Рассказ о Смуте, внесенной в русскую историю царем Лжедмитрием, был бы неполон без истории о его царице — Марине Мнишек. Взгляд её зелёных глаз, ненадолго задержавшийся на восторженной толпе, сокрушительной лепоте русских красавиц, мучительном изобилии царского застолья, позволяет и нам увидеть картину шире. Разглядеть первую, допетровскую попытку встряхнуть сомлевшую Русь, усомниться в безусловном рыцарстве казаков и бессердечности польской шляхты. Узнать цену ненависти, прощения, надежд и потерь. Услышать крик умирающего царевича, который эхом отзовётся через три столетия. Прочесть жестокую сказку о царице, правившей десять дней.
Пролог. 1600 год
Откуда был родом старый лекарь, не знал никто. И даже имени его не знали. И настоящего возраста. Жил он на отшибе, далеко за городом, в старом, безлюдном, почти высохшем лесу, за целебным источником святого Евгенда, вода которого, сказывали, демонов отгоняет. Туда мало кто и ходил. Ну если только за сушняком. Да и то — редко. Говорили, что почивший пан Николай привез старика чуть не из Силезии. Говорили, что лекарь знаком был с самим императором Рудольфом и гостил у него в Пражском граде. Говорили, что он водится с темной силой. И на исповеди его ни разу не видели… Много страшного говорили про старика-лекаря. И боялись его. Когда он проходил по улицам Самбора на рынок, детей прятали от его глаз, а женщины ускоряли шаг, не желая даже случайно встретиться с ним взглядом. Базарные торговки с ним не торговались. Иной раз товар и бесплатно давали. От греха подальше!
Веселая юная пани Марина не боялась лекаря и не верила слухам — бывало, и навещала его дом. Первый раз ее привел туда забавы ради друживший с лекарем дед, бургграф, и там она с дедом долго рассматривала множество книг, которые навалом лежали повсюду, так что, казалось, вся утварь и убранство дома состоят из запыленных, обтянутых кожей фолиантов. Но это было не так! За кроватью лекаря, в потаенной комнате, куда зайти можно было, только отодвинув камень в стене, стояли маленькие плавильни-тигли, удивительные «носатые» реторты, похожие на стеклянные грибы алембики, странные бутылки, именуемые циркуляторами.
Старик-лекарь показал эти сокровища внучке своего благодетеля, и она слушала, затаив дыхание, о предназначении всех этих приборов. Она мало что понимала, но ей нравилось, как увлеченно и горячо рассказывал лекарь ей и старому бургграфу о том, что он не только близок в своих поисках к открытию какого-то вещества, именуемого «философорум», способного дарить вечную молодость и превращать любой металл в золото, но и нашел в пражской библиотеке императора Рудольфа писаный тайным языком древний, ветхий пергаменный манускрипт, именуемый «Клавикула Соломонис», настоящий гримуар, который дает посвященному, понимающему тайнопись, власть над демонами. И не только нашел он тот манускрипт, но (прости Господь!) смог тайно его выкрасть… И теперь бьется над расшифровкой тайных символов, и тот философорум в стадии магистерии ему обязательно в этом поможет, ибо силой обладает великой… И тогда, тогда… Тут лекарь переходил на шепот и склонялся к уху бургграфа так близко, что Марина уже ничего не слышала.
Марине нравилось бывать у лекаря. Он учил ее греческому и латинскому языкам. Причем настоящей латыни, а не той вульгате, на которой преподавали девочке домашние учителя. Он давал ей читать удивительные книги, тайные и даже запретные… Марина поклялась Богом, Христом и Святым духом, что никогда и никому не скажет, что читала «Евангелие от Никодима», «Апокалипсис Ильи» и «Слово об Адаме и Еве». Но больше всего ей нравилась «Повесть о Трыщане»! О, Боже! Именно о такой любви мечтала юная внучка бургграфа. И как она хотела хоть с кем-то обсудить эти книги! Но старый лекарь требовал, чтобы даже пану Юрию ни слова! И Марина пообещала, что отцу ничего не скажет. Ей нравились эти тайны, ее тайные знания, ее будоражила необыкновенная обстановка занятий с лекарем.
И юной пани казалось, что с каждым ее визитом лекарь становился все более откровенным… Наконец он ей открыл ту тайну, о которой шептал на ухо покойному деду. Оказывается, старик-лекарь прочитал потаенную книгу! И понял, как вызвать в наш мир самого хозяина преисподней! И не просто вызвать хотел его лекарь из ледяного ада, а запереть в магической реторте и изничтожить святой водой из источника святого Евгенда! И тогда, — говорил старик, — низвергнется вся злая сила мира, исчезнут болезни, голод, а зависть и злоба уйдут из душ людских! Наступит преддверие царства Божия на Земле! Пока не все готово для этого смелого опыта, но скоро, скоро…
…В тот памятный день Марина как раз собиралась к лекарю: почитать книги и послушать удивительные истории, и уже подошла близко к его жилищу, как вдруг услышала странный гул, будто земля содрогнулась, учуяла запах то ли серы, то ли гари какой, увидела, как выскочил лекарь из дома и бегом бросился в сторону источника святого Евгенда…
И тут вдруг какой-то сладостный, томный, но страдающий голос позвал ее: «Марина! Марина!» Голос доносился из дома лекаря, из потаённой комнаты. Марина вошла и увидела, что в стеклянной реторте скрючившись сидит прекрасный юноша и молит ее: «Марина, помоги! Разбей проклятую склянку, куда обманом меня посадил злобный лекарь!» — «Но кто ты? — молвила девушка, — как сюда ты попал?» — «Обманул, обманул меня старик! Встретил на дороге, рассказал, что ему нужна помощь, а потом волшебством засунул в эту склянку! Марина! Помоги! Разбей ее!» — «А откуда вы имя мое знаете?» — спросила Марина. Юноша на секунду задумался, но потом ответил: «Ну кто же не знает самую очаровательную юную пани из рода Мнишеков!» Марине были лестны слова юноши, она очень захотела освободить несчастного страдальца, взяла кочергу, что лежала рядом с печкой и, размахнувшись со всей силы, ударила по реторте!
