Интернат — больница — улица. Дневник сиделки, которая ухаживает за подопечными ПНИ во время госпитализации

«Осенью прошлого года я устроилась на работу в психоневрологический интернат. В мои обязанности, помимо перекуров с проживающими и ежедневных прогулок через лес в любую погоду от электрички к интернату и обратно, входило сопровождение жителей ПНИ в больницы. Проще говоря — работа сиделкой».

О том, что происходит в медицинских учреждениях Петербурга, в художественных заметках рассказывает социальная работница Аня Пронина: как из-за нехватки мест пациенты вынуждены лежать в коридорах, соседи по палате орут друг на друга матом и радуются просмотру сказок и стрижке ногтей маникюрными ножницами, в больницы, где почти ни у кого нет зубов, привозят крепкие яблоки, а одинокие люди, которых некуда выписывать, проводят в палате долгие месяцы и встречают свои дни рождения на больничных койках.

Х/б трусы в цветочек

Первая госпитализация случилась буквально через месяц моего пребывания на новой должности. Одного из подопечных, Женю, увезли на скорой. Я была почти в панике: нужно ехать в больницу на проспект Ветеранов к 9 утра, разговаривать с главврачом и впервые в жизни самостоятельно менять памперс. Последнее, надо сказать, пугало меня меньше всего.

В первый день госпитализации Женя лежал в коридоре. Больничных коек не хватало, кто-то даже выписаться успевал раньше, чем переехать в палату.

Мы с Женей привлекали много внимания — к 26 годам его рост составлял не более 90 сантиметров, и принять его за взрослого с первого взгляда было действительно непросто. Мне приходилось отвечать на вопросы, ловить любопытствующие взгляды и получать сочувствующие презенты в виде печенья, конфет и яблок. Я объясняла, что Женя их съесть не сможет. Тогда мне отвечали: «Ну, съешь сама!» Одна резвая старушка, проходя мимо нас и улыбаясь, молча положила несколько конфет прямо в Женину кровать.

Над кроватью каждого пациента висела бумажка с написанными от руки именем, возрастом и диагнозом. Диагнозы сокращали, и мне пришлось угадывать, что значит «хр. бр.»‌ на Жениной карточке.

На следующий день место в одной из палат освободилось. Нашими соседями стали мужчины разных возрастов. Один был высокий, худой и без единого зуба во рту. Он постоянно забывал, где туалет, и иногда подолгу бродил по коридору, пока одна из санитарок не указывала ему направление. Другой был моложе и крепче, любил болтать и часто ругался матом на третьего — бездомного седого старика.

У старика были длинные волосы и борода и крепкие, давно не стриженные ногти. Он не вставал с кровати, и выполнять любые действия самостоятельно ему было трудно, поэтому он часто обращался ко мне с самыми разными, порой странными просьбами: закрыть или открыть окно, переложить хлеб с тумбочки на подоконник, дать одеяло. Я пыталась объяснить, что моя приоритетная задача — уход за Женей, и когда я отказалась убирать из кровати старика простыню, он вытащил её из-под себя сам, скомкал и бросил на пол рядом с кроватью говорливого соседа. Тот раскричался и обматерил бездомного. Простыня полетела обратно в кровать, но вскоре вновь оказалась на полу.

Спустя какое-то время в палату зашел санитар, держа в руках черный пакет с надписью «fa». Внутри него оказалась одежда, приготовленная к выписке старика. 

Помня, что он бездомный, я спросила, куда его отправят после больницы. Санитар ответил, что в какой-то из ПНИ в отделение милосердия. От этой новости стало горько.

Одежда в пакете для бездомного оказалась женской — первыми санитар извлек хлопковые трусы в мелкий цветочек и громко рассмеялся. Такие трусы в детстве я видела у своих бабушек, они с мамой называли их хэбэшными. Следом за трусами санитар достал из пакета розовый кардиган на пуговицах, и по палате прошлась вторая волна хохота. На вопросы старика о том, куда его отправляют, санитар отвечал шутками про Московский вокзал. Мне казалось это жестоким, но смешным.

