Дружба с осужденными за терроризм крымскими активистами и участие в добровольческом батальоне. Ночные бдения на Майдане, бои в центре Киева и знакомство с Петром Порошенко. Штурм Донецкого аэропорта. Командировка в Сирию. Переселение в Приморье. Спонсирование солдат в АТО.
21 ноября 2013 года состоялась массовая акция протеста на площади Независимости в центре Киева. Это было началом Евромайдана — революции, которая круто развернула судьбы людей как по всей Украине, так и за ее пределами.
Дискурс совместно с moloko plus рассказывает истории пяти молодых граждан Украины. Эти очень личные истории, полные переживаний и субъективных оценок, хорошо помогают понять, как революция меняет судьбы жителей одной, когда-то единой страны.
Эвелина Мартиросян
28 лет, Киев
Я переехала в Киев из Кривого Рога за два года до Майдана. Работала в фонде, который занимался бездомными. К президенту [Виктору] Януковичу мы относились иронически, называли его «Яныком» и «Януковощем». Когда он вдруг решил не подписывать соглашение об ассоциации с Евросоюзом, у нас появилось ощущение наебки. Обещали праздник и не сделали. В день, когда журналист Мустафа Найем всех позвал на Майдан, я скептично отнеслась к этому, а потом на фото в Facebook увидела, что туда пришло много моих друзей, несмотря на дождь и плохую погоду.
На тот момент мы не задумывались о том, что это историческое событие. У нас был понятный враг, понятная угроза, понятная обида. Мы были за демократию, за европейские ценности, которые довольно размыто понимали, и против того, чтобы за нас решали.
Когда избили студентов в конце ноября, стало понятно, что пройдена точка невозврата. На первое декабря был намечен огромный митинг на Майдане. Мы занимались записью волонтеров. Разные люди оставляли нам свои имена, номера телефонов и говорили, чем они могут быть полезны. Как-то пришли Петр Порошенко и Юрий Луценко (ныне президент и генпрокурор Украины, соответственно – прим. ред.). Порошенко написал: «вмію все» («умею все» – прим. ред.), а Луценко написал: «вмію жартувати, боротися і не здаватися» («умею шутить, бороться и не сдаваться» – прим. ред.).
Одно из самых страшных воспоминаний – середина февраля, когда начался расстрел людей на Майдане. Я сбежала с работы и поехала в центр. Мимо носили людей. У кого-то текла кровь из живота, медик-волонтер блевал под деревом. У меня на глазах за три секунды разгромили машину – утром оказалось, что убили журналиста [Вячеслава] Веремия. Перед этим [Сергей] Нигоян был, [Юрий] Вербицкий. Можно было утром говорить с человеком, а вечером узнать, что его нет в живых. Лозунгом революции стал слоган «Небо падає» – так говорил активист Устым [Голоднюк], когда происходил пиздец, чтобы не пугать людей. Я его хорошо помню. Однажды я в шутку сказала ему: «Чувак, ты на шахтера похож!». Он был весь в копоти.
Звонишь, бывает, знакомому после того, как очередное тело мимо тебя пронесут, чтобы спросить: «Малой, ты где?» А тебе отвечают: «Я на баре, коктейли разливаю!» Это он про «коктейли Молотова».
Когда Янукович сбежал, настало ощущение эйфории. Люди одновременно хоронили товарищей, плакали и радовались, что это закончилось. А дальше начались эти аннексии — так называемые референдумы. После них были выборы президента, поэтому ощущения полномасштабной войны не было до Иловайска.
Мы считали, что это не война с сепаратистами, а антитеррористическая операция. Много людей туда отправлялись прямо с Майдана. Было ощущение, что это немного не здесь и что это быстро закончится. Когда Порошенко стал президентом, я вспоминала, как он говорил, что может все, и обещал даже АТО за месяц закончить. Этого не случилось. Я поняла: это война.
Мне казалось, что все должны понимать нашу боль, понимать, что мне плохо, что все должны помочь. Думали, что Европа вмешается, достаточно лишь попеть немного «Путин — хуйло», и все закончится, потому что Меркель и Обама начнут заступаться! У нас же друзья умерли! У нас отжали Крым!
