Читатель самиздата, студент-китаист из Луганска, прислал в редакцию текст, в котором собрал письма о войне от девушек, находящихся в тылу в Москве и под бомбардировками в Николаеве и Харькове. Это искренние личные истории о каждодневных пробуждениях под звуки сирен, страхе случайной смерти, вере в победу сострадания и о том, как война разрушает всё, к чему люди привыкли. Публикуем их без сокращений.
***
Справедливое небо,
Ты закон преступило!
Почему весь народ мой
Ты повергло в смятенье?
Люди с кровом расстались,
Растеряли друг друга,
В мирный месяц весенний
На восток устремились —
Из родимого края
В чужедальние страны.
Плачу по столице Ину. Цюй Юань
Я много лет увлечен кинематографом вообще и китайским в частности. Когда я пишу свои статьи, то надеюсь, что они смогут выразить мое восхищение этим искусством, а читатели не позволят своему интересу угаснуть и после прочтения включат какую-нибудь ленту с «электрическими тенями». Но этот текст не о кино, и я не его автор. Это эссе о людях среди войны и вне ее, называть которую они так не могут без риска получить наказание по «закону о фейках». От читателя же я надеюсь все на прежнее — чтобы он не позволил своему интересу угаснуть.
Так как я живу в Луганске, я давно примирился с мыслью о своей возможной случайной смерти. Но 24 февраля подобная участь стала угрожать всем, кого я знаю, — всем дорогим мне людям, нашему прошлому, нынешнему и будущему. Я даже выложил историю в Instagram, призывающую подписать петицию против войны с Украиной, со следующими словами: «Если вы подпишете эту петицию — ничего не поменяется. Но это возможность для нас всех выразить свое несогласие, которое ни на что не влияет — и это пугает».
Такие проекты, как «Папа, поверь» и «Мам, я в плену», уже только благодаря своим названиям подчеркивают кризис взаимопонимания да и самой возможности диалога. Поэтому я обратился в редакцию Дискурса с просьбой получить шанс выговорить все то, что появляется в воспаленном мозге в такое время.
Марать «бумагу» в одиночку — и слишком тщеславно, и непродуктивно. Поэтому для меня было важно дать возможность выговориться и моим друзьям — хотя бы тем из них, у кого еще остались на это силы. Их я попросил рассказать, как происходящее поменяло их ежедневную жизнь; что бы они сказали людям вне этих событий; что им помогает отвлечься или расслабить нервы или, наоборот, почему ничего не помогает.
Пока я собирал их ответы, которые своим содержанием охватывают причины и моей горечи и скорби, я вспомнил, слушая пролетающие в небе истребители, историю из китайской литературы. Живший в V в. н. э. поэт Бао Чжао (鲍照), побывал на руинах города Гуанлин (на месте современного Цзянду, в центральной части провинции Цзянсу) через три года после того, как в 456 году местный правитель (принц крови) поднял мятеж. В ходе его подавления Гуанлин, где на тот момент проживало более 45 тысяч мирных жителей, был взят штурмом и почти полностью уничтожен. Все мужчины, достигшие совершеннолетия, были убиты, а женщины отданы на потеху солдатам. Бао Чжао сочинил поэму-реквием «Ода о городе, заросшем сорняком», начертав ее текст (74 строки) на остатках городской стены.
Таким образом, Дискурс становится для нас общей «стеной», на которой написано о наших страданиях.
Рита (Николаев):
Как это изменило мою повседневную жизнь? Ну, я [раньше] кардинально забивала себе день планами: туда сходить, то сделать, сходить на студию, приготовить поесть, сделать домашнее задание, сходить на пары, да блин, — очень были продуктивные дни. Я этому очень радовалась, что вот наконец-то я не бездельничаю и делаю то, что мне нравится, и от этого есть какой-то толк. Я так давно к этому шла, так хотелось найти работу, чтобы помогать маме, да и просто делать то, что нравится, и зарабатывать этим деньги. А тут просто бац — и все, нет ничего того, к чему я так долго шла.
Я просыпаюсь каждый раз, не зная какой день недели. Каждое утро начинается с выстрелов, взрывов, которые заставляют мое сердце замирать. Это можно сравнить с морским боем или игрой «попадет или нет». И вот ты сидишь под одеялом, думая: «Пожалуйста, только не сегодня, только не сейчас».
Но все равно стараюсь себя отвлекать. Целыми днями смотрю фильмы или какие-то передачи. Друзья очень помогают, шутим по возможности, поддерживаем друг друга, очень надеюсь, что еще увидимся с ними.
