Самиздат начинает серию документальных полевых публикаций независимого фотокорреспондента, работающего в зоне боевых действий. «Донбасский дневник» из мира, охваченного «спецоперацией», описывает, что довелось своими глазами увидеть нашему коллеге за 6 месяцев войны на востоке Украины. Рассказывая о судьбах людей через истории солдат и жителей, эти очерки из Мариуполя, Донецка, Луганска и других горячих точек без цензуры передают реальные голоса войны. Репортер, до сих пор находящийся рядом с линией фронта, будет еженедельно публиковать в самиздате как записи о первых месяцах войны, так и последние сводки трагических событий.
В первой записи личного дневника корреспондент самиздата, вернувшись в опустевший после шести месяцев войны и переживающий обстрелы Донецк, рассказывает, как война превращает солдат-ополченцев в искалеченных стариков, в то время как чиновники в эфире врут о количестве погибших, а не под камеры признаются — «их намного больше».
Когда-то в Донбассе были распространены копанки — нелегальные шахты, в которых добывали уголь и перепродавали местным поставщикам. Их делали в полях, посадках, маскировали травой и рыли вниз, пока выдерживали опоры. Иногда их протяженность достигала нескольких километров, и местные шутили, что ты мог залезть в Донецке, а выползти под Мариуполем. Когда-то в Донбассе добывали уголь, теперь тут превращают в него людей.
Я приехал в первую командировку в середине марта, когда Мариуполь только окружили. Через блокпосты по обстреливаемым улицам оттуда выползали люди, голодные и обгоревшие, с разбитыми домами и погибшими родными, они бежали куда угодно, только бы подальше от сжимающегося кольца, в который стискивали город. Я видел, как они проходили мимо неприкрытых тел, бросая вещи и родню, и как другие возвращались в подвалы, чтобы умереть в кругу семьи, готовые остаться под завалом, если ракета попадет в их дом.
Я видел дома, в которых не было не обгоревших окон, снаряды, падающие вниз и не взрывающиеся при падении, осколки, летящие во все стороны, горящие дома, опорники, квартиры, и как хоронят в воронке тела соседей, присыпав их сверху мусором и ветками, я видел, как ракеты обменивают на людей, как женщина цепляется за пакет с водой и как чернеет кожа под тремя слоями куртки, если не мыть ее сорок пять дней. Мне нечем хвастаться, я ничего не видел.
Меня отправили во вторую командировку, когда фронт уже начал замерзать. Из Москвы в Ростов, из Ростова к КПП, от КПП к Донецку на машине, держась подальше от ростовских перевозчиков-барыг, готовых отвести тебя куда угодно за тройную цену и бросить на полпути к границе. Дорога, казавшаяся долгой, пролетела за один момент. Москвы уже как будто не было, мы ехали мимо полей, заброшенных антрацитных городов, и я чувствовал, как раздается звук привычной канонады. Люди в машине спали в креслах, как в спинках кинотеатра. Я ловил себя на мысли, что хочу, чтобы все одномоментно превратилось тут в пустыню, наступил постапокалипсис, и люди вдруг исчезли, перенесясь в другую реальность, противоположную этой. Утро еще не наступило, и в окна машины попадал неяркий свет. На вокзале, к которому мы подъезжали, недавно погибли от обстрела люди, поэтому остановки были обложены песком.
Я поднялся в квартиру, снял вещи, кинул на кровать бронежилет и приоткрыл окно. В квартире не было воды, как и в остальных квартирах. Открыв городские сводки, я увидел новость, что ВСУ обстреляли фильтровальную станцию, и ремонтники смогут выехать на место только тогда, когда там станет безопасно. Значит, ждать придется долго. Внизу соседи шли к большому чану с технической водой, трубы к которому тянулись из подстанции. Они собирали в баклажки техническую воду и возвращались снова с чистыми бутылками. Вода из крана пенилась и переливалась всеми оттенками желтого, отдавая запахом химических соединений. Те, кто был посмелее, не брезговал ей мыться, другие же использовали ее только для того, чтобы смыть толчок. Наивный, я думал, что обойдусь без этого, и, взяв аккредитацию, поехал в центр города.
