Профессор Юрий Никишов детально разбирает стихотворение Пушкина «Зимняя дорога» и приходит к выводу, что это отнюдь не «дорожные» стихи или фрагмент путевого дневника о переезде из одного пункта в другой, а философская элегия о «дороге жизни» и активный отклик поэта на политические и философские проблемы времени.
Сколько слоев может иметь лирическое стихотворение? Универсального ответа нет. Касательно пушкинской «Зимней дороги» уместно заявить категорично: к простенькому внешнему построению содержание нимало не сводится. Надо идти вглубь…
1826 год наполнен тревожным ожиданием решения судьбы подследственных декабристов, а для Пушкина — и собственной в связке с общим решением. Многие надеялись на милосердие нового царя — приговор оказался жестоким для участников движения, но поэт в сентябре получил свободу.
Сама ситуация была предельно сложной, для отчетливой ориентации в обстановке еще не пришла пора; в таких случаях впереди оказывается интуиция и эмоциональная реакция. Уяснить это позволяет «Зимняя дорога».
Построение «Зимней дороги» воспринимается обманчиво простым. Кажется, содержание стихотворения полностью поглощается смыслом названия: пять строф из семи (первые четыре и седьмая, заключительная) и посвящены описанию дороги (прерываемому в пятой и шестой строфах изложением мечты поэта). И само описание предстает бытовым и предметным, опорные слова — простые, естественные: туманы, луна, тройка, колокольчик, ямщик… Мелодия настроения также включена открыто и сразу: дорога скучная, луна и поляны печальны.
Однако уже в первых строках можно видеть повествовательную завязку. Дорожную скуку предпринимается попытка преодолеть, и средство к тому — движение. Движение в «дорожном» стихотворении обозначено прямым словом, но содержание подкрепляется формой — движение пронизывает все уровни стихотворения, начиная с усиления ритма.
Наблюдается «качание» эпитета: инверсия — возвращение к прямому порядку слов: «То разгулье удалое, / То сердечная тоска». Прием не тавтологичен, а вариативен. «По дороге зимней, скучной / Тройка борзая бежит»: здесь то же «качание» эпитета (из конца строки в середину), но эпитеты оставлены в одинаковом инверсионном положении, зато в одной строке эпитеты удваиваются. Поэт нагнетает впечатление, дублируя одно и то же слово: оно выступает в роли эпитета, характеризующего предмет («печальные поляны»), и тут же переходит в наречие, характеризующее действие («льет печально»). Следом та же игра повторена с синонимами («Колокольчик однозвучный / Утомительно гремит»): потому и утомителен, что однозвучен. Ритмичное покачивание слов в строке (с переменой положения, ближе к началу или к концу строки) — эмоциональный аккомпанемент смыслу. Прием устойчив, но в применении его нет монотонности.
Ритмика переходит на звуковой уровень; это еще один прием, сопровождающий эмоционально-смысловое движение «Зимней дороги». Луна льет свет «на печальные поляны». «Поляны» здесь, слово лесное, удивительны. По всему видно, что дорога не лесная, а полевая, равнинная, открытая. Поляны — из-за фонетической аналогии с эпитетом: печальные поляны. Вместе с тем слово ничуть не в противоречии со смыслом: в ночной тьме луна выхватывает светлое пятно — чем это не поляна света в окружающем мраке? (В скобках можно заметить, что удвоение слова — печальные, печально — может быть мотивировано двояко: то ли «печальные поляны» — вторичный образ, производный от печального света луны, то ли луна избирает, выделяя, предмет, созвучный по настроению; второе прочтение мне представляется предпочтительнее.) Приведу последний музыкальный аккорд стихотворения: «Отуманен лунный лик». Луна, пробираясь «сквозь волнистые туманы», стремилась победить их — а не вышло, туманы оказались сильнее; только вид они прикрыли, а звука не смогли одолеть.
Смысловое движение стихотворения линейно: дорога прямая, столбовая, накатанная. Движением захвачены все предметы описания: луна «пробирается», борзая тройка «бежит»; темп движения разный, но и масштабы движения разные, и спутнику Земли отведена участь оставаться спутником путника. Именно с движением связаны неожиданные преобразования. Поначалу характер движения энергичный. По мере развертывания описания темп движения замедляется: детали утверждения заменяются деталями отрицания («ни огня, ни черной хаты»), сохраненные детали утверждения означают пустоту («Глушь и снег…»), удручают однообразием («Навстречу мне / Только версты полосаты / Попадаются одне»). Движение продолжается, только пространство, да еще закрытое мраком, обнаруживает беспредельность, и движение скрадывается; теряет значение, что попадаются верстовые столбы — они по форме все одинаковы, все полосатые; движение как будто пробуксовывает на месте.
