не соревнование. Серевнующаяся женщина выглядит нелепо. Я захотела стать лучше всех и поплатилась. Вот он закон, который работает. Камни полетели в мой огород. Люди все видят. Они не увидели в моей картине смирение настоящего художника. Они увидели в ней гордость и соревнование. Желание быть лучшей и прочее. Я ведь действительно такое ощущала. Эти желания руководили мной. Такие желания не освобождают душу. Они созданы для тех, кто изнашивает свои тела и души в пустых гонках. Чтобы быть художницей, нужно отказаться от этого стремления — «быть лучше всех». Не нужно идти вширь, достаточно просто углубиться, чтобы найти настоящего себя. Не нужно стараться стать выше других. Если бы все так стремились возвыситься, то всему нашему пришел бы конец. Та свобода, что у нас есть, и то взаимоуважение — это драгоценные вещи, которые нельзя потерять ради мимолетных грез о величии. Я легко отделалась, на самом деле. Я заслуживала большего разгрома. Просто ко мне отнеслись лояльно. Порицания было достаточно, чтобы отрезвить меня. Я поняла, что счастье — это быть частью чего-то большего. Смирение пришло, и пришла гармония. Те, кто отвернулись от меня, постепенно снова разглядели во мне человека, достойного уважения. Чтобы тебя уважали, недостаточно таланта. Этого я не понимала долгое время. Чтобы тебя любили — не всегда нужно быть гением. Достаточно любить других. Это такие простые истины. Удивительно, но как гармонично меня воспитывали в семье. Боль и страх действительно самое эффективное. Ведь жизнь тоже учит через боль. Воспитание болью — это и есть проявление любви. По-другому никак. Быть художницей — это быть искренней и не бояться этого. Но пока я боялась критики, разве могла я быть честна в своем искусстве? Я просто тряслась, как и те, за свое место под солнцем. Ни о каком смирении не было и речи. Всё, чему меня учили тогда, ушло на второй план, и остались только амбиции. Мой путь больших ожиданий и провала был действительно закономерным для меня. Так и должно было быть. Слава Богу, у меня хватило мозгов это понять. Я благодарна своей семье и вообще всем людям, окружавшим и влиявшим на меня.

По привычке я отслеживала менструации. Просто знала, когда начнется очередной цикл. Это такая профессиональная деформация больше, а не как у тех женщин. Я привыкла это знать для живописи. Я художница и, конечно же, я должна четко знать все, что с этим связано. В один день цикличность сбилась. В общем, менструации пропали. Вот так. Они мне были не нужны особо после провала, но все же это меня насторожило. Муж после позора, бывало, не разговаривал со мной, но он не переставал со мной спать. У него есть потребности и прочее. Видимо, в какой-то момент все и произошло. Я после некоторых сомнений и волнений поняла, что счастлива. Ощутила счастье физически, а не интеллектуально. Женщины знают, о чем я говорю. Это большой подарок женщинам — ощущать счастье физически шире, чем могут мужчины. Материнство спасало немало судеб женщин, потерпевших неудачи и разочаровавшихся в жизни. Я надеялась, материнство спасет и мою судьбу. Конечно же, роды — это тоже очень важная ступень в развитии творческого потенциала. Как и первая брачная ночь, это очень важно для женщины у нас. Это тоже созидание. И тоже большие риски.

Я готовилась. Муж хотел мальчика сначала. Он стал ко мне относиться теплее. Да и вообще чаще стали появляться родственники, и в их разговорах со мной уже не было того холода или напряжения, что были раньше. Появились забота и интерес. Я снова стала носительницей чего-то важного для них. Я округлилась и умиротворилась. Наступили месяцы вынашивания. Время блаженства. Я спинным мозгом чувствовала, что участвую напрямую в создании шедевра. Такое физиологическое блаженство. Вынашивать плод — значит пройти через много дискомфорта. Физиология играет с тобой в дикие игры. Но радости, конечно же, больше всегда. Я была самой счастливой тогда. Женщина в такие моменты счастлива сама по себе. Как вещь в себе, наполненная счастьем или что-то наподобие. Мои нижние органы не смогли заявить о себе в искусстве, так я надеялась восполнить свой провал положительным результатом вынашивания плода. Ближе к срокам нервозность увеличивалась. Я боялась и тут провалиться. Не хотела подводить родственников. Два раза опозорить их было бы слишком. Это напряжение, видимо, сказывалось на моем здоровьи и здоровьи плода. Что-то начинало идти не так. Женщины чувствуют такое. Эти тонкие ощущения всегда присущи правильным женщинам. Я понимала телом, что что-то не так. Не хотела паниковать. Не хотела казаться паникершей или истеричкой. Мне хватило того холода после выставки. Больше такого я ощущать не хотела никогда. Беременность и этот успех в ней были гарантом моего спасения. Я могла снова ворваться в центр внимания и заботы. Этот центр притягателен для любой женщины, конечно же. В этом вся суть.

День создания картины я не очень хорошо помню. Сказалась усталость и тяжелое напряжение. Долгие ожидания и тревожность. Помню только оживление и суету в тот день. Все было наполнено суетой родни и моими схватками. Это была затяжная схватка. Искусство — это же иногда и борьба. Преодоление себя. Выход за пределы себя. Чтобы настоящее искусство смогло выйти из тебя, нужны колоссальные усилия через боль и слезы. Только так это все и рождается. Я не стала исключением.

