Психиатрическая больница, захват администрации президента, СИЗО и «Болотное дело»: история эмиграции Алексея Девяткина

Национал-большевистская партия, основанная писателем Эдуардом Лимоновым, существовала почти 15 лет, пока в 2007 году суд не признал организацию экстремистской и не закрыл её. Члены оппозиционного формирования многократно выходили на митинги, устраивали громкие акции протеста, а в 2004 году даже захватили Администрацию Президента, за что многие участники оккупации получили условные и настоящие сроки. Одним из захватчиков был Алексей Девяткин, который с подросткового возраста поддерживал Лимонова и участвовал в крупных акциях нацболов вплоть до Болотного дела.

В интервью «Дискурсу» Алексей рассказал, как в детстве попал в психиатрическую больницу, что привело его к национал-большевикам, почему, вопреки политическим взглядам, его не взяли в армию, как выглядят СИЗО для малолетних преступников и душевнобольных, зачем он участвовал в политических акциях против Владимира Путина, как постоянная слежка из-за «болотного дела» заставила Алексея бежать из России в Украину, а потом в Финляндию, и почему, несмотря на конфликт с НБП из-за отношения к Майдану, вступление в ныне запрещенную партию было самым правильным решением в его жизни.

Это интервью завершает цикл Паши Никулина и Юлии Лисняк «За линией Маннергейма» о наших соотечественниках, уехавших из России в Финляндию в поисках лучшей жизни или из страха за свою безопасность. В предыдущих выпусках о своей эмиграции рассказывали художница Дженни Курпен, которая бежала из России из-за «болотного дела» и вышла замуж за пожизненно осужденного изобретателя Питера Мадсена, фигурант дела «Сети» Илья Капустин, уехавший после пыток и занимающийся 3D-моделированием, экс-помощник депутата Артем Асташенков, решивший построить карьеру в IT, бывший судебный психиатр Ольга Милорадова и Александра Аксёнова, которая борется за свободу фигурантов «Дела сети».

«Гражданская оборона», НБП и освобождение от воинской службы

Я родился в СССР в городе Горьком в 87-м году, 7-ого февраля. Сейчас страны такой нет, а город теперь называется по-другому‌. Я был обычным спокойным ребенком, но где-то в конце средней школы случился надлом. Я осознал, что школа — это тоталитарный пиздец, что меня окружают бараны, гопота и мразь. Что мои учителя — лицемерные сволочи. В общем, перестал учиться и отморозился.

Такой был период охуевший, что только музыка могла дать силу к жизни. Начинал с «Кино», «Коррозии Металла», полюбил «Гражданскую оборону», слушал Nirvana, еще Purgen, но это скорее считалось трешэм: прикольно, чё-то хрипит, ничего не поймешь... Музыка подпитывала каждый день, помогала встать с кровати, идти, выдерживать уроки и отгораживаться от пиздеца. Делать тогда было нечего, поэтому после школы я шёл бухать с пацанами. Мы тусили, слушали музыку и орали песни под гитару.

С родителями были тяжёлые отношения, всё время было трудно возвращаться домой. Так называемый переходный возраст настолько у меня был бурный и яростный, что я угодил однажды в дурку ненадолго. Может на месяц, может подольше — я тогда бухал много, и у меня случился срыв: я просто угорел, кричал, резал руки. Не помню точно, в каком классе это было, сложно что-то из того периода жизни вычленить, но в каком-то из старших — в восьмом или девятом. Такой вот был пиздец: после этого меня увезли врачи — решили, что надо немного отдохнуть. Когда я вышел, мне прописали успокоительные. Какое-то время я их даже пил.

Примерно в тот же период, в 2001-2002 годах, я познакомился с Национал-большевистской партией (НБП)‌. Мы как-то пришли с пацанами с района, с которыми я тогда тусил, позырить на собрание [Горьковского отделения НБП], пообщаться с нацболами — их было мало, но это была яркая движуха с серпами и молотами. Это было охуенно. Ячейкой руководил Дмитрий Елькин‌ — мой родственник, муж сестры. Егор Летов был тогда членом партии‌. На собраниях я с Захаром Прилепиным‌ пересекался — он ещё не был звездой. 

Мы чувствовали, что перед нами свои люди, они даже звали нас на митинги.