Но в стихотворении два «сюжетных» мотива: реальный, путевой — и воображаемый, мечтательный. Как раз, когда мотив дороги исчерпывает себя, когда движение выявляет относительность, — устремляется вперед, в мгновение достигая цели, мысль поэта. В картине, созданной воображением, — интереснейшее сочетание статики (естественной по окончании путешествия), но и движения тоже! «Я забудусь у камина, / Загляжусь не наглядясь». Тут очаровательна отрицательная добавка к утверждению, которая не отменяет, не ограничивает утверждения, а лишь усиливает его: «не наглядясь» — новый стимул, чтобы сызнова забыться и заглядеться. Сызнова — действие подразумеваемое, но оно уже означает разрушение статики и импульс к движению. И следующая строфа задает это движение, что примечательно — именно круговое: «Звучно стрелка часовая / Мерный круг свой совершит…» Последствия этого кругового движения оказываются просто роковыми. Мы покидаем домашний уют и вновь оказываемся в пути.
Заключительное четверостишие уникально. Оно имеет некоторое сходство с кольцевой композицией, но значительно сложнее ее, по существу представляя собой своеобразный конспект всего, что сказано о дороге в предыдущем тексте: каждая строка имеет предшествующий аналог. Еще существеннее, что последовательность строк заключительной строфы дана по принципу обратной симметрии — от недавно сказанного к сказанному ранее; этот принцип выдержан четко. «Грустно, Нина: путь мой скучен…» — начинается итоговая строфа: опорные слова представляют собой растяжку фразы в пятой строфе стихотворения: «Скучно, грустно…» Вторая строка («Дремля смолкнул мой ямщик…») восходит к третьей строфе, где было сказано о «долгих песнях ямщика»; но как песни ни долги, дорога длиннее. «Колокольчик однозвучен»: третья строка наиболее буквально (в замечательном соответствии со смыслом утверждения) повторяет строку из второй строфы, лишь с легким изменением окончания рифмующегося слова. Наконец, «Отуманен лунный лик»: конечная строка возвращает предметную деталь начального двустишия («Сквозь волнистые туманы / Пробирается луна…»).
«Зимняя дорога» оказывается дорогой в никуда! Мелькают версты полосаты, путник предвкушает желанную встречу с милой, а поэтическая мысль совершает попятное движение, возвращаясь к исходному рубежу, откуда пошло повествование. А. Ахматова в статье «Пушкин и Невское взморье» пользуется понятием «опрокинутая композиция»; как нельзя лучше этот термин поясняет своеобразие композиции «Зимней дороги».
Понимание особенности композиции элегии — ключ к постижению ее содержания. Тон повествования спокойный, «что-то слышится родное» в песнях ямщика, окрестные предметы печальные, но тоже знакомые, родные; пусть ощущается дискомфорт утомительной дороги, но ведь есть и надежда! Только почему-то не очень согревает мечта и почему-то имя милой дважды попадает в строки, где соседствует со словами «скучно, грустно». Часовая стрелка совершает очень странный «мерный круг»: полночь, вопреки надеждам поэта, что она его с милой «не разлучит», как раз и разлучает, и мы совершаем путешествие заново, только в загадочной последовательности — от конца к началу. Сбились с дороги? потеряли направление? Но цели поэт достиг только в мечтах, а фактически не приблизился к ней, а удалился от нее. Если сопоставить два настроения элегии — печаль дороги и воображаемую отраду встречи, то выяснится, что не надежда теснит печаль, а печаль побивает надежду. Когда, отталкиваясь от восклицания «Скучно, грустно…» мысль поэта рисует картину желанной встречи, контрастный переход воспринимается естественным, для поэта-романтика он был бы вполне достаточным. Но странным получается любовное послание: оно-то почему заканчивается восклицанием «Грустно, Нина…»? Кажутся несоизмеримыми радость (постоянная!) обретения и дискомфорт (временный!) дорожного однообразия, но доминанту настроения определяет не первое, а второе.