«Что ты наделала?! — послышался крик и в дверях показался старик с кувшином святой воды из источника. — Ты выпустила в этот мир самого…» Старик не успел договорить, как юноша проткнул его невесть откуда взявшейся у него шпагой. Да и не юноша уже предстал перед Мариной! Перед ней стоял статный мужчина в красной рубахе, темных штанах и высоких сапогах, но главное — у мужчины не было лица! Это было невыносимо жутко! Что-то расплывчато-мерцающее — , но не лицо! Поняла юная девушка, что был тот юноша-мужчина злым духом, коего изничтожить святой водой лекарь хотел! Девушка стояла, оцепенев. «Не бойся! — послышался тот же сладкий голос. — Это только в ваших сказках я забираю души. Это не так! Я забираю только те души, которые мне сами грешники отдают! Сами! Ты же сейчас не хочешь мне отдать свою душу?» Марина отрицательно мотнула головой, прижалась к стене и зажмурила глаза. «Что ж… Я подожду… А пока за то, что ты освободила меня, я дам тебе два подарка. Первый — дар того, что ты жаждешь больше всего ныне, — дар вечной любви!» Нечистый дух показал Марии маленький сухой листок. «Это лист с того райского дерева, под которым впервые совокупились прародительница Ева и пращур человечества Адам, — сказал Дьявол. — Я его храню с тех пор, как изгнан из Рая. И обладает сей лист невиданной силой первобытной любви. Тот, кто употребит его в еде или питье навсегда будет поражен любовным недугом страшной силы!» Сатана растер лист на ладони в труху и аккуратно пересыпал в маленький мешочек: «Возьми, Марина! И дай его принцу самой большой страны мира. И он полюбит тебя. Полюбит так, что сквозь века будут завидовать люди этой любви, так, что самые великие поэты о ней будут слагать стихи, а самые великие живописцы писать о ней картины!» Марина немеющими руками взяла дар Люцифера, не смея ему перечить. «И второй мой дар — дар вечной ненависти». Демон, как фокусник, из воздуха вдруг выхватил кусочек угля, тоже растер его на ладони и пересыпал в неизвестно откуда взятый маленький мешочек. «Этот уголь из первого адского костра, запаленного мной! Он обладает могучей силой ненависти. Стоит распылить угольную пыль в воздухе и проклясть кого-либо — желание твое, твое проклятие сбудется». Девушка, как зачарованная, взяла и этот мешочек. «Теперь, прощай, Марина! Точнее — до скорого свидания!» И нечистый дух исчез.
А Марина, выйдя из оцепенения, со всех ног побежала к родовому замку Мнишеков, прижимая к груди страшные подарки…
16 мая 1606 года. Утро императрицы
…Единственное, что действительно заботило ее в тот день, это то, что сделать с мерзкой девкой, ведьмой Ксенией, которую интриганы бородатые, бояре московские обманом подложили ее любимому Дмитрию. В красивой умной головке юной императрицы роились мысли: «Сжечь? Нет! Слишком просто. Заставить выпить чашу с ядом? Нет, не то! Мало мучиться будет. Надо, чтобы и помучилась, и чтобы попозорнее… Утопить? Опять не то!» Следом за мыслями о неминуемом избавлении от настырной соперницы, дочери самозванца Годунова, пусть сосланной в далекий Белоозерский монастырь, но пока живой, а не убитой, приходили и другие: «А кто, кто подсунул моему коханому курву эту? Шуйские? Возможно. Слишком подобострастно улыбался мне, кланяясь, князь Василий. И усмешку в усах таил. Думал, не замечу. А может, Романовы? Точно — Романовы! Ох, зря добрый император вернул этих мерзких, вечно потных с сальными бородами и волосами нелепых Романовых из ссылки. Лучше б сгинули по слову лжецаря Бориса! И какие омерзительные бороды носят эти Романовы! Надо обязательно уговорить императора, чтобы повелел он всем боярам свои мерзкие бороды брить!» Марина усмехнулась, представив себе босое лицо косноязычного князя Ивана Каши и даже рассмеялась, представив безбородым ростовского митрополита Филарета. Смех отвлек от нелегких мыслей.
Вошли три служанки и две придворные дамы, приехавшие с Мариной из Коронной части Республики. Они принесли не очень хорошую весть — император желает видеть ее сегодня на балу одетой по русскому обычаю. Марина даже скривила губы. Как она ненавидела эту грубую, некрасивую одежду московитов! Все почти не новое! Старье перелицованное. Бабкино носят-донашивают, пока не износится! И все на один покрой! Ни шею не подчеркивает, ни талию! Да что там талия! В этой дикой стране изящество линий женского тела совершенно не ценилось! Дебелые, жирные матроны считались образцом красоты! Они даже специально наедались жирными пирогами, пили грончу, в которую добавляли огромное количество сладких вареных ягод, и спали до отупения, лишь бы потолстеть! А как они красили лица! Такими жуткими белилами в Самборе трубы красят! А здесь — лицо! И румяна. Отвратительного киноварного цвета румяна! Вкупе с абсолютно черными, специально закрашенными черным лаком зубами, белое с красными щеками и нарисованными толстыми черными сросшимися бровями лицо московитки напоминало отвратительную маску! Марина ненавидела это. «Через месяц… нет! — через неделю объявлю, чтобы все русские боярыни и боярышни перестали бы краситься, и велю им купить иное платье! Пожалуй, венгерское. Да! Именно венгерское!» — решила юная императрица, вспомнив, как мила была в своем венгерском платье австрийская принцесса, с которой ей довелось увидеться в Кракове. Однако одно все же нравилось Марине в одежде боярынь московских — богатое убранство наряда дорогущими мехами, золотым и серебряным шитьем, жемчугами и каменьями… Да! Это было великолепно! «Вот бы соединить венгерское платье и русские меха», — думала царица.