В НБП для меня в первую очередь была важна возможность выплеснуть свою ярость и энергию, всё недовольство. Идеология поначалу была второстепенной. Во-вторых, вокруг были свои интересные люди, а не не гопота с района, с которой тупо невозможно находиться рядом. Нацболы были совсем другими, мы понимали друг друга. 

Лимонов был крут, что тут ещё сказать. Единственный политик, которому я доверял. Теперь не доверяю никому, да и фигур подобных я не вижу. Мне нравился его стиль жизни аскетичный, что он был не офисной крысой, а шёл на улицы вместе с активистами, винтился. Прошёл вместе с нами и тюрьмы, и лишения, и радость от успехов. Такое было чувство, что, пока он жив, пока он с нами, ничего не страшно, и похуй, что победы нам не видать. Он отлично владел словом — я просто зачитывался его книгами. Всегда интересно было слушать его на радио. Казалось, он так и останется рассудительным и мудрым до самой смерти.

И оттого было больно и как-то даже противно наблюдать, как он превращается в дребезжащего старикашку, который спорит и ругается с телевизором, даёт советы Путину, пишет дикие посты в ЖЖ на тему последнего киевского Майдана, потом Крым и Донбасс‌. В этом и правда сквозила обида, злость на всех, за то, что предали революцию в 2011 году. И он просто решил сжечь все мосты. 

Но это ценный опыт. Это вообще было мое единственное правильное решение в жизни — присоединиться к НБП.

В 10 класс меня не взяли. Сказали: «Из-за твоего скверного поведения тебе нельзя больше оставаться в школе. Вот твой сраный аттестат, иди нахуй отсюда». Я с таким удовольствием ушёл и выдрал из памяти эту грязь, что ничего уже о школьных годах не помню. Поступил в ПТУ, учился на маляра.

В армию меня не призвали, потому что признали ограниченно годным по психиатрии. В военкомате решили, что у меня расстройство личности, и отправили меня на обследование в дурку. Там я полежал с такими же долбоёбами, как я, со всякими уклонистами. Как-то меня вызвали на консилиум психиатров, они говорят: «Мы знаем, что ты состоишь в НБП, это ужасная организация. Вы все фашисты‌. Ты хоть понимаешь, с кем ты связался?» Психиатры решили, что это важный симптом, и сказали, что в армию мне со всей этой хуйнёй нельзя. Я удивился: наоборот же должно быть: всех, кто участвует в движухе, запихивают в армию, чтобы им отбили сапогами желание что-либо делать.

Потом еще судимость появилась. Мне сказали: «Ну всё. Иди нахуй. Вот твой, блять, военный билет, ебашь».

Захват администрации президента, СИЗО и тюремный быт

Судимость появилась в 17 лет за захват Администрации Президента‌. Это была акция прямого действия‌. Я точно не помню, где именно в Москве она проходила — я плоховато ориентируюсь в городе: прожил в столице год, но в тюрьме.

До того, как нас арестовали, акция была по ощущениям самой обычной. Зашли в здание Администрации, закрылись в каком-то кабинете, поорали [лозунги], вывесили в окно флаги. Мы торчали там до тех пор, пока мусора не приехали и не отпиздили всех. Пиздили нас хорошо, от души, а потом отвезли в мусарню, в ОВД «Китай-город». Там долго мурыжили: приехала куча следователей, оперов, нас всех там надрачивали. Задержанных было 40 человек, и они стали нас выдёргивать по одному, допрашивать, пиздить. Тех, кто сразу загрузился организаторами, пиздили особенно с душой. Приехал легендарный фээсбэшник Чечен‌, разводил на показания:

— Будешь показания давать?

— Нет.

— Пойдешь вместе со всеми паровозом.

Это были какие-то стандартные угрозы. Я сказал: «Хуй с тобой. Ладно».

Потом дали позвонить, я сказал маме, что закрывают. Она ответила: «Ну, понятно».

Это, конечно, был номер. Нас отвезли в один из московских ИВС‌, через сутки забрали в СИЗО. Причём всех в разные изоляторы отправили — видимо, во избежание дальнейших выступлений. А малолеток отправили в «Водник»‌ — там для несовершеннолетних отдельное крыло.