После революции я вернулась в фонд, но долго там не проработала. Затем была фаза военного волонтерства: я участвовала в кампании в поддержку «узников Кремля» – граждан Украины, которых по сфабрикованным делам держат в российских тюрьмах.
Оценку произошедшему давать тяжело. Мы отделились от навязанного нам славянского братства. Мы осознали, что кроме нас никто ничего не сделает. Это была революция сознания, революция достоинства, которое мы получили через кровь и пот. Когда ты находишься среди людей, которые готовы умереть и умирают, ты говоришь себе: «Они умерли, я живая, я должна что-то делать, чтобы не было стыдно». Когда закончится война, и лозунги, с которыми в 2013 году студенты выходили на улицы, станут действительностью, тогда я смогу оценить эти события.
Александр Лебедев
23 года, Запорожье
Родился я в Донецке. Жил там до 2014 года. Сейчас живу в Запорожье и работаю фрилансером на дому. Когда мне было девятнадцать, осенью 2013-го, началась движуха в Киеве. Я понимал причину, знал про неподписанное соглашение об ассоциации, но первую информацию о собирающихся на площади людях я получал краем уха из телевизора. Тогда многие каналы выпускали или негативные, или высмеивающие происходящее сюжеты. Мне было неинтересно, никто в моем окружении это не обсуждал, и сначала впечатления были нейтрально-насмешливые.
Когда масштаб вырос, я стал копать. Смотрел видео, репортажи в интернете, прямые трансляции. Тогда понял, что к чему, и стал поддерживать [Майдан]. Если заходил разговор об этом, пытался преподнести события с хорошей стороны, чтобы люди тоже пошли разбираться, а не ограничивались телевизором, где было много проправительственной риторики.
Несмотря на то, что в Киеве стало спокойно, я не перестал волноваться по поводу будущего. Только теперь я переживал не за страну, а за свою жизнь. Именно тогда началась оккупация Донецкой области, которая для меня происходила по нарастающей: неспешно и малозаметно. Так как я жил в восточной части города, никакого экшена особо не было. Самое нестандартное, что было — далекие взрывы по ночам, раздававшиеся с западной стороны, и люди не самого приятного вида в камуфляже на улицах.
Начало оккупации я прочувствовал лишь в конце зимы. Было очень неприятно и боязно. Тогда стало понятно, что Крым оккупирован, а Донецк находится в 60 километрах от границы с обезумевшим государством, и надеяться на что-то хорошее тут вряд ли стоит. Мы с семьей решили переехать.
На первый взгляд переезд может показаться простым действием, выражающим индифферентное отношение к происходящему, но я не могу сказать, что это так. Украина – моя родина. Совершенно неправильно говорить, что мне все равно. Но, поразмыслив, я решил, что принесу больше пользы, если буду жить в свободной части страны и зарабатывать деньги, отдавая часть тем, кто все же пошел меня защищать.
После переезда жизнь на год превратилась в ежедневные попытки набить живот хоть чем-то, а вечером быстро уснуть на сломанной кровати. Денег стало в разы меньше, и большие супермаркеты сменились дешевыми магазинами. К счастью, жизнь в Запорожье оказалась недорогой, поэтому выживать на копейки было легко. В конечном счете выживать надоело, и пришлось искать способы улучшить ситуацию. Однажды я случайно увидел объявление о бесплатном обучении веб-программированию для переселенцев и решил попробовать.
Возвращаясь к теме войны и, например, к пожару в Доме профсоюзов в Одессе (речь идет о событиях 2 мая 2014 года – прим. ред.). Действия милиции можно лицезреть на видео, которые есть в интернете. Милиционеры прикрывали стреляющих в футбольных фанатов и в обычных людей для разжигания конфликта. Если учитывать, что в то время Россия активно оккупировала восточные территории, основным бенефициаром этой ситуации была она. Кто именно это организовал, я, очевидно, не знаю. Учитывая работу СБУ в том же Харькове, который тогда оказался главным оплотом сепаратизма, предполагать, что это «ужасные провокации хунты», мне как-то не приходит в голову.
Если говорить о 2 мая, то я просто сидел и смотрел трансляции. Когда я небольшими порциями получаю информацию, то редко понимаю, что происходит что-то исторически значимое. А тогда было много столкновений по всей стране, в том же Харькове были массовые избиения с большим количеством пострадавших. Я смотрел на это как на очередной эпизод.
