Не знаю, писали ли киноведы-кинокритики о роли анабиотических камер в «Чужом». Эти капсулы чудесная и точна рифма яйцам, в которых ожидают человека личинки Чужих. Первые кадры «Чужого» незабываемы – жуткое, тоскливое и уязвимое одиночество неподвижного корабля «Ностромо» в космическом просторе, на фоне далеких звезд. Это – противоположность ироническому космосу Кубрика, где колеса орбитальных станций вальсируют под Иоганна Штрауса в успокоительной близости от Земли. У Ридли Скотта за первыми кадрами – безлюдные коридоры «Ностромо», перемигивающиеся компьютеры, вся эта активная мертвая жизнь корабля. Затем машина, управляющая «Ностромо», пресловутая «Мать», открывает анабиотические капсулы. Первый, кто просыпается – персонаж Джона Херта, Кейн, в теле которого Чужой и будет принесен на «Ностромо».
Почему компьютерная система корабля называется «Мать» – в «Чужом», как и в недавно вышедшем «Завете», своеобразной реплике «Чужого»? Ровно потому, почему зародыш Чужого приносится на борт «Ностромо» мужчиной, сами Чужие откровенно фалличны, а противница Чужого (или Чужих) – всегда женщина. «Ностромо» – техногенная матка, она должна быть оплодотворена Чужим. Джон Херт выступает всего лишь в роли сперматозоида, а мужчина, орудие этого оплодотворения, это, конечно, персонаж Йена Хольма, андроид Эш, который и впускает, вопреки возражениям Сигурни Уивер, инопланетную жизнь на корабль. После этого оплодотворение, кажется, уже совершилось, и невозможно уничтожить Чужого, не уничтожив матки – корабля.
Стихия Чужого – вода. И нетрудно понять, что это плацентарные воды; это и первородная, первоначальная стихия мифологии. Андроид Эш, действующий заодно с Матерью, должен доставить самый совершенный организм, живое оружие, то есть Alien’а, военным, что бы там ни случилось с командой. Поэтому он манипулирует экипажем; он знает, что происходит, а они – нет. Персонаж Йена Хольма – не очеловеченный андроид Рутгера Хауэра из «Бегущего по лезвию бритвы». Этот «офицер-исследователь» всего лишь машина. Он настолько же не способен привлечь сочувствие, насколько и сам Чужой. Механической матке «Ностромо», принимающей оплодотворение, противостоит живая женщина, Рипли, персонаж Сигурни Уивер. Она, как и героини «Прометея» и «Завета», не желают пассивного оплодотворения неизвестно чем. Остальные члены команды «Ностромо» — лишь расходный материал, чтобы перенести инопланетного гостя на корабль и накормить его.
Интересна функция андроида Эша: он повитуха Чужого и его нянька. Андроиды Ридли Скотта в исполнении Хауэра или Майкла Фассбендера бисексуальны, и поцелуй между двумя Фассбендерами в «Завете» повторяет поцелуй Хауэра и его создателя и двойника: ведь создатель — источник его генетической программы. Роботы Хауэра и Фассбендера целуют тождественное себе. Можно предположить, что это не столько даже бисексуальность, сколько нарциссизм. Андроид Йена Хольма – не нарцисс и скорее вообще лишен пола. То, что мы принимаем за мужчину, евнух, подобие, но может быть, по бесполости, и ангел. С его стороны крайне ненарциссистична «завышенная оценка» Другого, т.е. Чужого. Вопреки его восторгу перед этим существом, Чужой оказывается вовсе не самой совершенной формой жизни. Сигурни Уивер обходит его по способности к выживанию.
Андроиды Ридли Скотта парадоксальны в своем знании. Они и более осведомлены, чем люди, и менее. Что-то всегда оказывается и для них неожиданностью. Киборгу-Хауэру передан ген прогерии, ускоренного старения, и его «батарейка» садится за миг до его окончательной победы: он попросту не знает, когда истечет его срок действия. А Дэвид, или, вернее, Давид Фассбендера не знает всех возможностей своей новой версии в исполнении того же Фассбендера. Точно также и Мать Ностромо, действующая заодно с андроидом Эшем, не может обмануть Уивер: не может не выдать секретный приказ, когда героиня запрашивает сведения о нем, не может не взорвать «оплодотворенный» «Ностромо», когда дано задание самоуничтожения корабля.
Антитехницистский и антисциентистский пафос Ридли Скотта (ведь Эш – именно science officer) очевиден в «Чужом», еще более чем в «Бегущем по лезвию бритвы». Именно первые кадры фильма выдают ужас перед машиной, заброшенной в межзвездное пространство с несколькими людьми на борту. Это ужас «гонки вооружений» и Холодной войны. Человек не просто одинок перед звездным небом, как то было для Канта, он оказывается там пассажиром машины, использующей его для увеличения механистически наращиваемых военных возможностей. Использующей его тело, манипулирующей его поведением. Но сама машина, как бы далеко в космос она ни была закинута, находится между человеком и человеком, как поднимаемое ей стекло анабиотической капсулы. Приказ доставить алиена на Землю отдан не машиной, а машине, и она не может не подчиняться «до дальнейших распоряжений». Дальнейшее распоряжение, однако, — уничтожить и «Ностромо», и Чужого, и саму себя. Выйти из человеческой интерсубъективности машине не удается. В этом высокая патетика Ридли Скотта в «Чужом». Лишь в «Завете» андроид Дэвид уничтожает Эдем – планету «Инженеров» и, в конце концов, побеждает, по-видимому, и человека. Но «Завет» продолжает, вслед за «Прометеем», линию коммуникацию уже между людьми и их создателями. На эту коммуникацию в «Чужом» указывает сигнал предостережения, исходящий от опустошенного корабля создателей. Однако тут режиссер еще не вдается в религиозную философию.
