Между орками и «хорошими русскими». Как соцсети убивают низовой российский протест?

Чем опасны громкие заявления сетевых инфлюенсеров о национальном провале и такие инициативы, как создание документа «хорошего европейского русского»? В статье о том, почему низовой протест в России обречен оставаться незамеченным, исследовательница уличной культуры Дина Тороева рассуждает, как сами оппозиционеры высмеивают и ставят под удар не согласных с путинским режимом простых граждан и каким образом эмигранты вредят оставшимся в России социальным активистам и волонтерам. Журналистка рассказывает, из-за чего среди инфлюенсерского спама голоса деморализованных россиян оказываются неуслышанными, по какой причине отмены русской культуры на самом деле не происходит, зачем образ «русни» транслируют не только украинские пропагандисты, но и покинувшие Россию либеральные лидеры мнений, а также как интеллектуалов-аутсайдеров банят не западные санкции, а соцсетевая реальность, которая бесконечными потоками твитов и сториз убивает низовой протест.

С 24 февраля 2022 года так называемая «военная спецоперация по защите ДНР и ЛНР» повлияла на многих людей, которые еще недавно даже думать не могли о «русском мире» как о чем-то, что может так сильно изменить их жизнь. Спецоперация также пошатнула и российский низовой протест, вспыхнувший в тот же день, 24 февраля, на улицах как крупных мегаполисов, так и маленьких городов, но очень быстро и жестко подавленный. Со временем в Санкт-Петербурге практически на всех домах появились разноцветные квадратики — так коммунальные службы замазывают слоган из двух слов. Первое состоит из трех букв (и зачастую бывает матерным), второе — из пяти (впрочем, почти сразу же оно оказалось запрещенным). Здесь же готовят уголовное дело для журналистки Александры Скочиленко, которая заменила ценники в магазине «Перекресток» на информацию о боевых действиях в Мариуполе.

Подобных примеров — море, однако большинство из них не попадает в поле зрения ни россиянина, ни украинца, ни тем более жителя европейских стран. Движение «Буряты против войны», первая этническая антивоенная организация в РФ, не так часто упоминается в заголовках СМИ, вместо этого растиражирован образ бурята, не знающего, что такое унитаз.‌ Еще с марта все помнят, что 83% населения России поддерживает президента Владимира Путина, однако в исследовании Левада-центра, который и предоставил этот результат, участвовало лишь 1632 человека из 137 населенных пунктов. Этот образ «России за Путина» также поддерживается и многими СМИ — причем не только проросссийскими.

Как можно кратко описать актуальный образ россиян, если руководствоваться мнением эмигрантов, западных экспертов, украинских блогеров и политиков? Одним словом, которое у всех на слуху — орки. И зачастую оно относится не только к военным. Самое популярное украинское медиа УНИАН также транслирует мысль, что большинство населения РФ поддерживает президента. Однако причина такого имиджа кроется отнюдь не в позиции крупнейших украинских медиаресурсов и даже не во всевидящей российской цензуре, хотя, конечно, и то и другое может опосредованно влиять. Дело в том, что не замечать низовые протестные инициативы в России, коих огромное множество, или же сводить их почти к нулю — это слишком удобно для современной интернет-среды, которой пользуются и оппозиционные российские инфлюенсеры. Ведь в соцсетях, воспитанных на лайках и репостах, нужно быть ярким, а не глубоким, громким, а не последовательным.

Одно из таких ярких, громких и оттого комичных заявлений — сообщение организаторов Российской антивоенной конференции о так называемом хорошем русском. 19 мая в телеграм-канале «Можем объяснить» (бывшие «Открытые медиа») появилась новость о том, что российские эмигранты смогут получить документ «хорошего, европейского русского», чтобы не попасть под санкции, и эта новость сразу разошлась на мемы в интернете.‌

Что не так в данной инициативе? Да практически всё: от формулировок до механизма ее осуществления. Может ли бурят стать «хорошим русским»? А чеченец? А что, если «хорошим русским» люди будут становиться исключительно на бумаге (мысли-то с буквой Z никто прочитать не сможет!). 

Будет ли тест на «хорошего русского», подобно школьному конкурсу «Русский медвежонок»? Смогут ли «выписать» из «хороших русских»? Значит ли это, что «плохих русских» можно подвергать социальному остракизму, даже если они не приносят вреда окружающим — например, прокалывать шины, травить их детей?

И, наконец, главное: значит ли всё это, что стать хорошим европейским русским можно исключительно в эмиграции? Политик Гарри Каспаров (и гражданин Хорватии с 2014 года), например, так и считает: по его словам, если человек остается жить в России, то он сразу же становится пособником путинского режима, «независимо от того, с какими целями он это делает». Многие ли могут согласиться с Гарри Каспаровым? К примеру, историк Юрий Дмитриев, отбывающий срок после того, как исследовал урочище Сандармох? Ингушская активистка Зарифа Саутиева, отбывающая срок после митингов в Ингушетии 2019 года? Все остальные, кто мог уехать после 2014 года, но продолжил профессионально и последовательно заниматься правозащитой, волонтерством, активизмом?