Огромного эмоционального горя у меня нет. Мозгами я понимаю, что это плохо, ужасно, но на уровне эмоций – практически ничего. Впрочем, у меня со многими подобными ситуациями так. Радости или других положительных чувств, как у некоторых, тоже нет. Просто есть такой факт, и все. Я испытываю только спокойствие от того, что все в итоге так, как сейчас. Потому что я не особо понимаю, зачем переживать, если от меня не зависит ничего, что могло бы хоть как-то поменять ситуацию.
В основном мое окружение – люди из Донецка, испытывающие неприязнь к России, местным боевикам и властям Украины, но есть и кто-то из России. Они как раз выражают колоссальную поддержку и премного извиняются за свою страну. Я же занимаюсь переубеждением тех, кто против нас. Это полезная работа.
Упреков или недовольства переездом никогда не слышал. Напротив, кто-то даже хвалил, что у меня получилось, а они до сих пор там остаются. Родственники из России старшего возраста больше поддерживают Путина, но выступают за мир во всем мире и, даже зная мою позицию, все равно общаются очень приветливо. Значит, и мне на них злиться нет никакого смысла, потому что отдадут они голос за Путина или нет – не имеет значения, выборы-то не от голосования зависят.
Говоря о произошедшем, хочу сказать, что это важно. Так хотя бы есть шанс на приличное будущее. Я не могу судить о том, что будет через десять лет. Возможно, в России случится что-то невероятное, и все вдруг станут работать на благо страны, перестанут воровать, и жить им будет лучше, чем нам. Пока мне кажется, что это вряд ли произойдет.
Выбор в пользу Запада – это положительный вектор, несмотря на медленный темп. Но даже это лучше, чем исключительно негативные тенденции в одном союзе, куда мы могли попасть, если бы не Революция достоинства. В целом, разделяя Революцию достоинства и войну, первое я воспринимаю исключительно с положительным настроем.
Я прекрасно осознаю, что свою роль в победе сыграли олигархи, получив выгоду. Понимаю, что позитивные изменения происходят слишком медленно, и есть куча проблем — тарифы, цены, курс. Но в любом случае старая более-менее сытая жизнь на кредитах, где доллар по восемь [гривен], и Янукович бегает по пенькам в своем Межигорье, должна была рухнуть. Чем дольше бы это продолжалось, тем хуже были бы последствия крушения.
Она могла и не рухнуть, перестроиться. Но не с Путиным по соседству. С ним вместо долгого выздоровления произошла шоковая терапия.
Почему и с какой целью это все было и продолжается? Я точно не скажу. Единственное, в чем уверен – результат в итоге все равно будет ровно такой, какой нужен нам, мне. И не таких карликов побеждали.
Максим Осадчук
25 лет, Львов
От редакции: на момент подготовки интервью Осадчук был фигурантом уголовного дела о госизмене и покушении на территориальную целостность Украины, его допрашивала Служба безопасности Украины.
Я родился в Крыму. Во время Майдана жил в Симферополе. Преподавал политологию и историю Украины в колледже Таврического университета, работал журналистом, участвовал в левых проектах. Мы занимались экологией, правами рабочих. Саша Кольченко хорошо тогда проявил себя в работе с бастующими «Крымтроллейбуса». Самым ярким проектом был профсоюз «Студенческое действие».
Киевский Евромайдан мне поначалу был не очень интересен, я не увлекался геополитикой. В Крыму в ноябре были только малочисленные акции в поддержку ассоциации с Европой. Но 30 ноября в столице случился беспрецедентный акт полицейского насилия: «Беркут» (спецподразделение украинской милиции – прим. ред.) избил протестующих. В ответ на насилие Майдан стал революцией. Приставка «евро» потеряла смысл, целью Майдана стало свержение режима. Стало понятно: или мы их, или они нас.
Первого декабря в Крыму прошел марш против милицейского насилия. Заработал локальный филиал Майдана. Крупные партии занимали сцены в Симферополе, Ялте и других городах. Я помню, как в кафе Симферополя собрались фанаты «Таврии», которые придерживались националистических взглядов, антифа и леваки. Мы договорились, что в стране происходит революция, и все собравшиеся находятся на одной стороне баррикад. Мы проводили акции прямого действия на тему экологии, против незаконных строек, пытались расшевелить крымчан. К середине февраля Майдан был близок к победе.