В СИЗО я понял, что всё серьёзно, хотя я сначала попал к малолеткам. Меня привезли ночью, выдали матрас в подмышку, подвели к камере, запустили, а там все спят. Как только дверь в камеру за мной закрылась, все вскочили и начали спрашивать:

— А чё, чё там такое было-то? Что вы натворили, есть ли подельники?

— Ну да, 40 человек.

— Чё? Как, блять? Куда вы, нахуй, залезли? Ой, бля...

У нас там была по началу ебаническая статья — «Попытка захвата власти»‌. Мы на малолетке это перетирали и уже представляли, что нам дадут по 20 лет. Заебись, да… 

Потом статью поменяли [на «Массовые беспорядки» (ст. 212 УК РФ)], и грозящий срок уменьшился.

В СИЗО №4‌ я просидел до совершеннолетия, с декабря по февраль. Потом меня перевели к взрослым. Ещё где-то полгода там просидел. В карцере побывал. За «дороги».

«Дороги» — это межкамерная связь, тюремная почта. Заключённые берут веревку с мешком, в него кладут записки и гоняют между камер [по внешней стороне тюремного здания]: можно по горизонтали, можно по вертикали. Так передавали почту по всей тюрьме. Это обычно ночная почта, но в больших тюрьмах типа «Бутырки» могут и днем «дорогу навести», если что-то важное. Например, когда смотрящего нового выбрали. Я и сам писал подельникам, узнавал, как дела, и «наводил» — тасовал почту, принимал, передавал дальше. За эту хуйню меня отправили в карцер. Там было тесно, каждый день кого-то пиздили, ну и меня приходили попиздить немножко. Я там две недели сидел. Чуть не заскучал. 

Потом перевели в «Бутырку»‌. Месяца четыре сидел в корпусе для безумцев, который называется «Кошкин дом». Ироничное название, потому что там всё как в стишке — всё вверх дном и все бегают в ахуе. Оттуда я уехал на свое последнее заседание и не вернулся. 

В «Кошкином доме» был один коридор, где сидели «необычные» заключённые — люди с отклонениями: кого-то из них на обследовании пока не признали дураком, а кого-то уже признали. Они по всей тюрьме слали записки типа: «Дай покурить, а я тебе таблеток». Там люди реально в чудовищных условиях сидели: у них в камерах не было кроватей, лежали на матрасах на полу. Вши, вонь. Оттуда ещё припадочных вечно тащили куда-то: в суд, в автозак, в тюрьму. Человеку в таком состоянии вообще никуда нельзя, он теряет контроль над собой, либо лежит в отключке — а его тащат. 

Жизнь после приговора и ремонты квартир

Суд дал мне 1 год и 6 месяцев условно и 2 года испытательного. Такие приговоры были у малолеток. По-моему, восемь нацболов получили реальные сроки, остальные совершеннолетние получили по три условно. Несовершеннолетние, в числе которых был я, получили по полтора условно.

Какое-то время после освобождения я ходил отмечался в уголовно-исполнительную инспекцию. Приходишь, там сидят какие-то тётки в обшарпанном кабинете, задают бессмысленные вопросы:

— Ну, рассказывай, как ты живешь, с кем ты общаешься, сколько у тебя друзей.

— Ну, сколько-то есть.

— Нет, скажи сколько. Два, три, там?

— Хорошо, ну два.

— Как их зовут? Выпиваешь?

— Иногда.

— Сколько выпиваешь?

— Сколько случится.

— Нет, ты должен сказать, сколько раз в месяц.

— Блять, откуда я знаю?

Кроме меня, заставили отмечаться еще двух нацболов, осужденных за акцию в здании АП. Они были с того же с района в Нижнем, где я тогда жил, и мы ходили в разное время в одну и ту же инспекцию. Помню, когда был саммит G8 и в Питер собирались приехать антиглобалисты‌, нас заставили несколько раз в день приходить — напряглись, чтобы мы никуда не уехали. Нахуй он мне был нужен, этот саммит? Но я ходил, отмечался.

После освобождения я вернулся в Нижний, бухал какое-то время страшно, а потом пошел доучиваться в путягу‌ на маляра. Год проучился, сдал диплом, женился. Потом на филфак поступил на заочное отделение, но это оказалась скука ебучая и невыносимая, там были какие-то взрослые тетки, которым образование нужно было чисто ради корочки. Я забил хуй, какое-то время работал по специальности, ремонты делал.