А пока Марина обдумывала детали соединения несоединимых деталей одежды, прислужницы убрали ночную посудину, раздели императрицу, умыли теплой водицей, расчесали прекрасные длинные темно-каштановые волосы и начали облачать. Сперва надели нательную белую рубашку-сорочку из тончайшего константинопольского шелка (Марина категорически не захотела надевать льняные грубые местные ткани!). На белую рубашку — прошитую по швам мелким жемчугом рубашку красную из алой персидской тафты с длинными рукавами в 10 локтей, в которые руки и не помещались, а продевались в специальную разрезанную пройму в верхней части рукава. Сами же рукава прислужницы аккуратно завязали за спиной. Красную рубашку подпоясали шитым золотом кушаком, а сверху надели холодную летнюю телогрею, подложенную тафтою с атласной подпушкой, а поверх телогреи, через голову, — летник с открытыми рукавами и нашитыми на них изящными косынками-вошвами. Летник подпоясали трехцветным турецким кушаком. Наконец, на летник надели парчовый опашень, украшенный жемчугом и почти сотней драгоценных каменьев в золотых оправах с огромным количеством лионского кружева, нашитого к месту и не к месту. Застегнули опашень спереди на дюжину серебряных пуговиц. Теперь царица была одета. Ножки обули в легкие остроносые кожаные туфельки.
Многослойная одежда, несмотря на богатое убранство, юной царице не нравилась. На дворе шумел май, сумасшедшие запахи молодой липы и черемухи сводили с ума, солнце припекало, и Марине было жарко и очень неудобно в царском наряде. Невольно в голову императрице опять пришла мысль о том, что надо приказать переодеть всех придворных в европейское легкое и удобное платье!
Наконец служанки начали убирать голову царицы. Для Марины это было любимой частью процедуры утреннего облачения. Она смотрела на себя в венецианское огромное круглое зеркало. Узкое лицо, как на русских иконах, прямой нос, чуть выдающиеся вперед скулы, тонкие чувственные губы и огромные зеленые глаза прекрасно гармонировали с богатым венцом, что надевали на нее служанки. Волосы заплели в косу и тщательно спрятали под два шитых золотом плата, а сверху водрузили теремчатый десятиярусный, подбитый тафтою, шитый золотом венец с золотой же травой и золотыми пластинами, с нарисованными на нем финифтью воркующими голубками. В нижний ярус венца были искусно вплетены три красных яхонта огранки необычайной, да три яхонта лазоревых, да четыре граненых изумруда. В верхних ярусах в золотых же гнездах располагались еще четыре красных яхонта, да три лазоревых яхонта, да три огромных четырехугольных изумруда. И верх, и низ венца были обнизаны жемчугом.
Марина взглянула на себя в зеркало. Хороша!
Увы, естественную красу пришлось попортить гадкими белилами и румянами. Марина дала себя накрасить, подрисовать брови и даже почернить зубы. Приказ, воля императора выглядеть после венчания, как русская царица, не обсуждается!
К крыльцу монастыря, где жила Марина, пока достраивали царицыны палаты, подали запряженную шестью белоснежными кобылицами золотую карету, с очень высоким потолком: в ней можно было и сидеть, и стоять. Перед каретой выстроились двадцать барабанщиков да столько же трубачей. Они заиграли веселую музыку. Совсем не в такт и бестолково, но это развеселило Марину. Теперь такая музыка была разрешена в сонной Москве! Слава веселому молодому императору Дмитрию! Как любят его московиты!
Разговор с патриархом Игнатием
О! Какая неожиданность! Сам патриарх Игнатий пожаловал сопровождать выезд императрицы! На крыльцо тут же высыпали монашки и вышла вдовая царица Мария. Патриарх благословил императрицу и названную матушку императора. Подойдя поближе, он шепнул на ухо Марине, так чтобы никто не слышал, о необходимости срочно поговорить. Императрица пригласила патриарха в карету. Это было нарушением правил этикета, но пусть московиты привыкают к переменам! То ли еще будет! Русские еще по-правильному креститься начнут! Марина подумала о том, что обязательно надо заставить патриарха выполнить условия унии со святейшим престолом. Негоже подписывать при всех церквях и королях документ, а потом отказываться его выполнять! Это не по-христиански! Русские должны выполнять то, что они перед всем миром обещали!
Пока ехали из Высокопетровского в Кремль, патриарх начал занудливо говорить императрице о не очень хороших и странных вещах, что происходили вокруг императора. Сообщил, что в Москву вошли новгородские стрельцы, кои могут быть крамольниками, что втрое сокращена охрана дворца, а из царских покоев велено вынести пищали и сабли, что так любит Дмитрий. А главное — сообщали соглядатаи патриарха, что шепчутся о чем-то по углам люди Шуйских и Валуевых. Не заговор ли плетут? Не слишком ли беспечен молодой царь? Почему не слушает патриарха? Напрасно помиловал император князя Василия Шуйского! Змея он подколодная! Должна императрица настоять на удалении князя Шуйского из Москвы! А того лучше — на его казни!
Опасений патриарха Марина не разделяла. Кто может плести заговор против всеми любимого царя! Да она своими глазами видела, как тот без охраны вошел в толпу московскую, и все наперебой кланялись, падали ниц и славословили императора! Москвичи же всегда так любят своих царей!