Конечно, по-другому начинаешь ценить вещи, моменты — да сейчас бы самая обычная прогулка была бы для меня таким счастьем. Никогда не могла бы подумать, что я буду знать, как называется военная техника, и еще много других слов, которые не должны были бы мне пригодиться. Если честно, до сих пор не верится, что война. Бывает, отвлекусь как-то, услышу взрыв — и вспоминаю какой пиздец происходит. Вообще, в это сложно поверить.
Очень хочется увидеться с мамой, но, увы, я должна сидеть и ждать, накроет ли меня звуковой волной или же осколками. Очень много информации, нужной и ненужной, в голове, поэтому сложно сейчас объяснить людям, что творится у меня в ней и в душе. Ужасно просто, мне очень жаль всех людей, которые умирают, — не только наших. Все мы люди, все заслуживаем жить, и какой-то Путин не вправе решать, кто будет жить, а кто нет. Сука, гребаный козел, когда он уже сдохнет.
Таня (родной город Луганск, сейчас живет и работает в Москве):
Думаю, что любой человек сейчас абсолютно не может игнорировать происходящее, а если у него получается — то у него не получается, и он, скорее всего, себе врет. Конечно, такие глубоко травмирующие события влияют на каждого из нас, я просыпаюсь и засыпаю с мыслями о моих близких и друзьях, я мою посуду, думая о маме [родители Тани сейчас живут в Луганске], я иду в магазин, думая о подруге, я работаю работу, думая обо всех, кто сейчас не может думать ни о чем другом, потому что все другое перекрывается всепоглощающим страхом, бессилием, отчаянием и болью.
Что касается моей ежедневной рутины, то я пока что не могу выполнять привычные и любимые действия — слушать музыку или танцевать, ходить в кино. А еще, кажется, любой разговор, который бы я ни начинала, заканчивается обсуждением последних новостей.
В первые дни мне хотелось только залезть в свой кокон и отгородиться от реальности; не умышленно, но планомерно я ограничила круг своего общения только до людей, с которыми я делю одно пространство или вынуждена общаться по работе. Со временем чувство отчуждения полностью заменилось на стремление делиться тем теплом, которое еще осталось внутри, я начала выходить из дома и встречаться с близкими людьми, заранее предупреждая их, что, скорее всего, не смогу дать им ничего, кроме объятий. Мне кажется, что сейчас как никогда я чувствую потребность отдавать любовь и стараюсь удовлетворять ее по мере возможности, а если это еще кому-то хоть немного состояние облегчает — я в выигрыше.
Думаю, что сейчас особенно возросла важность простых, даже косноязычных, поддерживающих слов, и если у меня есть на это силы — я стараюсь говорить их почаще. Я глубоко убеждена, что глобально зло никогда не победит — только сострадание и только любовь.
К сожалению, разумом этот тезис понять невозможно, его можно только однажды почувствовать и продолжать развивать в себе всю оставшуюся жизнь. Мне бы больше всего сейчас хотелось, чтобы это смогли почувствовать как можно больше людей, ведь именно так мы сможем выжить и остаться людьми.
Что лично мне сейчас помогает расслабить нервы? Я стараюсь выполнять привычные мне поддерживающие практики, будь то медитация, спорт, прогулка в лесу. Еще я слушаю свою любимую Гаятри-мантру и пою. Голос — прекрасный инструмент для стабилизации внутреннего состояния. Мне помогает также больше обниматься, я в целом очень тактильный человек, и для меня важен обмен энергией через телесный контакт. Искусство также всегда играло важную роль в поддержании моего психического здоровья, поэтому любая его форма: кино, музыка, литература, живопись (если подойти к этому с умом) способна оказать необходимый эффект. Думаю, что у каждого человека есть свои методы подпитки, и когда, если не в смутные времена, стоит к ним почаще обращаться.
Вика (Харьков):
Я обессилена. У меня больше нет эмоций, не могу ни плакать, ни злиться. Я написала, что смогла, но мне от этих воспоминаний только хуже становится. Я не смогла ответить на вопрос, что успокаивает. В голове хаос.
24 февраля в шесть утра меня разбудил телефонный звонок: «Вика, война, Харьков и Киев бомбят». Той ночью я только приехала к родным в Лисичанск из Харькова, где учусь уже три года. Первым делом мы с бабушкой пошли в магазин за продуктами, где так и не смогли ничего купить из-за начавшихся взрывов, которые были так близко, что все от страха присели к земле. По пути домой были еще два грохота, сопровождающиеся свистом, тогда-то я четко вспомнила 2014 год, когда ноги становятся ватными, сердце замирает и становится тяжело дышать. В голове только и было: «Нужно уезжать». Следующие два часа я умоляла дедушку и бабушку уехать со мной на Западную Украину, но они ни в какую не хотели. Мы рыдали от понимания, что придется расстаться, и все это время слышали грохот бомб, которые заставляли плакать еще сильнее. Уехала я одна на железнодорожный вокзал, где просидела шесть часов до прибытия поезда.