После одной из подобных шуток санитар повернулся в мою сторону и сказал: «Вы же понимаете, что я несерьезно, да? По-другому здесь просто невозможно работать».

«Айболит» и маникюрные ножницы

Вторая госпитализация случилась спустя несколько месяцев. Утром мне позвонила медсестра из интерната и попросила поехать к Асе. Положив в сумку желтые галоши на сменку, термос с травяным чаем и пряжу со спицами, я поехала в Петергоф. На этот раз паники не было.

Даже с виду петергофская больница показалась мне куда приличнее, чем на проспекте Ветеранов. Войдя внутрь, я лишь сильнее убедилась в своем впечатлении — все пациенты лежали в палатах, а в туалете не было тошнотворного запаха табака. И если Женю даже не пытались кормить, поскольку протертого стола в больнице попросту не предполагалось, а памперс ему никто не менял ровно до моего прихода, то Асе повезло намного больше. От соседки по палате я узнала, что памперс им меняют три раза в день, а тем, кому положено, дают блендеренную еду.

Из четырех кроватей в палате оказались заняты три. На одной, в углу, лежала Ася, а на двух других при входе — Светлана, 74-летняя женщина, которая не помнила, как долго она лежала в больнице, и старушка 90 лет, имени которой я так и не узнала.

Как только я вошла в палату, услышала крик старушки. Поначалу это были просто звуки, в которых угадывался слог «ма», потом женщина стала громко выкрикивать слова «мама», «дом» и «Маша». Машей оказалась ее дочь, которая регулярно приходила к матери и, по рассказам Светланы, кормила их обеих йогуртами и детской молочной кашей. Довольно скоро стало понятно, что крики соседки изрядно утомили Светлану, на них она негромко, но уверенно отвечала: «Да заткнись ты!» и «Закрой варежку». Это не помогало, и старушка начинала кричать еще громче.

Когда из уст женщины вырвалось нечто похожее на «пить», я подошла и попробовала напоить ее водой из бутылки, что стояла на прикроватной тумбочке. Как только я отошла, старушка вновь стала звать свою дочь.

На следующий день я снова приехала к Асе, и когда вошла в палату, сразу заметила пустую кровать.

— Выписали? — спросила я.

— Умерла, — сказала Светлана.

Я не знала, что ответить, но Светлана продолжила:

— Она кричала «Маша, помоги», а я ей говорю: закрой варежку. А утром умерла.

Глаза Светланы наполнились слезами. Она так и не смогла вспомнить имя старушки, как иногда не могла вспомнить, был ли уже обед и что она ела вчера на ужин.

Мы со Светланой много общались после. Она не была навязчивой, иногда просила о помощи и очень радовалась, когда я включала Асе сказки.

— А включишь еще какую-нибудь? — спрашивала она меня, когда прежняя подходила к концу.

Так за два дня мы посмотрели Русалочку, Золушку, Айболита, сказки о царе Салтане, о рыбаке и рыбке и о мертвой царевне и семи богатырях. Я с интересом расспрашивала Светлану о ее прежней жизни. В молодости она работала крановщицей и паяла платы по схемам, муж и сын умерли давно, а невестка с внуками живут в Москве. Навещала Светлану только подруга, и то всего один раз.

Я покупала для Светланы такие же йогурты, как и для Аси. Им она радовалась не меньше, чем сказкам. Говорила, «вкуснятина». В один из дней она попросила меня принести маникюрные ножницы. И когда я подстригла ей ногти на руках, она тоже очень радовалась.

Однажды в разговоре с друзьями о страхе перед смертью я сказала, что больше всего боюсь умереть в одиночестве. Надо ли говорить, что этот страх никуда не исчез.

Камешек в ботинке

Был последний день Асиного нахождения в больнице. Дождавшись окончания ужина, я засобиралась домой. Ехать на автобусе совсем не хотелось, от одной мысли о новеньком лазурном волгабасе меня стало подташнивать, и я решила пойти на электричку через парк.

Отпустив контроль, я всего дважды посмотрела маршрут до станции, и в итоге пару раз свернула не туда. Парк был пуст. На пути мне повстречались лишь смелые лыжники, скользившие навстречу друг другу по хрупкой, кое-где уже растаявшей поверхности небольшого озера. Пели птицы, и на их щебетание я отвечала шарканьем и хлюпаньем подошв. 