Ей надоела речь патриарха. Обернувшись в сторону она спросила: «А что находится там? Там, далеко за Москвой?» — «В той стороне Александрова Слобода, дворец, еще царем Василием построенный». — «А за ним?» — «За ним столица древняя, святой град Владимир». — «А далее?» — «Далее Муром, Нижний Новгород, Ярославль. Сии земли в Европе часто неверно Гипербореей называют». — «И все это принадлежит моему мужу и мне?» — «Да, государыня. А лично вам принадлежат отныне два богатейших города Русии: Новгород и Псков. Сие ваша опричнина». — «А что находится за Новгородом?» — «За Новгородом идут земли северные, Биармия великая и малая, Вятка». — «Это тоже принадлежит нам?» — «Тоже». — «А дальше?» — «Далее Великий камень, за которым идут земли Мангазеи, Пелыма, Югоры, Обдоры, Кондоры и Лукоморья». — «И это тоже мое?» — «Да, государыня. Еще недавно те земли были частью вольные, частью татарам сибирским дань платили, а кто — Пегой орде. Но ныне — все данники Великого императора и кайзера». — «Это там, где аримаспы живут и стерегут золото скифов?» — «Про аримаспов не слышал я, государыня. А самоеды и чудь белоглазая живут в тех краях». — «А далее?» — «А далее только охотники наши хаживали, но говорят, что есть в тех местах пролив Анианский, за коим земли, куда власть русского царя пока не дошла, но куда тоже наши охотники-промысловики хаживали». — «Обязательно земли те надо нашей короне присовокупить!» — «Все будет так, как вы, государыня, желаете, только надо императора уберечь от козней!»
Последнюю фразу Марина пропустила мимо ушей.
Не обманул! Не обманул Лукавый! — внутренне торжествовала юная царица: стала она правительницей самой большой страны мира! И самой богатой королевой на свете! И любит ее император безумно! А как было просто подсыпать этому беспечному тогда еще царевичу зелье любовное, что дал ей Хозяин Тьмы! Помнится, прибыл царевич в Самбор со своим дальним родственником ясновельможным паном Вишневецким, дабы обсудить детали похода против захватившего престол московский Бориса Годунова, что начал в те поры негласную войну и против Короны, и против законного царя Симеона, отца Дмитрия. И Дмитрия обманом хотел убить, да не вышло. Бежал в Литву Дмитрий. И вот говорили тогда в окружении воеводы Самбора, что теперь царевич трон свой возвратить хочет. И есть у него в Русии настоящие слуги, верные Мстиславские, что приходились родней и Вишневецким, и царевичу. И готовы те Мстиславские были открыть ворота Русии законному царевичу. Дабы на Руси был законный царь Дмитрий, родня Мстиславским по матери, а в Короне — тоже родня Мстиславских, законный король Вишневецкий, которого потом непременно при помощи русских войск поставить вместо шведа Васа надобно. Вот пока задумывали пан Вишневецкий, царевич Дмитрий и отец Юрий, как половчее собрать хотя бы тысячи три наемников, Марина и подсыпала из мешочка порошок чертовский царевичу.
И он теперь готов горы свернуть ради любимой Марины! Она — первая из жен русских царей, что коронована и помазана на царство! Она — императрица!
Карета въехала в Кремль! Марина, запрокинув голову, смотрела на высочайшую кампаниллу церкви Иоанна. Боже! Как красиво!
«Haec ignorant Muscovites cogitare Moscoviae Tertio Romam», — сказал на латыни патриарх.
«Господи! — подумала Марина. — Двадцать лет живет он в Руссии и до сих пор называет свою паству „эти невежественные московиты“!»
Желая преподать урок Игнатию и вспомнив все занятия латынью со старым лекарем, юная царица неожиданно резко ответила: «Non ignorant Muscovites, et mea bonum subditorum. Et si putant Moscoviae Tertio Romam, tunc est Tertia Romae!»
Не глядя на патриарха, императрица вышла из кареты, дверцу который отворил сам подбежавший к ней кайзер Дмитрий.
Его теплая рука нежно сжала ладошку царицы. Перезвон колоколов и радостные клики толпы заполнили всю Ивановскую. Царственная чета проследовала в Грановитую палату…
«А мерзкую девку Ксению я велю расстрелять из пищалей, предварительно раздев донага!» — решила в этот момент царица.
16 мая 1606 года. Пир императора Дмитрия
«Придется, видно, сегодня полдня голодать», — с досадой подумала Марина, входя в Грановитую палату и учуяв отвратительные ей запахи русских блюд.
В нынешний день свадебного пира император повелел угостить всех гостей по русскому обычаю. Наконец-то после трех дней поглощения всякой ерунды заморской, наготовленной иноземными поварами или привезенной из земель Короны, а особливо — вонючих сыров, что комом в горле у боярства стояли, да и есть их ложками было несподручно, именитые гости предвкушали объедение! Русский царский пир! Боярству московскому сия затея молодого царя явно пришлась по душе!
Марине — нет.
Московитскую еду императрица тихо ненавидела. И ее ненависть к этой тяжелой, кисло-соленой и невкусной мешанине из рыбы, птицы и баранины начиналась с ненависти вовсе не к блюдам, а к любимому русскими напитку — квасу. Вот уж действительно отвратное, кислое, шибающее в нос пойло! Настоящий лимонад для свиней! А потому, предчувствуя, что пир начнут с того, что слуги начнут обносить всех гостей и хозяев квасом в серебряной лощатой братине, императрица поскорее велела себе налить воды в чару. И притворилась, что пьет мерзкую московитскую бурду, хоть пила воду.
Столы в палате стояли покоем. На них были ржаной и пшеничный хлеб, нарезанный крупными ломтями, соль, молотый перец, сухой молотый имбирь, а также маленькие фляжки с уксусом. Тарелок, чар, ложек и вилок оказалось куда меньше, чем гостей, но московиты были привычны есть из одной посуды вдвоем и даже втроем.
