«Шрамы этого времени»: стихотворения Сергея Завьялова (1993–2017)

Издательство «Новое литературное обозрение» выпустило собрание сочинений поэта Сергея Завьялова. Корпус текстов охватывает по времени создания без малого четверть века — почти всё время существования Новой России. Этот факт вызывает соблазн соотнести становление поэта с развертыванием новейшей русской истории, в чем есть и некая наивность, и некое интуитивное стремление «вписать в историю» эволюцию поэтики значительной для современного литературного поля фигуры. При знакомстве с текстами это желание не исчезает, но трансформируется, так как стихи Завьялова связаны с более широкой исторической перспективой, чем казалось раньше, но, без сомнения, взгляд поэта, направленный в глубину истории, заряжен мощным историософским посланием, не позволяющим дистанцироваться, «экзотизировать» или отторгнуть от себя историю. То, что могло бы показаться поначалу постмодернистским «одновременным сосуществованием разновременного» — колесницы на советских улицах, новозаветные события в Мордовии, древняя Эллада и Новая Греция — становится местом политической и культурной памяти, в котором ощущается сопричастность и обусловленность человека механизмами и железными грозами власти любого порядка со вполне реальной референцией, которая не вербализируется, но на которую «негативно» указывает поэтический язык Завьялова.

Сергей Завьялов — имеющий мордовские корни уроженец г. Пушкин, филолог-классик, переводчик, марксист, актуализировал в своей поэзии все перечисленные стороны своей персоны, избежав при этом превращения этой поэзии в нарциссическое зеркало. Напротив, взаимодействие стоящих за этими сторонами нарративов образует далекое от самолюбования (пусть даже и неосознанного и «допустимого» для поэта) эпическое полотно.

Завьялов, заявлявший о своих ранних поэтических опытах как об увлечении «домодернизмом» и представивший в последние годы полифонические синэстетические работы, представляется автору этих строк поэтом, выходящим за рамки (пост)модернистского спекулятивного опыта, перековавшим орала концептуалистов и метареалистов в постклассицистический инструментарий. В эпоху «превращения поэзии в одну из форм клубного хипстерского досуга» поэтика больших «жестких» кластерных форм Сергея Завьялова, переосмысляющая ставшими маргинальными (и апроприированными реакционными силами) понятия «канон», «традиция», «жанр» становится если не прямым направлением выхода из застоя, то неким перстом, чертящим слова знамения на пиру позднего капитализма.

— Степан Кузнецов

Tristia из цикла «Эпиграфы»

in media vivere barbaria
 Ov. Tr. III. 10. 4

жить в варварской стране

Из цикла «Парафразы Горация»

Господи
а ведь это только начало

как же дожить до книги четвертой
с её rara lacrima — редкой слезой
с её страшным признаньем
отреченья
от обеих Венер?

Из цикла «SLUSSEN»‌

Так и смотреть
пока ночная мгла
(как Пушкин бы выразился)

да пока мгла смерти
не упадет
и не смешает небо с морем

(как выразился бы
более искушенный в таких вещах поэт
Василий Тредьяковский)

Корабль уже дымит в открытом море
Еще почти светло
но руки замерзли

и стихотворенье оборвалось
словно жалобно скрипнувшая
пиния

Из цикла «Буколические мимы»

уходит из дома               книжная пыль не вытерта              рас-
печатки с исправлениями от руки                               любимые
переплеты             фотографии дорогих лиц               кухонную
дверь плотно не закрыть: разбухла                        всё говорил:
завтра               солнце высоко               грязь на дне луж почти
суха             доберется ли он туда             скорее нет             да и
где                     а и купит — то что                         единственный
раз это                       двадцать два года назад                        при
других обстоятельствах

И будет подобен он мечу в руке ангела.
И не иступится острие лезвия его.
И лишится обоих глаз неверный.
Ибо поразила зрение вспышка стали Его.

всё же с его анамнезом лучше под гору                    мышцы на
ногах выдержат                  всё время не по себе                    так
ведь: никого ближе                    а и остаться было нельзя — кто
ты после этого                 и с собой не взять                         пока
ночь не свалилась       разбегающиеся ящерицы       взвешивай
что наделал дождь        пойдет — солнце сядет              не до
рефлексии                       не первый день                     последнее
проешь — проспишь                                   и не думай что очень
нужен                   те умеют рецитировать не                  хуже всё
возвращается к одному                     да: никого ближе

И по воле Его чрево жены неверного иссохнет и станет неплодно.
И зловонны сделаются истечения ее.
Жена же праведника подобна смоковнице украшенной плодами.
И сладостно лоно ее познавшему ее.

и вот всё не так                а представлял себе                 ставшие
рутинными                           не совсем те                           сейчас
кончится                     куда не ясно                        теперь делать
большой крюк          всё равно никто не ждет         эти: это ему
жизнь не по силам — они-то своё знают                           успеет
сегодня

И предстанет пред взором ангела вступивший в воинство Его.
И лишь достойный священной гибели погибнет.
А отвергнутый падет в прахе под ноги праведных.
И неверные возвеселятся доле своей рядом с уделом его.

одно хорошо: такой вид         ничего не заподозрит        можно
и в открытую                        пока не пропотел — хоть в первом
классе            знали бы что впрочем возможно            это
все так                      зачем-то в гору: зачем                     сегодня
последний раз можно позвонить                завтра аккумулятор
сядет                а что скажешь: нечего сказать

И вострубил ангел о гневе Его.
Ибо старейшины родов забыли о часе молитвы.
И сыновья их не ревнуют о войне с неверными.
А дочери их в непослушании и блуде.

совсем скис: никого не хочет                       убивать вроде не
струси                                     такой как был — никаких новых
переживаний                      сердце бы заболело: а страх думаю
сильное переживание                       на стене: смерть главному
Свиноеду                  и странно: никакой солидарности            а
столько было гнева                 но почему-то когда я вижу эти 
пустые зрачки              ну и чего тогда

Я Господь и Бог твой и Я дал тебе во владение землю мою. 
От реки великой Ра и до гор Рифея земля моя. 
Так ли ты ревнуешь об уделе моем?
Когда переполнен он неверными и женами их и детьми их детей?

выбрался в город                                          читает таблички на
подъездах                                        большинство давным-давно
чужаки                 не говоря уже о языке                   он и сам-то
его так и не выучил                                             в молодости всё
собирался                      да она как-то так прошла                  а и
вообще          свежеотремонтированные стены          огромные
магазины                                                девушки с ухоженными
ногами                и их тоже

И пал пламень с неба великой ярости Его.
И ураган гнева Его обрушил пристанища их.
И в священной войне истаял тук сердца их.
Праведные же упокоились на пажитях злачных.

в заключение персонаж совершает нечто такое, после чего
пребывание поэта в тексте оказывается излишним; тог-
да он, фрустрированный, из него выходит, а на его месте
оказываются сначала санитары, а затем полицейские, сле-
дователи службы государственной безопасности, а также
журналисты и съемочные группы; постепенно они заполнят
собой всё пространство страницы без остатка, и уже не-
возможно будет ни восстановить последовательность со-
бытий, ни даже вернуться в начало и перечесть весь текст.