Потом съехал от родителей и примерно тогда же устроился на новую работу — писал новости для уже мёртвого сайта «Лента комментариев». Я долго там проработал, делал новости, брал комментарии о разных актуальных ситуациях в мире и в России у людей вроде Леонтьева, Белковского, Быкова, Прилепина, Лимонова. Творческой работы особо не было — не интервью даже, а короткие реплики. Я олень с рогами, какая нахуй работа творческая? В какой-то момент я стал в редакции заниматься вообще всем, но постепенно денег у сайта стало меньше, на аренду офиса и содержание большой команды уже не хватало, и я начал работать дома. Это сильно упростило мою жизнь: не надо было никуда ломиться с утра, надо было только иметь телефон, диктофон — звонить и брать отзывы к новостям. Также я сотрудничал с порталом «Союз заключённых», обрабатывал почту, писал про систему ФСИН и изменения в ней, про пытки, публиковал отчеты региональных ОНК, делал пресс-релизы с политических акций для местного отделения «Другой России»‌.

После освобождения особого контроля за мной со стороны силовиков не было. На работе тоже — всё, что я должен был по их требованиям сделать, я делал, никто мозги мне не ебал. Я мог поучаствовать в акции протеста, куда-то пропасть на сутки. Никто меня не ругал, не грозил увольнением. Но особо я не участвовал в движе, потому что ограничивал условный срок. Так длилось с 2006 до 2012 года. 

За это время в Нижнем Новгороде было много разных акций, я даже в чем-то участвовал, несмотря на условку. Таких, где предполагалось винтилово, я, разумеется, избегал, но только пока действовал испытательный срок. Потом уже ходил и на те, где задерживали — одной из таких была акция в поддержку Таисии Осиповой‌. 

Помню, конечно, «марши несогласных», собрания Национальной ассамблеи в Москве, куда мы из Нижнего ездили кто в качестве делегатов, кто в качестве охраны‌. Ну и в этот период уже власть активно нас давила, запрещали партию, флаги, газеты партийные, уголовные дела возбуждались «по факту продолжения деятельности запрещенной организации». Было много акций социальной направленности, всякие традиционные типа шествий на 1 мая. Конечно много сил было брошено на Стратегию-31‌. Но партийная работа скорее отходила на второй план.

«Марш миллионов», раскол в оппозиции и «Болотное дело»

На волне протестных акций, связанных с процессом над Таисей Осиповой, я познакомился с Дженни [Курпен]‌. Я участвовал в Нижнем Новгороде в акции в поддержку Осиповой, а Дженни сотрудничала с правозащитниками. Мы с Дженни поддерживали связь, я останавливался у неё, когда приезжал в Москву, и мы вместе ходили на акции. Позже возникли романтические чувства.

Я был и на Площади революции в конце 2011 года‌. Сначала парламентские выборы были, начались массовые акции протестов, «Болотка» первая‌. Тогда произошёл знаменитый раскол в оппозиции — когда народ увели на Болотку с Площади Революции, а мы остались с [Эдуардом] Лимоновым. Потом президентские выборы, [и накануне инаугурации] был намечен Марш миллионов‌. Мы с Дженни туда приехали поддержать движ, я даже не участвовал в самом марше. Мы вышли в центре Москвы на станции «Тверская», и нас всех сразу забрали в мусарню. На нас составили протоколы то ли за неповиновения сотрудникам полиции, то ли за нарушения правил участия в митинге. 

Тогда нас в мусарне не мурыжили, освободили в тот же вечер. Но позже, в Нижнем, нами интересовались, хотели повестку в суд по этим нарушениям вручить. А потом СК начал отчитываться о поимке участников акции на «Болотной». Нас стали искать опера. Мы спалили этих пидарасов разок у дома.

Мы тогда с Дженни решили в один день практически, что надо съебаться. Прикинули, куда мы можем свалить. Поскольку у меня не было ни заграна (я никогда его не делал), ни визы, то решили, что можно ехать в Украину — там у Дженни были друзья. Пересекать границу с какой-либо другой страной было опасно, а в Украину въезд тогда был свободным. Нашли денег на билет и уехали. С собой я взял документы, жёсткий диск из компьютера выдрал, ключи от дома и копию приговора [по делу о захвате АП].