Я направился в центральную больницу, чтобы встретиться с мужчиной, который должен был навестить своего друга. Я зашел в магазин, чтобы взять какие-то продукты и услышал, как женщина на кассе спрашивала, принимают ли они и гривны, и рубли. Мужчина встретил меня у входа в госпиталь. Мы зашли внутрь, надели бахилы и поднялись на третий этаж. Он попросил подождать у палаты, чтобы проверить, можно ли мне туда зайти. Мимо проходили врачи, медсестры, они тащили на тележках грязных и обескровленных солдат с отрезанными кусками формы, из которых торчали бинты и розовые внутренности. В коридоре пахло спиртом. Мужчина позвал меня внутрь.
В палате лежали солдаты-ополченцы, но вместо подтянутых и молодых ребят я увидел старых и сбитых стариков.
Только в одном углу лежал почти что мальчик, за которым нежно ухаживала девушка, старавшаяся предупредить каждое его движение. Напарник мужчины лежал без ног на больничной койке. Нижнюю часть туловища лишь слегка прикрывала тряпка. Он зацепился рукой за балку, висящую наверху, и удивленно посмотрел в мои глаза. Рядом другая женщина, постарше, лежала с мужем и листала ему глянцевый журнал, пока он ласково смотрел в ее затылок и несерьезно слушал.
Холодильник в палате был забит едой, я понял, что напрасно покупал продукты. Мужчина в это время пытался ободрить своего напарника. Он шутил, что теперь у него наконец-то будет время заняться гаражом, что нужно учиться пользоваться протезом и что его еще все ждет впереди, а сам напарник, тусклый и молчаливый, в этот момент ерзал на койке и старался принять удобную позу. Нижняя часть ампутированных ног сочилась черной жидкостью. Она оставляла пятна на простыне, и их постоянно перебинтовывали. Это был тротил, впитавшийся в кожу в момент взрыва. Мы поговорили еще немного, и на прощание мужчина сказал, что остается для него всегда доступен и что сейчас он сам придет домой и сварит балку для больничной койки, чтобы ему не нужно было напрягаться.
Мы вышли из больницы на свежий воздух. Навстречу шли только девушки и пожилые люди — всех молодых мужчин мобилизовали в армию, от этого казалось, что город словно выкошен наполовину. Потери ополчения не шли в официальный зачет Минобороны, и их считала только собственная служба.
Прошло несколько секунд тяжелого молчания прежде чем мужчина признался, что его напарник хотел покончить жизнь самоубийством, когда с ним это произошло. Он просил бросить его там или застрелить, когда его тащили раненого вдоль окопов. Их группу бросили на штурм, сказав, что впереди все чисто, а когда те оказались в поле, их накрыли минометным огнем. В тот момент их должна была прикрыть артиллерия, но этого не случилось.
Он и другой солдат спрятались в воронке, когда их начали закидывать гранатами. Одна из них упала рядом, и он отпрыгнул в сторону, ногами к взрыву, как это отрабатывают на учениях. Все знали, что приказ мудацкий, но ведь приказы не обсуждаются. Теперь он лежит, прикованный к кровати. Они были знакомы много лет и раньше работали в паре снайперов. Мужчина рассказывал про расчеты траектории пули; про то, как можно долго находиться в неподвижном положении, глядя в прицел; про разницу снайперских винтовок — украинских, российских и тех, которые есть у ополчения; про то, как линия соприкосновения за эти годы обросла минами и растяжками и как он потерял молодого напарника, который стал неосторожен и подорвался в лесу на растяжке в один из дней. Он смотрел куда-то в сторону спокойными холодными глазами, и мне казалось, что люди с такими спокойными холодными глазами, наверное, и становятся снайперами.
Я пошел на брифинг по военной обстановке, который вел Эдуард Басурин — «говорящая голова» народной милиции ДНР. Каждый вечер, сурово и неумолимо, он зачитывал в эфире список погибших, количество обстрелянных домов и выпущенных по городу снарядов, характеризуя действия противника одинаковыми формулировками: «фашисты сегодня снова применили запрещенные боеприпасы», «украинские бандформирования терроризируют город», «жители республики то-то и то-то». В конце эфира прозвучали потери ополчения. Когда выключилась камера, он процедил сквозь зубы: «На самом деле их намного больше, но ладно…» Журналисты уже убирали камеры и выходили, и в этот момент мне показалось, что у него еще осталось внутри что-то живое.
Приближался вечер и комендантский час, улицы казались полупустыми. Каким индустриальным бы ни был Донбасс, звезды над ним горели очень чисто. Они лежали там наверху кусками, очерчивая небо. Вчера в нем разорвался фосфорный снаряд, похожий на салют.