Поначалу все встали. Патриарх Игнатий благословил молодую царственную чету, стол и всех присутствующих. Император хлопнул в ладоши. Пир начался.
Первыми подали рыбные студени и трех родов уху: курячью с белорыбицей, курячью со сборной рыбой и курячью с рыбой и шафраном.
Рыбу Марина не любила, а потому к ухе не притронулась.
Потом наступил прогул в продолжении пира, когда разносили гостям меды: смородинный, княжий и боярский, а из вин: аликанте, бастр и мальвазию, а также привезенную из Короны грончу.
После следовало наикрасивейшее блюдо пира — «лебедь» с шафрановой подливкой. Ха! Если кто из иностранных гостей и думал, что за столом русского царя ему подадут настоящих жареных лебедей, то ошибался! Этот «лебедь» делался из рыбного желе! Жирный, пересоленый, невкусный. Затем подали рябчиков в окрошке под лимонами. «Кто только придумал эту кислятину с жиром?!» — негодовала Марина. Позже гостей потчевали жареным потрохом гуся. Ну, это еще можно было есть, хоть и готовили его с луком, солью и перцем и совсем не добавляли тертого мускатного ореха. А потому потрох получался тяжелым и сладковатым от лука, хоть и должен был быть пряным. Ну, что возьмешь с этих московитов! Они совсем ничего не смыслят в искусстве кулинарии!
Марина с тоской вспомнила тушеную квашеную капусту, вареники и галушки с творогом, которые так хорошо готовили в Самборе на кухне батюшки! А какое чудесное блюдо — тушеная в пиве свинина с перцем, мускатным орехом и можжевельником! А какой вкусный овечий сыр бундза привозили в замок бургграфа горцы из Подгале! Ничего этого не было в Московии!
Марина умоляюще взглянула на Дмитрия. Тот посмотрел на ее тарелку, где она едва ковырнула вилкой потроха (на пиру только Марина да Дмитрий решились пользоваться вилками, остальные ошарашенно глядели на это новшество, а иные крестились, видя в двузубье черта с рогами, что смешило Марину) и что-то шепнул слуге. Моментально перед царицей оказался выбор: жареный гусь, тушеная курица с лимоном и куриная лапша. Это уже можно было кушать. «Боже! Как он внимателен! — с умилением и восторгом подумала Марина о своем супруге. — Рыцарь для своей дамы даже за пиршественным столом!» Марина попробовала курицу. Лимон убрал весь вкус куриного жира и добавил очень приятную цитрусовую нотку в блюдо. Да! Вкусно!
А пока царица наслаждалась едой, русские медленно напивались. Величальные речи звучали без остановки, именитых гостей обносили чарами с царского стола. Не забывали никого. Ни близких родственников — Мстиславских и Черкасских, ни именитых недавних врагов — Шуйских и Романовых, ни дальнюю родню — Бельских, Вельяминовых, Холмских и Нагих. Даже худородным Кутузовым чара досталась! Никого не запамятовал царь!
Гости в ответ величали молодую чету царскую, желали им здравия, долголетия и потомства!
Хмельные молодые бояре и дети боярские, непривычные к гронче и обилию вина, стали вести себя развязнее. Смеялись в голос. Харкали под лавки, громко сморкались и кашляли, не прикрыв рот рукой, так, что слюни и куски пищи разлетались по столу, ковыряли в носу и обтирали сопли о дорогие скатерти или общие тарелки.
Марине смотреть на это было невозможно.
Скорее бы конец застолья!
Но до конца было ох как далеко, а потому кулинарный ад Марины продолжался. Прямо перед ней на стол поставили блюдо карасей с бараниной и отварную голову баранью с пряностями, хреном и сметаной. Это считалось у московитов особым деликатесом! Густой запах вареной баранины и рыбы окутал царицу, и она даже поперхнулась. Ее чуть не стошнило! Дмитрий заметил муки жены и тут же велел переставить сии блюда с царского стола подальше от императрицы, туда, где сидели недавние ногайские князьки Урусовы и Юсуповы. Те восприняли сие как величайшую царскую милость.
Наконец, перешли к пирогам.
Гости налегли на курники с яйцами, пироги с бараниною, пироги с сыром и с яйцами.
«Как все это в них влезает?!» — с удивлением смотрела на бояр Марина.
А гости после пирогов начали поглощать еще и сырники! Сырники при московском дворе готовили совсем не так, как при дворе ее батюшки. Московиты добавляли изрядное количество муки. И получался не сырник, а почти ленивый мучной пирожок с творогом.
Хвала пресвятой Деве! Велено было нести орехи, засахаренные фрукты и пряники! Это означало конец пира.
Внесли на серебряных блюдах большие тульские пряники с начинкой из варенья, маленькие вяземские пряники с крахмальной патокой, фигуристые кемские пряники и черные московские медовые. Пряники с царского пира многие гости есть уже не могли, а потому засовывали в рукава или за пазуху, дабы отнести как гостинчик домочадцам.
Гости ждали царского сигнала к окончанию пира, но его не последовало. Дмитрий хлопнул в ладоши, слуги отодвинули столы в стороны, освобождая середину зала, в зал вошли музыканты. Зазвучала музыка. Аллеманда! Новый, только вошедший в моду при австрийском дворе танец! У Марины от предвкушения удовольствия захолонуло сердце! Боже! Дмитрий устроил танцы! Царь встал и прошел на середину залы. Широким жестом руки пригласил к танцу императрицу. Его примеру последовало несколько польских кавалеров. Марина, путаясь в складках московитского наряда, подошла к супругу. За ней вышли полячки — придворные дамы. Пусть неудобно танцевать в московском платье, но Марина так любит танцевать, что это уже и неважно! Поклон. Прогнулась. Поклон. Присела. Поменялась местами с кавалером — милым супругом! Ах, как это было весело! И как смешно было видеть, что московские бояре, раскрыв рты, смотрели на невиданное зрелище — царь сам танцует на пиру!