В правый ботинок попал мелкий камешек, больно вонзившись в пятку. Похожим образом в какую-то из частей моего тела сегодня вонзились слова Светланы: «Если будешь икать, то это я про тебя вспоминаю». Вот только беда в том, что их никак не вытряхнешь, ни сняв ботинок, ни даже раздевшись догола.

Так выходит, что в больницах мне тяжелее, чем в интернате. И я больше совсем не хочу никого сопровождать во время госпитализаций.

«Всё такая же куколка»

«Кадров не хватает, кто на больничном, кто в отпуске. Выручайте». По велению судьбы и старшей медсестры отделения я снова оказалась в петергофской больнице, сопровождая едва знакомого мне парня по имени Дима.

Предыдущие поездки изрядно меня измотали, тесной эмоциональной связи с Димой у нас не было, общаться с ним у меня выходило с трудом. Покормив его через гастростому и поменяв памперс, я уходила в холл сидеть на диване, обитом коричневым и скользким кожзамом.

Периодически ко мне подсаживались люди из других палат. Кто-то приходил взять книгу со стоящих у диванов журнальных столиков, а кто-то — поговорить по телефону с подругой. К обеду все разбрелись по своим палатам, и я осталась на диване одна, вывязывая спицами очередной ряд узора. По всему коридору разносились грохот тележки с едой и хриплые крики женщины.

Палату, из которой доносился звук, я нашла не сразу. В маленькой одноместной комнатке лежала худая пожилая женщина. Войдя в палату, я сходу спросила, нужна ли ей помощь. Когда она повернулась и посмотрела на меня, чуть приподняв голову, я заметила на ее лице пугающе черные тонкие губы, провалившиеся внутрь рта, в котором совсем не было зубов. Открыв рот, она пыталась ответить на мой вопрос, но не смогла произнести ни слова и продолжала издавать звуки хриплым и уверенным голосом. Не знаю точно как, но по ним я догадалась, что ей холодно. Я взяла одеяло, укутала ее распухшие ноги и закрыла окно. По ее лицу, ставшему расслабленным и спокойным, я поняла, что, кажется, сделала всё правильно, и вышла в холл.

Навстречу мне шла буфетчица, гремя тележкой, на которой стояла большая металлическая миска с зелеными яблоками. «Возьмите яблочко, никто не берет, а их вон еще сколько», — обратилась ко мне женщина. Яблок мне совсем не хотелось, но я спросила ее, почему от них отказываются пациенты. «Так зубов почти ни у кого нет, а яблоки крепкие. Других нам не возят». 

Взять несколько яблок из миски охотно согласилась постовая медсестра, а я молча отправилась кормить Диму.

Дима лежал в 26-й палате. Прямо по соседству, в 28-й, два месяца назад я познакомилась со Светланой. Всё это время я не решалась заглянуть туда: боялась, что увижу Светлану в том же положении на той же койке. Так и вышло.

Светлана не сразу вспомнила мое имя, но отметила, что я нисколько не изменилась. «Всё такая же куколка», — произнесла она. Она попросила напоить ее обеденным компотом из шиповника и налить воды. Когда я подошла к ее прикроватной тумбочке, то заметила лежащую на ней поздравительную открытку. Видимо, лежа на белом больничном белье, она и провела свой день рождения.

Позже в коридоре я встретила знакомую мне по прошлым визитам санитарку и спросила, как долго Светлана находится в больнице. «Где-то полгода», — сказала санитарка. Ответ на вопрос, не собираются ли ее выписывать, был еще более неутешительным: «Некуда».

Надо ли говорить, что история Светланы — лишь одна из немногих. Я долго думала, как помочь Светлане, но смогла только однажды оставить ей передачку на КПП, собрав немного денег благодаря друзьям.

Через четыре месяца я приеду в эту больницу снова, чтобы навестить девушку из интерната, но в отделение терапии меня не пустит охранник. И я так и не узнаю, занял ли койку справа от входа в 28-ю палату кто-то другой или на ней всё так же лежит Светлана.