В украинской левой тусовке считают, что «ленинопад» (когда сторонники Майдана сносили памятники Ленину – прим. ред.) – это отступление от прогрессивных идеалов и контрреволюционное деяние, но я считаю, что такова была воля самого Ленина. Ленина себе на службу поставил сталинизм, поэтому метафизически это не памятники Ленину, а памятники Сталину. Разрушение этого советского ландшафта является подлинно революционным актом, освобождающим наследие истинного Ленина.
В Крыму крупнейшая проукраинская акция состоялась 26 февраля. У стен парламента собрались крымские татары, патриоты, анархисты, левые. Против нас были представители «русского мира». Их выдавили с площади, было жарко, кого-то задавили. Мы уходили триумфаторами, но уже ночью, в четыре часа, мне позвонила девочка и сказала, что вооруженные люди заняли правительственные здания.
Накануне вторжения на паре по политологии я попросил студентов спрогнозировать судьбу полуострова. На выбор дал три варианта: независимость, расширение автономии, ввод российских войск. Первый и третий вариант никто всерьез не рассматривал, даже я. Какая, нахрен, аннексия?! Какое, к чертовой матери, вооруженное вторжение в XXI веке в Европе?! Теперь я не делаю политических прогнозов.
Какое-то время мы продолжали ходить на проукраинские акции с Кольченко и Сенцовым, но Киев ничего делать не собирался, поэтому я решил уехать на запад. Переехал во Львов, вступил в организацию «Автономний Опiр» (АО, «Автономное Сопротивление» – левонационалистическое движение — прим. ред.).
К середине августа я решил, что было бы неплохо получить базовый военный опыт. Я вступил в добровольческий батальон «Айдар». Он был под контролем военных, а не МВД, там было много революционеров с Майдана. Тринадцать месяцев я провел в Луганской и Донецкой областях. Охранял границы, участвовал в наступательных операциях. Мне всегда казалось, что если ты не готов ради своих убеждений пожертвовать своей жизнью, а при крайней необходимости – и чужой, то в глубинном смысле эти убеждения ничего не стоят.
После АТО я вернулся к работе внутри своей организации. АО – революционная социалистическая организация, которая добилась влияния на уровне одного из важнейших украинских городов. В 2014-2015 году мы снимали с должностей начальников ГАИ и полиции, просто врываясь к ним в кабинеты.
Левое движение в Украине полностью дискредитировано событиями Майдана, коллаборационизмом, сотрудничеством с российским империализмом и просто инфантильностью. Националисты стали обслугой правящего класса и министра внутренних дел Авакова. Мы пришли к формированию новой идеологии. Мы называем это «народничеством». В нашем регионе это слово связано с именами Михаила Бакунина, Ивана Франко и Леси Украинки. Грубо говоря, это попытка реализовать демократический социализм на национальной почве.
Последние годы в стране царит атмосфера разочарования. Оборонительная война не смогла вернуть утраченные территории. Майдан стоит признать революцией, которая до конца не состоялась. Вместо того, чтобы фундаментальным образом изменить систему отношений власти и собственности, чего требовал исторический процесс и массы, случился верхушечный переворот. Порошенко приобретает черты, характерные для позднего Януковича. Цикл замкнулся.
Надеюсь, что следующая революция будет иметь полноценное идеологическое направление и четкое понимание своих исторических и социальных задач. Тогда мы сможем вырваться в будущее.
Аня Донецкая
28 лет, Приморье
Когда этот Майдан собрался, никто не ожидал последствий, ведь в Киеве уже были беспорядки, которые ни к чему не привели. Но затем и в моем родном Донецке стали собираться разные митинги. В марте 2013 года приехал автобус с радикалами, которые сперва агрессивно орали на площади Ленина, а потом оказалось, что у них в рукавах спрятаны арматуры, и они начали устраивать погромы, нападать на людей. Моего друга побили, заставляли кричать «Слава Украине!», а после этого скинули с моста в Кальмиус, твари просто ненормальные! Слава богу, он тогда выжил.