За аллемандой последовала сарабанда, за сарабандой — модный гавот! Да, такой танцевальной феерии даже при дворе короля Сигизмунда не бывало!
Усталую, хмельную от танцев императрицу Марину слуги привели в опочивальню. Раздели, и она тут же рухнула в счастливый сон…
…Ее разбудили звуки набата, звон оружия, битых стекол и истошные крики придворных дам и польской охраны, переходящие в предсмертные хрипы: «Bunt! Spisek! Ratujcie cesarzową!»
Между маем 1606 и июнем 1608
…Слава Божьей Матери! Не узнали! Не узнали юную царицу головорезы, посланные заговорщиками Шуйским, Валуевым, Татищевым и Голицыным! Простоволосая, едва успев надеть юбки, она сначала бежала от мятежников и спряталась в избе прислуги. Там верный рыцарь камердинер Ян попытался её защитить, да изнемог в бою и был растерзан толпой. Марина с немым ужасом наблюдала, как мужики, дикие, московские изнасиловали её лучшую фрейлину пани Хмелевскую, вспороли ей живот и бросились грабить покои. Попавшегося на пути пана Склинского с верными слугами, что оборонялись как могли от смутьянов, взяли обманом в плен, присягнули, что вреда не сделают, да потом на столе разложили, отрубили руки и ноги и так на кол посадили. Ксендза Помасского, секретаря короля, забили дубьём до смерти во время мессы, кою он вёл для слуг своих. Пана Глуховского, обезоруженного, распяли и иссякли ножами. До пяти сотен верных слуг царских перебили мятежники. Притеснения и жестокости творили свирепые и неслыханные! Над бездыханными трупами измывались. Кололи, пороли, четвертовали, жир из них вытапливали, в болото, в гноище, в воду метали и совершали всяческие убийства. Более всего вреда творили чернецы и попы в мужичьей одежде, ибо и сами убивали, и чернь приводили, приказывая слуг царёвых бить.
В суматохе, прячась за трупами, перемазавшись грязью и кровью, императрица чудом выбралась на улицу из дворца и была подобрана почти без чувств кем-то из родственников Дмитрия, бояр Мстиславских, которые уберегли её, защитили. «Убить двух помазанников Божьих в один день, — сказали Мстиславские кромешникам самозванца, — великий грех!». Бандиты Шуйского не посмели ворваться на двор сенатора и недавнего первого боярина думы.
До конца лета императрица прожила у Мстиславских. Её поразило предательство родни. И родня, и другие бояре заключили договор с самозванцем. Продались бояре за деньги, земли и чины лжецарьку, которого даже венчал на царство всего-то верный слуга Шуйских митрополит Новгородский!
Потом потянулись долгие дни мучений в ярославской ссылке. Слава Богу, с отцом не разлучили и малое число фрейлин оставили. Но даже там она ни на минуту не забывала, что она — пусть пленная, но русская императрица. Она требовала уважения к себе, почёта по чину, скандалила, портила утварь, била посуду. За каждый проступок приставленные слуги-тюремщики голодом Марину и её фрейлин наказывали, пить и есть не давали. Битые чаши меняли, столы и стулья чинили, величать императорским и царским титулом не желали. Не велено!
Сперва она надеялась, что славные воины Дмитрия её освободят. Не верила слухам об его кончине. Поначалу приходили и обнадёживающие вести о походе на Москву верного воеводы царя Дмитрия Ивана Болотникова, но самозванец Василий заложил её новгородские земли королю Карлу шведскому и на вырученные деньги собрал несметную армию из шведов и разбойной чуди, коя под водительством бандита-наёмника Якоба Делагарди разбила доблестного воеводу. Кровожадный Шуйский со своими наймитами шведами и чудью без числа избил пленных русских ратных людей, верных императору. Казнил люто. Топил, на кол сажал, резал на куски. «Ненавижу! Ненавижу кровавого палача моих добрых подданных!» — бесновалась Марина. Обрадовалась было Марина, когда король Сигизмунд начал войну с Шуйским, думала, что король по-рыцарски освободит её и вернёт незаконно отобранный престол. Но вышло по-иному! Для себя хотел король русского трона! Для себя! И вовсе не императрицей русской видел король Марину!
Летом 7116 года от Сотворения Бог остановил войну Короны и Русии и дал мир. Самозванный царь повелел отпустить Марину в Самбор. Велел ей не зваться русской царицей. Плевала она на повеления самозванца! Но Марину взбесило поименование её самборской воеводиной, что было в письме польского короля! В этом послании Марине было предложено отказаться от Москвы и взамен взять Самбор или Гродно. Не желая дерзить монарху сопредельной страны, царица велела принести ей перья и чернила. Ломая от негодования перья и пролив дважды чернила на платье, она всё же смогла вывести своим ровным и разборчивым почерком:
«Z łaski bożej króla polskiego, wielkiego księcia litewskiego, rosyjskiego, pruskiego, mazowieckiego, zmudzkiego, inflantskiego, y szwedzkigo, gotskiego, wandalskigo, dźiedźiczny spadkobiercy I krol.
Jeśli kim w świetle grała przeznaczenie, to na pewno przeze mnie. Z tytułu szlacheckiego ona wzniosła mnie na wysokość moskiewskiego tronu tylko po to, aby wrzucić do strasznego wniosku. I teraz doprowadziła mnie w taki stan, w którym nie mogę żyć spokojnie, zgodnie ze sanu. Wszystko zabrała mnie przeznaczenie: pozostały tylko sprawiedliwość i prawo na moskiewski tron, provided koronacją, zatwierdzony przez uznanie za mną tytułu moskiewskiej królowej, wzmocnione przysięga wszystkich klas Moskiewskiego państwa. Jestem pewna, że wasza wysokość, w swojej mądrości, podejmie środki do powrotu do mojego państwa w związku z waszą królewską mość»..