Знакомые к отъезду отнеслись с пониманием. Уже были такие ситуации, когда наши [сторонники Эдуарда Лимонова] уезжали и просили убежища в Украине — например, Михаил Ганган‌.

Жизнь в Украине, беженцы-оппозиционеры и страх ареста

В Украине нашлись хорошие люди, которые нам помогли с жильём. Первое время мы жили с Дженни у одного человека, никак не связанного с политической движухой. Но потом, когда беженцев стало больше, мы друг с другом перезнакомились и решили снимать общую квартиру, платили поровну с ребятами. Многие из них были политическими беженцами: тех, кто оказался в такой же ситуации, мы повидали тогда много. Были сторонники Навального, были анархисты, были сторонники Немцова, Яшина. Разные абсолютно персонажи. Были ребята по делу Antifa-RASH. В основном, конечно, по Болотной. Бежавших из России объединял всегда только мусорской беспредел: преследования, желание мусоров себе наработать погоны на всей этой хуйне. 

Против некоторых был настоящий террор: камнями разбивали окна, машины портили, устраивали бесконечные обыски, изымали технику. Естественно, когда надо было состряпать дело в отношении нациков или антифашистов, то менты и пытками не брезговали. 

Может быть, это было такое указание специальное для всех оперов, или сотрудники нижегородского центра «Э» были такие инициативные и обкатывали разные стратегии давления на людей.

Мы [с Дженни] решили запрашивать статус беженцев в Украине и привлекать внимание к «Болотному делу», рассказывать о нём ещё и ещё. Поднять эту тему, рассказать, что людей арестовывают за митинги, что есть такие, как мы, беженцы, кто уезжает из-за преследования из страны. Мы общались с прессой, распространяли информацию в соцсетях, участвовали в мероприятиях, посвященных жизни беженцев, преследовании активистов в РФ и т.п. О нас начали писать журналисты. «Рен-ТВ» приезжали к нам в Киев в гости, снимали репортаж дома у нас. Приехали с камерами, со всей хуйнёй, это было утомительно очень.

Государственные органы [Украины], тогда вели себя как пидорасы, чё тут скрывать. В то время были точно полнейшие мрази, как и в России. Тогда был [Виктор] Янукович президент, и те, кто на момент его сроков имел убежище в Украине, получали его ещё при [Викторе] Ющенко.

Украина нам не дала статус беженцев. Мы обжаловали эти отказы. Ходили в суды. Вступили в процедуру УВКБ ООН‌: через них пытались получить статус беженцев ООНовский. Это было бесконечно долго. При этом мы чувствовали, что граница с Россией дырявая, и не было никакого ощущения безопасности, хоть я и Дженни уже были в другой стране. Когда похитили и увезли в Россию Развозжаева‌, мы вообще охуели от такого явления. Как-то поехали путешествовать по Украине: во Львов, Черновцы, Ужгород. В Ужгороде на вокзале доебался мусор — решил, что мы пытаемся границу пересечь. Мы стали быковать в ответ. Позвонили адвокату. Как-то разрулили. Было неприятно осознавать, что за нами следят, что даже на вокзале встречают. 

Переезд в Финляндию и конфликт с партией

В Управлении Верховного комиссариата ООН по делам беженцев в какой-то момент нас признали беженцами и людьми, которым требуется защита, после чего начали искать страну, которая примет нас.

С ним тебя могут по квоте забрать куда-то в одну из принимающих стран: в Финляндию, в Швецию. Так получилось, что когда мы получили этот статус, нас сразу забрали сюда, в Сало‌: мы не жили в [фильтрационных] лагерях беженцев, нам сразу сняли квартиру тут. 

В Финляндию попали осенью 2013 года. Прилетели из Украины в Хельсинки на самолете. До Сало ехали полтора часа на автобусе. В городе нас встретили соцработники, проводили домой и сразу заселили в квартиру.