Картина, написанная при родах, получилась потрясающей. Она растрогала многих. Такая нежная она была, такая девственно чистая. Там было все. И глубина оттенков, и потрясающие формы и линии. Там действительно было все. Это была картина высокого мастерства. Боль и отчаяние очистили меня и мое нутро. Моя художественная утроба породила то чистейшее и такое естественное искусство, к которому я так стремилась все эти годы. Для меня это было наивысшее достижение в абстрактном экспрессионизме. Я словно бы вырвалась из оков. Мне хватило женской силы, чтобы не отказаться от своего призвания. Я не отказалась от живописи, хотя была на грани. Этот риск был оправдан. Я рискнула и получила то, что заслужила. Моя вторая выставка собрала множество положительных и восторженных отзывов. Я стала гордостью семьи. Я поняла, что я все-таки права и являюсь одаренной художницей. В меня снова поверили люди. Для меня стало удивительно и смешно, как я умудрилась растерять веру сразу же после первого провала. Художница должна быть стойкой к ударам судьбы. Это естественные процессы. Тогда я растерялась и приняла критику со стороны. Хотя, возможно, мне стоило просто продолжать работать, а не метаться в поисках своего места в жизни. Ведь я с детства мечтала быть художницей, и я знала о своем предназначении всегда. Просто после первой выставки растерялась. Это тоже опыт. Ничего страшного.

Ребенок помог мне. Он заплатил своей жизнью ради меня. Он отдал свою, чтобы вместо него я родила такую прекрасную картину. Такое бывает в жизни женщин. Я была расстроена этим фактом. Я потеряла его, когда уже ощущала свое будущее материнство — уже мысленно была матерью. Была любящей матерью и радостью семьи. Опять эта торопливость в ожиданиях сыграла со мной злую шутку. Я хотела быть матерью ради успеха, наверное, больше, чем ради самого материнства. Не знаю, честно. Тут мутные воды, и, наверное, это все уже потонет в них, и я так и не пойму, каким желанием я руководствовалась в первую очередь. Ребенок поторопился и умер. Мои нервы повлияли тоже, наверное. Давление было со всех сторон все равно и, возможно, это все сыграло свою роль. А, может, мое желание успеха в материнстве все ускорило и вырвало его наружу преждевременно? Поспешила в желаниях и все испортила я. Это действительно был мальчик, как и хотел мой муж. Это был бы мальчик на радость мужу. Если бы это просто была бы смерть, то наверняка это событие добило бы меня окончательно. Я бы уже не выдержала еще и такого.

От этого удара меня спасло искусство. Конечно же. Искусство в моей жизни — и каратель, и спасатель. Парадокс. Успех, который я получила после родовой выставки, был моим спасением. Я была самой счастливой художницей. Пусть и поплатилась я материнством, но привнесла в мир что-то другое — не менее ценное. Люди рождаются и умирают, но искусство живет вечно. Я бы и сама готова была умереть ради искусства. Просто мне повезло в какой-то степени. Художник живет, пока может создавать. Там те цепляются за пустую жизнь до самого конца. Эти развалюхи, до самого конца трясущиеся за свои никчемные жизни. Зачем так жить? Они тратят силы просто так. Либо борьба за место под солнцем, либо борьба за сохранение своего разрушающегося тела. Это все пустое. Мой мальчик был бы рад отдать жизнь ради той красоты, которую он помог мне сделать. Я знаю. Он был бы счастлив умереть за это. Если бы можно было выбрать между этим и жизнью, то, я думаю, он бы выбрал это. Родня была на моей стороне. Они понимали, что рожать детей могут все женщины, но создавать потрясающее искусство не каждой дано. Я благодарна ему, что он пожертвовал собой ради моего счастья. Он вернул мне жизнь, потеряв свою. Я только после того, как вернулась в живопись, поняла, как скучала по ней. Я не домохозяйка все-таки. Я художница. И моя творческая свобода важна для меня.

Удивительно. Я так счастлива тогда была. Сейчас, конечно же, тоже. Но тогда всё ощущалась как магия какая-то. Удивительно. Господи. Жизнь идет волнами. Приливами. И я успела уже почувствовать всю глубину этой стихии. Я не прожила еще и половины своей жизни, наверное, но через столько прошла. Ничего невозможно предсказать. Но я благодарна за все, что со мной произошло. Моя родня и мой муж — это моя крепость. А абстрактная живопись — это место моей души. Я смогла все пережить и была вознаграждена. Я счастливая и свободная женщина. Мне повезло родиться тут. Все сделано мудро и с уважением. Я женщина. И я художница, доказавшая всем, что искусство требует труда, воли и жертв. Оно не дается просто так. Я не соревнуюсь, как те, за место под мужским солнцем. Те дуры так и проведут всю свою никчемную жизнь, пытаясь влезть в мужские брюки. Они будут тратить свои женские силы на то, чтобы бороться с мужчинами за вещи, которые им не нужны. Они просто хотят отбить место в стойле у мужчин. От этого это стойло не станет лучше. Это же скотская жизнь. Крысиные бега. Истерики и истерия. Я не могу принять такое и понять их. Для нас это что-то потустороннее. Люди просто хотят дурманить себя иллюзиями и лжесмыслами. Это тупик. Они, наверное, так и не поймут этого и будут барахтаться в своих жизнях, направляя силу в пустоту. Попусту тратя энергию жизни. Я не такая, как они. Я не хочу быть такой, как они. Я счастливая женщина. Я все и всем доказала. А главное — я доказала самой себе, что я действительно чего-то стою. Я не опустила руки. Я вернулась туда, где мой истинный дом. Я вернулась через боль в искусство. Я настоящая женщина. И я настоящая художница. Счастливая и свободная.