Чуть призадумавшись подписала:
«Łaski bożej wielka cesarzowa i królowa i wielka księżna całej Русии, władczyni vladimir, moscow, królowo, kazan, królowo syberyjska, psków i wielka księżna smoleńska, tverskaya, югорская, permska, i wielka księżna niżny nowogród, rostov, jarosław, i całej północnej kraju cesarzowa».
Между 1608 и 1612. Марина и Ксения
За четыре года беспрерывной войны за своё право быть русской царицей Марина научилась многому. Овладела искусством рукопашного боя, научилась стрелять из пищали и пистолета, сама пытала пленных и рубила непокорным головы. Научилась есть любую еду и носить удобные в походе и битве казацкие и татарские одеяния. В дикой неистовой амазонке с обветренным лицом и властным голосом уже никто бы не узнал ту изнеженную капризную императрицу, что танцевала аллеманду на пиру царя Дмитрия!
Она узнала цену и ценность предательства. Её не раз предавали. Предавала и она.
Самозванец же Василий Шуйский сидел в Кремле, как медведь в берлоге, и носа не казал, лишь пытался писать подмётные письма про то, что царь Дмитрий — не царь, что настоящего царя убили в Угличе младенцем. Чепуха! Кто ж верил этим письмам-то! Никто!
Желая укрепить династические узы, императрица Марина обвенчалась с царём Дмитрием. Без любви. Не было её ни со стороны царя, ни со стороны императрицы. Только расчёт. Правда, был плод любви — законный царевич Иван Дмитриевич, сын Марины и Дмитрия, наследник московского трона, продолжатель рода Рюриковичей, родившийся весной 1609 года. Единственная отрада зачерствевшего сердца Марины.
К тому времени она поняла, что сила в этой стране решает всё. Императрица тратила свои деньги уже не на наряды. Создала свою гвардию из преданных ей казаков и татар. Железную дисциплину установила в своей небольшой армии.
Она не вмешивалась в политические споры, но чувствовала, что рокошане и лисовички желают проведения элекционного сейма по обряду, принятому в Короне. И, когда сенаторы-децемвиры вынудили Дмитрия подписать вольности, царица зимой того же 1610 года ушла со своей гвардией сначала к ротмистру Сапеге, а затем к атаману войска донского, настоящему рыцарю, верному императрице Ивану Заруцкому. К тому времени уже не стало и Василия Шуйского (выдали его Мстиславские Сигизмунду), и царя Дмитрия (убил его наёмный тать). В Москве царили сенаторы Мстиславские и Лыковы под охраной войск царя Владислава. Их осаждали мятежники под водительством бояр Романовых и Трубецких, временных союзников Марины. Во всей стране шла долгая-долгая война…
…В полутёмной холодной келии Новодевичьего монастыря, недавно занятого войсками атамана Заруцкого, находились две женщины. Марина Мнишек, одетая в татарский костюм, шаровары, тёплый полушубок и казацкую шапку, и инокиня Ольга, в миру — царевна Ксения Годунова.
Ксения стояла перед Марией нагая, опустив глаза долу с растрёпанными, некогда русыми, а ныне седеющими волосами, переминаясь побледневшими от холода ногами и пытаясь прикрыть руками то срам, то синяки от побоев, что нанесли ей ограбившие монастырь татары из свиты Марины. Посиневшие губы бывшей царевны шептали молитву.
Она уже не была той красавицей, что когда-то возжелал император Дмитрий и которую держал при себе более полугода, не желая убрать, несмотря на все требования Марины. Красу Ксении попортил и голод в осаждённой Лавре, и молитвенные стояния в монастырях, и бесконечный пост, который блюла она в постриге. Грудь её упала, на висках проступила седина, лицо осунулось, на коленях появились подагрические наросты, руки огрубели.
Марина оглядела бывшую соперницу со всех сторон. О, сколько раз она желала ей смерти! Сколько жутких казней придумывала! И вот сбылось — Ксения в её власти. Стоит беспомощная перед ней.
— И что он только в тебе тогда нашёл? — еле слышно спросила Марина.
Ксения не ответила, а только метнула в сторону бывшей соперницы взгляд. Это был взгляд совсем не потухших, а молодых карих очей, взгляд совсем не робкой монахини. В этом взгляде была и ненависть, и фамильная гордость царей-Годуновых, и готовность умереть, и горячая затаённая любовь к тому молодому, весёлому царю-реформатору Дмитрию, о котором как о живом во всём свете, наверное, теперь помнили только эти две женщины. Марина поняла этот взгляд. Поняла, что именно за это она и не сможет казнить Ксению. За то, что та ещё помнит Дмитрия. Настоящего царя Дмитрия. Марина вдруг осознала, что у неё нет ненависти. Перед ней стояла вовсе не соперница-царевна, а просто потрёпанная жизнью уже немолодая русская баба, раздетая грабителями.
— Оденься! — она кинула ей рубашку. Та прижала к себе одежду, но руки не слушались, и одеться не смогла.
Марина кликнула слугу и отдала приказ. Через минуту ей подали кожаные туфли.
— И это надень. Замёрзнешь. Я в них тогда танцевала. Последний раз. С ним.
— Не надену. Лучше прикажи меня убить. Что ждёшь? — прошептала Ксения.
— Ну, не наденешь — не надо. Может, и по-иному сгодятся, — ответила Марина.
Резко повернувшись, она вышла из келии. Татары и казаки ожидали её. Подвели лошадь. Она легко вскочила в седло.
— А с этой что делать? — кликнул кто-то из свиты.