Странная в стихотворении двухчастная («опрокинутая»!) композиция, неравномерная по объему, где шести строфам элегии противостоит итоговая седьмая: она перечеркивает возникшую было антитезу дорожной скуки и отрадной встречи и совершает попятное движение (не обязательно — к началу путешествия, не все ли равно, к какому верстовому столбу, — все они одинаковы по виду).
Обратим внимание на решающую деталь. Вначале мы видим печальный свет луны: луна изначально живая, эмоционально активная. В конце, с заострением, мы видим отуманенный (строгий?) «лунный лик»: это уже не одушевление, это очеловечение (или обожествление, если человек создан по образу и подобию Божию?).
Чтобы уяснить странности содержания и построения «Зимней дороги», необходимо четко представать себе особенности жанровой формы стихотворения. Не надо поддаваться гипнозу заглавия. Оно весьма конкретно, в стихотворение наиболее последовательно и объемно входят образы природы, однако перед нами все, что угодно, но только не пейзажное стихотворение. Мы имеем дело отнюдь не с «дорожными» стихами, фрагментом путевого дневника о переезде из одного пункта в другой с описанием попутных достопримечательностей. Перед нами философская элегия о «дороге жизни».
В «Зимней дороге», несмотря на появление лирического «я», передается не фиксированный взгляд. Этим взглядом, хоть и в ночной темноте, объемлется широкое пространство; этот взгляд может автономно в мгновение достигнуть цели и вернуться обратно. Именно это обстоятельство позволяет видеть в элегии не изложение дорожного настроения, а осмысление «дороги жизни». Внешняя ситуация, казалось бы, простая: есть не очень приглядное настоящее, но есть отрадный расчет на близкое «завтра». Однако поэт заявляет: «путь мой скучен…» Вроде бы предполагается ясная и близкая перспектива, но она оказывается не различимой, ее скрывает ночной мрак…
«Зимняя дорога» написана в конце 1826 года. Поэт только что освободился от шестилетней, истомившей его ссылки. Вроде бы подавала надежду благополучно закончившаяся встреча с царем. Но изменилась общественная ситуация, собственную позицию приходилось уточнять и определять заново. Наверное, поэтому поэт облегчения не чувствует.
«Зимняя дорога» — активный отклик Пушкина на политические и философские проблемы времени, только сделано это на уровне интуиции и эмоциональной реакции, не в форме прямых заключений. Ничуть не легче ситуация личная. Поэт приходит к намерению поискать счастья на путях проторенных. Первая, притом эксцентрическая попытка посвататься окончилась неудачей. Мотив «дороги жизни» стимулируется ощущением рубежности переживаемого момента на стыке прошлого и будущего; состояние неопределенности, неясность перспективы — обязательный компонент. Интуицией предвосхищается то, что потом предстанет предметом осмысления и разработки.
И еще одно наблюдение (в сущности, тоже на уровне интуиции), на котором не настаиваю, но перед искушением которого устоять не могу. Чем объяснить «зимний» колорит новой элегии о «дороге жизни»? Поскольку дорога не бытовая, а философская, то предметный ряд не носит обязательного характера. Возможно, зимний характер фона объясняется достаточно просто — временем написания. Простое объяснение почему-то не устраивает. В седьмой главе «Онегина» зимняя езда противопоставляется летней как более легкая и удобная.
Зимний колорит стихотворения не формален, а сущностен. Элегия написана в промежутке между встречей с царем и «Стансами»; на протяжении всех этих месяцев облик царя был активен в сознании поэта. Много позже Герцен, создавая исключительно выразительный портрет Николая, выделит и подчеркнет деталь — «зимние глаза». Не обязательно, чтобы ассоциации двух художников совпадали, но вдруг и Пушкин почувствовал то же самое, только среагировал не прямо, а косвенно? Может быть, эта гипотеза не верна, излишня; но можно утверждать более определенно, что в сознании Пушкина зимние ассоциации начинают обретать оттенок угрозы, враждебности. «Зимняя дорога» — росточек, из которого вырастет метельный Пугачев в «Капитанской дочке».
«Зимняя дорога» свидетельствует: преодоление кризиса не означает отказа от постановки таких проблем, которые не сулят быстрых и ясных решений. Такова жизнь! Она медленно и трудно решает накопившиеся проблемы и не скупится добавлять новых.