Вопросов к создателям этой инициативы очень много. Да и шуток по этому поводу гораздо больше, чем обсуждения реальной проблемы — как вести себя россиянам за границей, чтобы не вредить ни другим, ни себе. И прецедент обсуждения «хорошего русского» — это далеко не единственный пример неудержимого инфлюенсерского спама.

Обратимся также к еще одному запоминающемуся примеру (и на сегодняшний день невероятно нелепому) — тексту Ильи Красильщика, опубликованному в The New York Times «Мы провалились как нация», где автор пишет от лица всех россиян: «Мы все провалились — от тех, кто открывал европейские кафе <…> до тех, кто открыто, героически и до конца боролся с режимом». Этот текст, безусловно громкий, запоминающийся и яркий, быстро прокатился по всевозможным соцсетям: на него реагировали и Ксения Собчак, и инфлюенсер Настя Ивлеева. Однако позже выяснилось, что в первую очередь «провалился» сам Красильщик — эмигрант, прибегающий к пафосному морализаторству и приравнявший европейских рестораторов к политзаключенным, но всё первое «спецоперационное» время работавший в российской компании «Яндекс». Да и в тексте Красильщика, если верить его колонке, Россия «прекратила существовать три недели назад» (то есть с начала «спецоперации»). И вопрос «где ты был восемь лет назад?» приобретает в отношении Красильщика совсем другой смысл: почему Россия не прекратила свое существование для Красильщика с присоединением Крыма, которое во всем европейском мире признано аннексией? Словом, за ярким и громким текстом Красильщика не стоит ничего: ни аналитики, ни внятных аргументов, ни конструктивных предложений. Однако именно он стал одним из главных политических инфлюенсеров.

Показателен и феномен Twitter-формата для различных антивоенных заявлений: 240 символов, емкое — и снова яркое и громкое! — высказывание, которое должно иметь соцсетевой успех. Короткий твит по умолчанию не может содержать в себе несколько авторитетных источников, предоставлять внятный анализ — просто ввиду своего формата. Twitter веселил людей, когда там Дональд Трамп обсуждал фильм «Сумерки», Канье Уэст называл себя богом, а Илон Маск сотрясал биткойн. Однако во время «спецоперации» твиты стали кибергранатами в руках пользователей, которые стремятся лишь к бездумной яркости и не заботятся о последствиях. Примером такого твита стоит назвать шутку о том, что магазин IKEA якобы раздает бесплатные игрушки на Манежной площади. Острота заключалась в том, что указанное в твите время и место совпадало с временем протеста в Москве 6 марта, а посыл высмеивал тех, кто стоял в очередях в IKEA перед закрытием магазина. Твит вмиг стал популярным в соцсетях, а сама акция обернулась тем, что люди попросту накормили собой режим.‌

Можно вспомнить не только случайно выстрелившие твиты, но и высказывания инфлюенсеров — например, бизнесмена и члена Антивоенного комитета России Евгения Чичваркина про то, что в Буче москалей и вовсе не было. По словам Чичваркина, это были «нелюди из бессартирных сёл».‌ Для пущей убедительности не хватает аргументов в пользу того, что Владимир Путин — вообще-то тоже никакой не москаль, а петербуржец. И министр обороны России тувинец Сергей Шойгу тоже далеко не из Москвы. В Москве вообще — только Кремль, а здание не может отдавать военных приказов.

В контексте «спецоперации» полно ярких и пустых высказываний, которые никуда не ведут и не предлагают ничего конструктивного — стоит только посмотреть внимательно. Кинокритик Антон Долин высказался в пользу отмены русской культуры (от Пушкина до Чайковского), а следом на своем канале «Радио Долин» выпустил видео про Тарковского, Муратову, Звягинцева. Отмены русской культуры по-настоящему так и не случилось: Долина пускают на «Артдокфест» в Латвии, украинские СМИ репостят писателя Бориса Акунина, Дмитрий Гордон до сих пор беседует с Чичваркиным. Марина Овсянникова, экс-пропагандистка, вышедшая в прямой эфир Первого канала с антивоенным плакатом, получает немецкие премии.

Нет смысла говорить, как громкие высказывания в сети и отдельные жесты влияют, а точнее не влияют — ни на мирных жителей Украины, ни на Владимира Путина. Зато есть смысл говорить об отмене низового российского протеста, невидимого среди ярких инфоповодов, отмененного не западными санкциями, а как будто бы самой жизнью.