Самое ужасное время, когда ничего не можешь сделать, не знаешь, куда прилетит следующий снаряд: а если попадет в вокзал? или на железную дорогу? Здесь столько детей, бегают и совсем не понимают, что происходит, никто не знает, что будет через час.
До Киева мы ехали десять часов, притом что обычно поезда доезжают за семь. Страшно было проезжать через Чугуев и Харьков, где с того дня и посейчас [разговор записывался 13 марта 2022 г.] идут жестокие бои. За всю дорогу смогла поспать лишь час, так как на одно место приходилось по три-четыре человека, да и вообще от стресса было не до сна.
По прибытии в Киев я взяла билет в кассе, чтобы добраться до Западной Украины, но поезд шел только через сутки, поэтому меня должен был забрать к себе родственник моего молодого человека (дальше Андрей). За все это время я ничего не ела, со мной была только бутылка воды, поэтому решила пойти перекусить в кафе вокзала до приезда Андрея, но не успела я дойти до него, как в центральные двери вбегают полицейские с криком: «Все в подвал!» И снова ноги ватные, снова замирает сердце, снова кружится голова, а мы уже бежим по ступеням вниз, люди пихаются, что-то кричат, а в голове: «Только бы не прилетело, только бы не прилетело». В бомбоубежище я провела около часа, а казалось, будто вечность.
Следующие девять дней я провела у чужих мне людей, которые обогрели, накормили, одели, так как в моих руках был только рюкзак с ноутбуком и бутылкой воды. Билет на поезд прогорел, потому что меня никто не отпускал в дорогу из-за опасности попасть под обстрел. За эти дни голова взрывалась от новостей.
Если вы следите за событиями, то видели, сколько разбили городов: например, Волноваха, которую снесли с лица земли, — оттуда моя знакомая, которая живет со мной в общежитии Харькова, ее родные около десяти дней были под обстрелами, не могли выйти с ней на связь, не имея ни воды, ни еды, ни возможности выехать. Однокурсницу моей подруги, которая пыталась выбраться из города своим ходом, расстреляли русские солдаты. Муж знакомой, который во время зеленого коридора в Ирпене помогал перебираться женщинам и детям через обрушенный мост, погиб после минометного обстрела русских оккупантов. Наш любимый Харьков, в который я приезжала с радостью на душе: прекрасные улицы, парки, которые отстраивали для людей, нас, украинцев, и для приезжих. А сейчас наш народ убивают, они [люди] прячутся в подвалах и метро, с маленькими детьми, домашними животными, экономя воду в бутылке, потому что никто не знает, что будет дальше, будет ли возможность у волонтеров принести еще помощь.
Если кто-то думает, что мы сами себя разрушаем, ответьте себе на вопрос — зачем? Зачем нам разрушать то, что отстроено за бешеные деньги, то, что нас радует? На шестой день войны крылатая ракета попала в ХОГА [Харьковская областная государственная администрация], ударная волна выбила окна главного и северного корпусов Каразинского университета, того самого, в котором я учусь.
Сейчас мы не имеем возможности обучаться, мы просыпаемся от звука сирены, засыпаем с надеждой, что останемся целы, принимаем душ за минуту, спим в одежде, чтобы как можно быстрее добежать до подвала.
Надеюсь, никто из вас уже не верит в «освободительную операцию». Русские войска бьют по нашим складам с продуктами, считая, что от голода украинцы повернутся к ним. Но нет. Мы умрем, но не возьмем «подачек» из рук тех, кто уничтожает наши дома и людей.
Я поделилась с вами своей маленькой ужасной историей, а сколько таких историй остались неуслышанными, сколько людей несут в себе еще большие потери, у скольких больше нет дома.
Я бы хотела обратиться к матерям русских солдат — не отпускайте своих сыновей. Если они уже на нашей земле — пусть сдаются, чем сохранят себе жизнь и ваше сердце. Не слушайте тех, кто говорит, что в Украине ждут «русский мир». Никто их не ждет. Никто не жаждет новых республик. Мы — Украина.
***
Этот текст написан людьми, находящимися в разных странах, городах и условиях, в которых их застал этот ужас. Моя мама недавно вместе с подругой собирала медикаменты для больницы, куда привозят раненых военных, и рассказала, что «есть без рук, без ног» — это вместо мужского взгляда на текущие события. Пока это эссе готовилось, я успел еще несколько дней послушать шум истребителей в воздухе, что летят в украинские города, и залпы местных орудий с земли. Этот текст ничего не меняет, мы умираем.