В 2014 году, когда случился Майдан, а позже начались Донбасс и Крым, я уже уехал из Киева и жил в Финляндии. С Крымом, я думаю, что Россия поступила так очень зря. Вообще не понятно, когда разгребётся это дерьмо и разгребётся ли вообще. И разгребать другим поколениям придётся. Это не в Сирии разбомбить какой-нибудь никому не известный город, и никто не знает, где там эта Сирия, существует ли она. Украина же — это здесь, ближе украинцев и белорусов в культурном, языковом плане нет никого. Это принесло столько проблем всем вообще — и украинцам, и самим русским... 

Развязывать войну со страной, в которой у россиян тысячи родственников, друзей, связей, столько близкого, общего... Мне кажется, что это реально был пиздец.

У меня тогда и разошлись пути с партией. Это было очень тяжело. Партия сразу подхватила антиреволюционные тренды по украинскому вопросу, говорила, что надо задавить всю эту хуйню, что на Майдане нацисты и фашисты: «Ля-ля-ля, Майдан — зло». Я пытался найти оправдания этой партийной позиции, но не нашел. Прожив в Украине год и пообщавшись с людьми, которые там жили, я понял, что никакие они, на хуй, не фашисты. Новое руководство Украины тогда, конечо, нахуевертило с языковым законом‌, глупо было. Но никто меня там на вилах не таскал за то, что я говорю по-русски. 

Тогда у меня не было своего фейсбука ещё, и я в дженнином написал: «Так нельзя. Майдан — это люди. Нельзя их ни танками давить, ни убивать». Был яростный срач в комментариях, я со всеми разругался, и на этом всё закончилось. Я до сих пор по-моему ни с кем не общался, с кем срался тогда в комментах. Таисия Осипова, за которую я акции проводил, вышла уже, кстати, из тюрьмы, я видел даже какие-то её высказывания в ВК: «Пиздец вам, хохлы, щас мой муж‌ вам покажет».

Мне приходит в голову опыт Финляндии, которая признала ингерманландцев‌ частью финского народа, пригласила их сюда жить‌. Первых приехавших местные не принимали, но программа работала, люди приезжали, их поддерживало государство, давало им возможность встать на ноги, заниматься делом, заводить семьи. Тут как бы война [как ради спасения русскоязычного населения на востоке Украины] не понадобилась. Не нужно было бомбить Карелию, чтобы оттуда забрать ингерманландцев. Они сами захотели приехать.

Женщина, которая занималась со мной финским и готовила меня к экзаменам — ингерманладка. Она работала долго учительницей в школе в России, а потом, когда началась эта программа, приехала сюда и начала здесь активно учиться, работать и стала преподавателем финского языка. Работала преподавателем детским, потом для взрослых, потом в городском совете. Тут, в Сало, её знают все.

Интеграция в финское общество, стереотипы о финнах и уход за детьми

До миграции я ничего вообще о Финляндии не знал, кроме Зимней войны, муми-троллей и Туве Янссон. Тут есть программа интеграции, она идет два или три года. Нужно ходить на курсы, где тебе рассказывают о стране, её культуре и истории, дают базовые знания языка. Поскольку люди мигрируют из разных стран, им рассказывают всякие банальные вещи: что женщина тоже человек и что геев бить нежелательно. Примерный состав стран на курсах такой: Ирак, Иран, Афганистан, Болгария, Россия, Эстония, Украина, Сирия, Сомали.

Пока ходишь на курсы, получаешь пособие по безработице, потом дается еще время просто попинать хуй, решить какие-то свои бытовые вопросы, придумать, какой работой будешь заниматься в будущем. Пока мы первое время стояли на бирже труда как безработные, приходили в себя потихоньку, нас не ебали, не требовали, чтобы мы завтра пошли на работу. 

На этих курсах рассказывали про стереотипы: «Считается, что финны очень закрытые необщительные люди. Это действительно так: если финн не захочет с вами общаться, не обижайтесь, просто мы такие вот люди закрытые». Но это хуйня: на улице постоянно пристают какие-то бабки, пьянчуги, всем чё-то надо. 

Это я — необщительный, закрытый человек: нижегородский мордвин, финно-угор, я им брат, но я буду пострашнее, чем они. 