Кто знает о женщине из Владивостока, на которую завели уголовное дело и уже отобрали двоих детей за то, что она облила краской советский памятник? Вероятно, очень немногие, хотя это большая трагедия и резонансный «инфоповод». Зато гораздо больше тех, кто регулярно следит за организацией «Феминистское антивоенное сопротивление», которую медиа признали «главным протестным движением в России». А ведь именно эти активистки вбросили идею обливать красной краской «объекты, которые этого заслуживают», уточнив, правда, в тексте под ярким лозунгом, что памятники к таким объектам не относятся. Они предложили своим подписчицам и подписчикам в лучшем случае глупость, а в худшем — провокацию. Однако, как выяснилось, глупости и провокации оказались «успешнее» в киберпространстве, чем семейные трагедии в жизни.

Еще пример: «43-летний Дмитрий Скурихин — не совсем типичный селянин: он либерал, причем весьма активный» — именно такую снисходительную оценку дает «Новая газета» предпринимателю из села Русско-Высоцкое в Ленобласти, который провел в своем магазине акцию в поддержку уже упоминаемой выше Александры Скочиленко.

Сопротивление среди бурятов? Сопротивление среди чеченцев?‌ Этого, опять же, как будто и вовсе нет. Совершенно не хайпово, не успешно с точки зрения соцсетевой действительности оправдывать потенциальных «кадыровцев» и «нелюдей», никогда не видевших унитазов, а также отдельно взятых «микролюдей», на которых не сделаешь больше двух горячих инфоповодов. А с учетом того, что российская реальность запрещает писать уже добрую дюжину слов, оскорбляющих военных, арестовывает за кроссовки неправильных цветов, попросту заставляет не высовываться — низовой российский протест обречен оставаться отмененным, забаненным, с низкой конверсией лайков и репостов.

Одно из объяснений сложившейся ситуации можно найти у исследователя Даниила Коцюбинского в книге «„Новый тоталитаризм“ XXI века. Уйдет ли мода на безопасность и запреты, вернется ли мода на свободу и право?». Автор обусловливал несправедливую интернет-выборку тем, что все соцсетевые стандарты нацелены вовсе не на умных и думающих людей, а на тех, кто поглощает информацию вместо того, чтобы анализировать:

Так, интеллектуальную и социальную беспомощность интернет-людей Коцюбинский связывает с тем, что глобальная сеть глубоко не толерантна ко всему новому и конструктивному: ей важно количество, а не качество, ей управляет алгоритм, а не разум. В своем исследовании «неолевого» и неолиберального дискурсов Коцюбинский приходит к пессимистическому выводу: толпа, как и рыба, гниет с головы, поэтому вырождается класс интеллектуалов.

Причем любых, в том числе обслуживающих интересы несогласных. Философы, которые в 1968 году участвовали в молодежной революции с лозунгом «Запрещено запрещать!», сейчас были бы обречены на соцсетевое фиаско:

Вероятно, российский низовой протест — тот, который находится здесь и сейчас, а не в Риге или Тбилиси — ждет та же судьба, которую предрекает Коцюбинский интеллектуалам: абсолютный кибер-кэнселлинг. Потерянное положение «хомо сакеров»‌, о гражданской позиции и бедственном положении которых знает лишь ближайшее окружение, те, кто собирает им деньги на штрафы и носит передачки. Если кто-то не из России задается вопросом: «А где же настоящие идейные россияне, не эмигрировавшие и продолжающие борьбу?», то можно быть уверенным — он еще долго не увидит этих самых россиян.

Протест продолжается каждый день — на стенах улиц, на полках магазинов, в закрытых телеграм-каналах, и в основном его делают глубоко деморализованные люди, которых уже почти убедили через экран смартфона, что они — «русня» независимо от национальности. Что они «сплотились вокруг Путина», если они просто озабочены бытовым выживанием своего ближайшего круга и не могут 24 на 7 держать информационную блокаду. Что они — рабы без голоса и воли.

Вероятно, что возможность поиска хоть каких-то конструктивных решений есть именно у этих «безголосых рабов», среди которых есть интеллектуалы-аутсайдеры, не заметные за громадами твитов и глыбами сториз. В конце концов, будущее без интеллектуалов, которое прогнозирует Коцюбинский, еще не вполне успело наступить хотя бы потому, что до сих пор живы некоторые крупные мыслители доинтернетного мира: Пьер Нора, Юрген Хабермас, Джорджо Агамбен и другие. Неизвестно, есть ли у кого-то шанс стать «новым Агамбеном» или выработать успешную и не людоедскую стратегию сопротивления. Однако, кажется, что для многих причастных к российскому протесту глобальная сеть стала не только инструментом, но и оружием. Оружием, направленным на них самих.