Мне известна история о некоторых людях, которые ездили на Майдан подзаработать. Помимо заработка, они привезли домой около мешка продуктов — крупы, чаи, сахар. Естественно, они это ели, а потом чувствовали недомогание и обращались к врачам. В их крови обнаружили наркотические вещества.
Мои знакомые, побывав на Майдане, начинали рассуждать как зомби. У них в лексиконе, помимо непривычного для Донецка украинского языка, появлялись странные высказывания, например, о том, что «Украину можно отмыть только кровью». Они стали угрожать сторонникам присоединения к России.
В Киеве очень сильно хотели попасть в Европу. Донбасс же таким желанием не горел. Я считаю, что люди, живущие на любой территории, имеют право на самоопределение. Мы голосовали на референдуме за федерализацию и в дальнейшем либо переход к самостоятельности, либо присоединение к России. Вот и не сошлись во мнениях.
Я знаю, что в глубине страны не особо хорошо относятся к людям из Донецка, а на западной Украине вообще ненавидят русскоязычных. Там другие ценности и другие представления о героизме. Они ненавидят нас. Не понимала этого никогда, но слышала много историй об этом. Всегда хотела прогуляться по улицам Львова и Киева, Чернигова и Полтавы, очень нравится Одесса. Но вполне возможно, что путь туда мне теперь закрыт.
На переезд я решилась с началом военных действий. Когда украинский самолет обстрелял жилые кварталы Донецка, когда стали похищать людей, когда украинские политики назвали жителей Донбасса террористами, стало жутко страшно не столько за себя, сколько за маму и мужа. Мы долго думали, как нам поступить, но в итоге я сама собрала вещи за семью и договорилась с диспетчером такси «Азов» о том, что 17 августа в 6 утра нам пришлют машину с надежным водителем, который сможет отвезти нас в Ростов без происшествий. Родных просто поставила перед фактом, что мы уезжаем.
Страшно было ехать через украинские блокпосты. По сравнению с российскими, украинские пограничники – просто жесть. Мужа моего они чуть ли не догола раздели – искали следы участия в боевых действиях.
В Ростове нас приняли в пункте временного размещения на вокзале, записали всех прибывших в программу переселения. Собрали нам поезд из 15 вагонов, в одном из них разместили медпункт и руководство, а в остальных – беженцев с Донбасса. МЧС на протяжении всего пути заботилось о каждом пассажире, все были сыты и снабжены медикаментами. Ехали так до Хабаровска, а там семь вагонов отцепили. Нас привезли в Арсеньев, расселили в пункты временного размещения. Там мы жили месяц. К нам очень тепло относились – бесплатный проезд, питание, помощь в оформлении документов и поиске работы, медицинские услуги. Там же с мужем узнали, что ребенка ждем. Возможно, именно подсознательное ощущение беременности и включило во мне инстинкт самосохранения. Сейчас у нас замечательный сын.
На получение российского гражданства мы решились легко, так как деваться было некуда — либо постоянно пересекать границу, не иметь ничего и жить на птичьих правах, либо начать жизнь с нуля, но с правами и обязанностями обычного россиянина. Нам предложили вступить в программу по переселению и выбрать регион для проживания. Мой муж увлекается китайской и японской культурой, каллиграфией и языками, а я давно мечтала побывать на Дальнем Востоке. Мама была не против, и мы записались на переселение в Приморский край.
Кто-то спрашивал меня: как можно не любить свою страну? А я люблю ту Украину, которая была раньше, до 2013 года. Моя Родина – это Донецк. Я не хочу и не хотела жить на Украине, мои корни из России. Лишь Донецк всегда будет единственным любимым городом, и меня туда очень тянет.
Очень надеюсь, что война прекратится и уйдет из моего дома.
Александр Васин
19 лет, Донецк
Я из Макеевки (город на границе с Донецком, в 2014 году оказался на территории, подконтрольной ДНР — прим. ред.), так что был в гуще событий с самого начала. Участвовал в «Русской весне». Был на площади Ленина, захватывал областную администрацию. Тогда я не думал, что начнется война. Все плавно происходило. Хотелось поднимать народ у себя, чтобы разогнать всех в Киеве. Потом у нас начались боевые действия.