Еще есть стереотип, что финны в сауну ходят каждые пять минут — это действительно так. Еще кофе пьют постоянно, а я не пью, и никогда не пил, мне не нравится. Я чай люблю, пью каждый день. Тут есть пропаганда спорта: надо двигаться, в любом возрасте. Скандинавской ходьбой хотя бы, ещё чем-то. Я хожу в спортзал.

Я часто в магазинах слышу славянскую речь, не понимаю, о чем говорят, но чувствую, что братушки: сюда из Польши люди приезжают, из Сербии. Их нанимают разнорабочими на новые предприятия. Русских или русскоговорящих тут тоже много, часто слышу русскую речь.

С Россией мою нынешнюю жизнь в Финляндии сравнивать сложно. Это разные истории совершенно. Разный уровень жизни, зарплат, разные цены, да и с момента отъезда столько времени прошло.

То же с детьми [от Дженни Курпен]. Первый сын Стёпа появился в 2015-м, второй Петер в 2018-м. В России-то у меня не было детей, мне сложно сказать, где соцподдержка лучше, но думаю, что здесь. В Финляндии хорошие условия для родительства. Например, тут существует возможность обратиться к так называемой «семье поддержки»: это может быть семейная пара или один человек, со своими детьми или без, к которому можно раз в месяц на выходные отправить своих детей, чтоб тупо отдохнуть от них или заняться собой. Все расходы берет на себя муниципалитет. Естественно это не просто человек с улицы: с ним проводятся консультации, смотрят, какие условия проживания и т.д. Если ты родитель-одиночка, то можешь рассчитывать на помощь денежную. Я, например, живу вдвоем со своим сыном, и получаю пособие на жильё, детское пособие. Детское пособие ежемесячно получают все семьи на каждого ребенка до 16 лет. А сумма пособия на жилье рассчитывается из состава семьи и доходов. Про цифры не хочу говорить — потому что не хочу, чтобы кто-то высчитывал мои скорбные копейки.

Отношения с Дженни мы не регистрировали. Когда появились дети, не было проблем, чтобы записать меня отцом. Сложно оказалось, когда мы расстались: нужно было доказать государству, что мы больше не пара, живем раздельно, что у нас отдельные бюджеты, и что дети у нас живут раздельно, а значит, пособия нам надо платить разные.

Сейчас дети могут у меня остаться, могут у неё, могут по-отдельности. То Дженни, то я оставляем у себя детей переночевать, забираем из детского сада — короче, пока в одном городе живем, в принципе друг друга поддерживаем. Мы сразу решили, что нахуя ссориться из-за этого, ведь мы столько прошли вместе. Зачем нам врагами становиться? Мы люди ответственные, взрослые, мы пытаемся создать для детей комфортные условия, но и скидывать на одного из нас обоих детей было неправильно.

​Уже два или три года я работаю в цеху деревообработки. Мы реставрируем старую мебель. Рядом делают новую мебель, есть цех обработки металла, швейный цех, сборка, сварка. В последнее время я занимаюсь тем, что подготавливаю мебель к покраске: снимаю старую краску или лак, ремонтирую: например, если стул качается или его части разболтались, то я разбираю и склеиваю заново. Дырки, сколы, трещины шпаклюю. Если нужно заменить какую-то деталь, если что-то сломалось и не подлежит ремонту, то это я обычно передаю профессиональным столярам. Потом я этот стул шлифую хорошенько и отдаю в малярку либо могу сам покрыть маслом, воском.

Когда я только пришел на это предприятие, меня поставили помощником маляра. Потом маляр ушел на пенсию, и год или около красил мебель я. Потом у нас открыли совместное предприятие с другой фирмой: там нужно было покрывать металлические изделия порошковой краской и в печь ставить плавиться. Меня как раз туда перевели. Мне нравилось, и классно было освоить что-то новое. Но где-то через полгода это предприятие загнулось, и тогда мне предложили вернуться в столярный цех, но не в малярку, а заниматься подготовкой мебели. Там я и работаю до сих пор.

Работы у нас очень много, это востребованная услуга по ремонту и перекраске мебели. Часто нам привозят древних пыльных мамонтов с изъеденными червями ножками, купленных на блошиных рынках, то есть шкафы, комоды, кресла-качалки, деревянные софы. Предприятие муниципальное, поэтому платят не так-то много. За вычетом налога и всякой хуйни у меня в месяц выходит около 1200 евро. По местным расценкам это — дерьмо. Без поддержки государства я не справился бы со всеми этими делами, получаю субсидии на жильё, на детский сад. Работу менять не планирую. Нормально себя на ней чувствую. Может быть потом. 