То, что машина не может быть самостоятельным субъектом и что ее целеполагание зависит от человека, сужает пределы мышления Эша. Он ошибается относительно Чужого: этот черный фаллос-убийца вовсе не венец Творения. Лишенный свободной воли и рефлексии в своем требовательном биологизме, Чужой в большей степени машина, нежели совершенный организм. Его кровь – кислота. В фильме немало намеков и на то, что Чужой – только животное: дважды появление кота пугает, как появление монстра. Но животность и предел совершенству Чужого: исторически человек побеждает животное. Если стихия Чужого – вода, то стихия, применяемая против него, — прирученный, контролируемый огонь. Еще один взгляд на палеогенез: использование огня – начало человеческой истории и торжества Homo sapiens над собственно животными видами. Вообще в соотнесении футурологического и палеогенетического Ридли Скотт удивительно сближается с Кубриком.
Смешение неорганического техницистского и крайне архаичного указывает на основной героический миф – драконоборчество, борьбу с монстрами, которые древнее Homo Sapiens’а и связаны с природой, со стихиями. В «Чужом» неорганическое техницистское выступает в роли враждебной природной среды, которой был окружен первобытный человек и которая его подчиняла себе, пока не покорилась сама. Борис Гройс в «Коммунистическом постскриптуме» утверждает, что антиутопическое сознание от Замятина до Деррида ставит человека между животным и машиной и делает выбор в пользу животного. За альтернативой «животное – машина (андроид)» можно увидеть старую антитезу Монтеня и Паскаля: человек помещается между животным и ангелом, ведь последний тоже лишен свободы выбора. Если это в целом так, то Ридли Скотт – новатор, сочетавший животное и машину в союзе против человека.
Подчиненная, преобразованная человеком земная природа репрезентирована кораблем «Ностромо». Ей нужно принять семя инопланетной природы, чтобы восстать против своего Господина. Но поскольку инопланетная природа – тоже только-природа, постольку новое поражение, в заговорщицком сочетании стихии уже подвластной, земной, и биологической стихии неукрощенной, инопланетной, неизбежно. Этого-то не понимает влюбленный в полуживотное-полумашину, в Чужого Эш.
В первом фильме Ридли Скотта о Чужом дана строго очерченная концепция, как и намек-тизер, нарушающий ее равновесие, твист открытого финала. Кот Джонзи в клетке остается на некоторое время под носом у Чужого. Потом клетку с котом Сигурни Уивер забирает с собой на спасательный челнок. Почему Чужой не съел кота? Возможно, посчитал его удобным резервуаром для нового оплодотворения? Кэмерон и Финчер в последующих «Чужих» не воспользовались этим намеком, как и самой концепцией героического в эпоху технокапитализма, с оплодотворением машины инопланетным фаллическим чудовищем и всем прочим. Однако если бы Джонзи стал вместилищем личинки Чужого, то инопланетная природа вступила бы в сочетание с земной органической, не вполне покоренной человеком. И что тогда? Какая дикая эволюция начнется? Только Жан-Пьер Жене, любитель гротеска больше, чем фантастики, удосужился «считать» и творчески воспринял идеологическое послание Ридли Скотта, в «Чужом IV: Воскрешение». А именно: непобедимая Уивер должна была сама забеременеть от Чужого и продолжить эволюцию инопланетного вида.
«Ностромо» с его псевдоорганами – Матерью и андроидом Эшем – и есть техническая цивилизация, пленниками которой оказались беспомощные индивиды посреди вечно чуждого космоса и которая завершается ядерным взрывом. Эта апокалиптическая аллегория может напомнить даже о «Восьми с половиной» Федерико Феллини, не только о Кубрике. При этом «Ностромо», метафора потери человеком контроля над технологией, — еще и страх перед сокрушительным проникновением имморального монстра, чапековской саламандры за Железный занавес, странно смешивающийся с феминистическим протестом против использования женщины как вынашивающей и порождающей утробы, как средства размножения. Вобравший тревоги и негодование своей эпохи, рассказ о гибели «Ностромо» не только остался несомненной кинематографической классикой, не только стал началом эпопеи, развития которой после «Конвента» мы все еще ждем, задаваясь вопросом – кто кого, машины нас или мы их? «Ностромо» — мироощущение человека, оказавшегося в ходе машинного развития на грани своих способностей, за которыми начинается просто уже Другое, то, для оценки чего нужны кибернетические мозги Эша или «Давида» в исполнении Фассбендера, мы же видим только астрономическую ночь и многие века неведомо поджидавшее рокового сближения зло. На вершине «прогресса» мы циклически возвращаемся к самому его началу. Монументальность развернуто выраженной идеи увлекает, как первые кадры фильма завораживают возвышенным ужасом.