Я сразу захотел на фронт. Меня поначалу не хотели брать из-за возраста – мне было пятнадцать лет. Шестнадцать исполнилось, когда я был в ополчении. С лета принимал участие в боевых действиях. Сражался за аэропорт.
Как и всем, на войне мне пришлось убивать. Я не смог в первую минуту выстрелить, а потом пересилил себя. Стараюсь не вспоминать об этом. Со временем убитых становится больше, и такое меньше замечаешь уже.
Я знаю, что не все украинские военные – фашисты, есть и нормальные. Везде есть плохие и хорошие – что у них, что у нас. Я называю фашистами националистов, которые совершают зверства, и военных, которые стреляют по мирным. Если противник достойный, а не фашист, то к нему есть уважение, а к фашистам нет уважения – их надо истреблять. Слово «бандеровец» я использую редко, а вот «укропы» или «укры» — чаще.
С 2014 года я хромаю. Во время боя в ногу попал осколок и повредил колено. Теперь оно периодически болит, когда погода меняется или когда нагрузка большая. Недавно упал, и с палочкой пришлось ходить.
Когда вступили в силу Минские соглашения (речь идет о Втором минском соглашении, подписанном в феврале 2015 года – прим. ред.), я решил, что надо учиться. Переехал в Москву, поступил в Московскую академию экономики и права.
Когда приехал, пил три месяца. С сентября по середину ноября пил каждый день. Потом осознал, что надо прекратить. Было больно, тяжело, я не хотел тут быть, хотел идти обратно. А возвращаться мне казалось нелогичным. Я уже обустроился в Москве. Я думал о будущем. Во мне боролись два человека. Один говорил: «Посмотри в будущее, что там будет, если ты все бросишь?». Другой говорил: «Да какое будущее, надо туда ехать! А потом – будь что будет».
Я как-то ждал поезда метро. Думал шагнуть. В последний момент шарахнулся от края платформы. Потом взял бутылку водки из дома и до утра гулял по набережной.
Мне и сейчас тяжело. Я стараюсь специально сводки не читать. Если что-то важное в Донбассе произойдет, я и так узнаю. А мучить себя постоянным страшными новостями не хочется. Когда я только в Москву приехал, шел по улице, услышал звук вертолета и прыгнул в кусты. Только потом до меня дошло, что все нормально. Мог упасть на асфальт, если самолет летит. Недавно из-за репетиции парада занервничал, когда услышал гул самолета. Думал собой коляску накрыть. То же самое с громкими взрывами и хлопками. Это уже несколько лет со мной. С одной стороны хорошо – реакция есть. С другой – не очень.
Люди таких, как я, не понимают. Многие смеются. На войне тоже привыкаешь силой решать проблемы. А тут это наказуемо. У меня так было в Москве. Мы видели, как какие-то парни приставали к девушке. Заступились. Было тяжело с ними драться. На рефлексах стараешься их убить. Приходилось сдерживаться. Адреналин для воевавших людей опасен. Я могу сутками не спать. Если я вошел в кураж, то я не замечаю боль в ноге, могу бежать еще быстрее. Но я с этим смог справиться.
Мой командир сказал мне важную вещь: с войны возвращаются два типа людей. Одни не хотят ничего об этом больше слышать, другие хотят еще и еще. У нас был в подразделении сослуживец, для которого это пятая война. Он тоже нам перед боем говорил: «Вы вернетесь из этого боя другими совсем».
Мне действительно было сложно возвращаться в мирную жизнь. Меня тянет назад. Там мое. Наверное, потому что там мой дом. Я чувствую тоску по тем временам, тем событиям. Там мои товарищи, кто-то погиб. Я хочу отомстить. Помочь кому-то. Тяжело сидеть за компьютером и узнавать новости о том, что кто-то погиб. Звонят, бывает, говорят: «Наш товарищ погиб». Внутри все накаляется, и ты чувствуешь, что ты дома прячешься, пока твои товарищи за тебя погибают.
Мне снятся кошмары. Я их сам не помню, но невеста говорит, что я ворочаюсь, во сне встаю, держу в руках несуществующий пистолет, целясь куда-то.
К психологу я не хожу. Что он мне скажет? Быть спокойнее? Пить валерьянку? Это военный синдром. Меня моя невеста успокаивает. Достаточно ее взгляда, прикосновения, чтобы мне успокоиться.