Социальная программа тут хорошая, не дадут на днище упасть, если сам не захочешь.

В Финляндии я не занимаюсь политическим активизмом. Всякая движуха по российской повестке звучит на акциях в Хельсинки, а туда выезжать не всегда удобно, особенно в будние дни. Да и редко это бывает. В последний раз я видел информацию про акции в поддержку Навального. Это были небольшие митинги, большие собирать сейчас нельзя. Может быть я поучаствую в чем-нибудь, когда ограничения в связи с пандемией снимут. Коронавирус сильнее всего гуляет по столичному региону.

Несколько лет назад — три или четыре —  в Сало я участвовал в шествии против закрытии городского роддома. Но это не помогло — его закрыли. 

Финляндия не то чтобы прямо какая-то открыточная страна с пряничными домиками, здесь есть и дно, и грязь, и дерьмо. 

О жизни в Финляндии и возможном возвращении в Россию

Сейчас моя жизнь устроена так: я работаю, тренируюсь, сижу с детьми. Хожу на концерты куда-нибудь, но здесь, блять, очень их мало. Мероприятий самих много: от церковных концертов до блэк-метал гигов, но мне приходится ломиться обычно в Хельсинки, чтобы чётко затусить.

Помню, что я прямо от души сходил на гиг Evil Conduct‌ в конце 2019-го, это старая банда из Голландии. Было такое камерное мероприятие. Пришли ребята на стиле, ходили все такие манерные, пивко потягивали, это было всё очень хорошо. Только звук поносный был, прямо дрянь, но поскольку я все эти песни наизусть знаю, мозг сам музыку воспроизводил. И всё-таки это сопряжено с мучениями: ехать в Хельсинки, потом, если концерт заканчивается в 11 или в полночь, пиздовать на автостанцию. Ночных автобусов из столицы два. В два часа ночи и в четыре, если ты не успел на тот, что в два, то, значит, приезжаешь домой в шесть, а в семь уже на работу.

Я говорю по-фински, сдал недавно языковой тест. Набрал достаточно баллов, чтобы получать гражданство. Для этого нужно заполнить анкету, ввести результат языкового теста, приложить справку о зарплате, если ты работаешь, и трудовой договор. Написать, куда ты выезжал из Финляндии. Дальше отправляешь заявку, забиваешь время в миграционной службе, привозишь туда оригинал документов и какое-то время ждёшь. 

Я пока не получил гражданство. Выяснилось, что я неправильно оформил заявку и надо было заново подавать. Затем пандемия, в миграционке сократили штат, и я полгода ждал возврата пошлины. Короче вся эта возня тупая длится до сих пор.

Не то, чтобы я скучаю по России, но, однажды, когда появится возможность приехать, я, конечно, съезжу в Нижний, погуляю по городу, пообщаюсь с родственниками, друзьями. Иногда какие-то воспоминания накатывают, и думаю: «Вот, да, там школа, ебучая сраная школа, как я тебя ненавижу, но ведь я уже никогда больше не пройду по этим сраным ступенькам, не пробегу по ним вверх-вниз». 

Может быть, и здание школы этой будет стоять, но это будет уже другая школа, там прошел 30 раз ремонт, уже все внутри поменялось. И мою жизнь теперь не узнать тоже.

Что касается общения с бывшими однопартийцами, в последнее время восстановил некоторые из контактов, а с кем-то и до этого поддерживал связь — в основном это бывшие подельники и те, кто тоже по тем или иным причинам ушел из партии в разные годы. Про [партию-«преемницу» НБП] «Другую Россию» даже и не знаю, что сказать. Единственное, вижу — это преобладание внешней политики в повестке, а это мне не очень интересно. Я всегда считал, что самое важное это внутренняя повестка, социальная. 

Пока я живу в Финляндии и остаюсь тут. Всё, конечно, может поменяться. Спроси меня в 20 лет «планируешь ли ты в России оставаться?», я бы сказал, что планирую. А потом — хуяк! — и ты в Финляндии.