Я понимаю, что если что-то серьезное начнется, я уйду на фронт. Но от глупых импульсивных рывков меня сейчас семья удерживает.
Я раньше так жил, пока в ноябре прошлого года не встретил Катю: ездил, зарабатывал деньги. Часть давал ребятам, кто в Донбассе воевал, часть просто тратил, прогуливал.
Я тогда о будущем не думал. На войне ты не думаешь дальше одного дня, эта привычка сохраняется. Когда я пообещал Кате больше не ездить в Сирию, то моя экономическая система слегка пошатнулась. Официально мы в Сирии сопровождали гуманитарный груз. Мы недалеко от Ракки бродили, определенные задания выполняли. Без подробностей.
Сейчас надо будет придумать, что делать с учебой. За обучение надо платить, а деньги сложно найти будет. Я умею руками работать, электрику чинить, мастерить что-то. Мой дедушка хорошо с этим разбирается, у меня с детства это. Мне проще своими руками что-то сделать. В компьютерах разбираюсь, умею сайты создавать. Умения есть, вот только бумажки нет. Это единственный минус. Меня никуда на работу не примут. У меня в Москве поработать не выходит. Да и патента нет, я же официально иностранец. Поэтому выгоднее, чтобы я сидел дома с дочкой невесты.
Сейчас мы ждем ребенка. Будем переезжать в Донецк, там семья.
Я, конечно, боюсь смерти, но только если суждено умереть, то и в тысячах километрах от войны умрешь, а если не суждено, то из любого пекла выйдешь живым. Смерть неизбежна в любом случае. Если суждено умереть в определенное время, то лучше умереть на войне героем, чем где-то на улице.
Для подготовки интервью с Александром Васиным использованы материалы, собранные для публикации на сайте «Такие дела»
Количество беженцев из Украины в РФ и страны ЕС и количество переселенцев из Крыма, ЛНР и ДНР в Украину
С начала вооруженного конфликта на Юго-Востоке Украины из Луганской и Донецкой областей в Россию, по данным разных источников, бежали более миллиона человек. Официальный спикер МИД России Мария Захарова со ссылкой на данные ФМС России заявила, что общее количество граждан Украины, находящихся в РФ по состоянию на 16 марта 2017 года, составляет 2 300 320 человек. В это число входят и беженцы, и туристы, и трудовые мигранты.
Беженцы из Луганской и Донецкой областей, а также из Крыма переезжают в другие области Украины. Украинские власти называют их внутренними переселенцами. По данным Министерства социальной политики Украины, на начало осени 2017 года учтены 1 591 670 таких переселенцев. В эту цифру не входят те, кто при переселении не указал своё прошлое место жительства.
С 2014 года увеличилось количество граждан Украины, желающих получить убежище в какой-либо из стран Евросоюза. По данным Eurostat, которые более-менее совпадают с данными Pew Research, в 2013 году таких было 1 055 человек, в 2014 – 14 060, в 2015 году – 22 040 человек, в 2016 – 12 490. По данным Агентства ООН по делам беженцев, с января 2014 по ноябрь 2017 года 11 230 граждан Украины подали заявления о получении убежища в Италии, 10 495 — в Германии, 8 380 – в Испании и 4 595 – в Польше.
Количество погибших в ходе вооруженного конфликта в Украине
Согласно отчету Управления ООН по правам человека, который вышел в декабре 2017 года, в ходе вооруженного конфликта в Украине с 14 апреля 2014 года по 15 ноября 2017 года пострадали 35 081 человек – речь идет об украинских военных, гражданских лицах и участниках вооруженных групп. 10 303 из них погибли, 24 778 – были ранены.
В течение того же периода, по данным ООН, погибли не менее 2 523 гражданских лиц. Еще 298 гражданских лиц погибли в результате крушения в Донецкой области авиалайнера Boeing 777, выполнявшего рейс MH17 в июле 2014 года.
Общее число раненых в связи с конфликтом гражданских лиц ООН оценивает приблизительно: на уровне 7-9 тысяч человек.
Текст: Павел Никулин, Кристина Красовская, Катерина Никифорова
Иллюстрации: Вика Шибаева