— Не трогать! Кто её хоть пальцем тронет — голову отрублю! Лично! Поняли?! — и, обожегши коня плетью, с места понеслась галопом. За ней спешила свита и охрана. Вскоре стук копыт затих, и кавалькада исчезла из вида.
— Господи! Спаси и сохрани! — молилась Ксения.
Молилась так же, как молились в те времена сотни тысяч простых русских баб.
Моление о русской бабе
Господи, сохрани от ярости татар и казаков, спаси от рабства и выставления на позор на рабском рынке в Кафе перед бесстыжими глазами турок-бусурман и фрязей! Господи! Спаси от татей лесных и бродячих орд лисовиков-наёмников, что непотребную похоть свою противоестественно удовлетворяют, а при том глумятся и над детьми малыми, и над девицами, и над жёнками! Спаси от пьяницы-мужа, что как выпьет, так учнёт бить то батогом, то ослапом! Спаси от свёкра, что со срамными речами лезет и руки распускает! Сохрани, Господи, семя русское! Помоги в тягостях и избавлении от бремени! Не дай погибнуть роду русскому! Спаси, Господи, простую русскую бабу, ибо в годину страшного русского лихолетья, нет у неё другой защиты, кроме тебя, Господи!
Между 1612 и 1614 годами. Конец царствования
…Она боролась до конца. Не сдавалась. Знала: царицы не сдаются, пока бьётся сердце. Но изменников и предателей было слишком много. А верных рыцарей слишком мало…
…Выбив из Москвы войска царя Владислава, окончательно повздорили временные союзники: с одной стороны — романовские бандиты, казачья вольница, купленная на деньги грабителей Сибири Строгановых, не признававшая никакой власти, а с другой стороны — доблестные витязи князя Трубецкого, присягнувшие законному царю Ивану Дмитриевичу, сыну Марины. Маленькая армия самой императрицы, равно как и войска атамана Заруцкого, не принимали участия в битве за Москву по соглашению с Романовыми. Договорились, что как только восстановят русскую власть над столицей — так будет в ней законный царь. Но разве Романовы соглашения соблюдают! У них татар и казаков, и разбойников всяких было несчётное число! Те взяли верх и объявили о созыве незаконного элекционного сейма, называемого ими Земским собором. Неслыханное дело — при живом законном царе выборы другого царя проводить! На сих выборах Марина и её сторонники оказались в явном меньшинстве, как, впрочем, и купчины толстобрюхие новгородские да вологодские, да сольвычегодские, кои мечтали для поправления дел своих торговых со Швецией и с Англией кто Карлуса Шведского на престол поставить. Но сих правителей на сейме споро объявили иноземцами и указали, что никакого иноземного монарха на Руси боле не будет, а будет свой. К негодованию Марины, её сына тоже объявили иноземцем! Не желая сносить сию хулу в адрес законного царя, Марина покинула столицу, вернулась в Коломну. Там подождала почти полгода. Сначала надеялась, что одумаются люди московские да делегаты сейма и изберут пусть не Ивана, но кого-то из родни её или из слуг верных. Надеялась, что будет избран или родовитый родственник Дмитрия-царя сенатор Мстиславский, или до последнего верные Дмитрию Угличскому князь Черкасский, или доблестный князь Трубецкой. С ними можно было бы Марине договориться. Может быть, о регентстве, как при царице Елене. Или об опричнине как при царе Иване. Да надежды не сбылись! Романовы воровским путём, разбоем власть забрали! Под угрозой ножей казацких заставили сейм присягнуть молодому несмышлёнышу Михаилу, сыну Филарета-патриарха.
Поняла тогда Марина, что напрасно бездействовала, что война для неё вовсе не окончена. Со своей армией выступила она на юг, в Рязань. Это было ошибкой. Большая часть её добрых подданных, верных ей, маленькому царю Ивану и хранящих светлую память о царе Дмитрии было на севере! Ивану Дмитриевичу на севере присягнули Углич, Вятка, другие города. А на юге — только Астрахань да орды терских, донских да яицких казаков. К ним Марина хотела пробиться, да не смогла. Новоизбранный самозванец малолетний царь Михаил послал изменника Одоевского с огромной толпой бандитов и под Воронежем разбил немногочисленную армию Марины и Заруцкого. Едва спаслась царица от плена! Добралась до Астрахани, где её и настигли вести о том, что ждут её и царя и в Вятке, и в Угличе, и на Яике! Пробиваться к своим надо было с малым числом гвардейцев через земли, занятые войсками самозванца Михаила. Не удалось. Полонили её, царя и атамана на Яике. Привезли как рабов в Москву. Сразу же без суда посадили на кол Заруцкого. Во время казни он не проронил ни слова. «Прощай, верный и храбрый воин! Ангелы вознесут твою душу в царствие небесное!» — молилась о нём Марина.
…Её вывели из темницы морозным декабрьским рассветным утром, когда воздух особенно звонок и чист и по всей сонной ещё Москве, казалось, слышен отзвук колокольного заутреннего звона. Императрицу посадили на телегу, дали в руки сына. Пятеро стрельцов стали ошую и одесную телеги. Разлучённая с маленьким Иваном во время заточения Марина, не смогла при его виде сдержать слёз! Как похудел! А почему в драной рубахе? Где одежда царская? «Сынок! Государь! Тебе не холодно?» — Марина сорвала с себя плат, накинула на маленького мальчика, прижала к себе. Поцеловала в лобик. Синяки! «Тебя били?». Возница не спеша тронул телегу к Фроловским воротам. Маленький дрожащий царь грустно посмотрел на маму глазами полными слёз и страха: «Mama nas zabiją? Mama dużo się modliłem, pytałem Pana, czy trafię jestem w raju, do papieża, po tym, jak mnie zabiją. Pan nie odpowiedział. Mamusiu! Boję się. Ja nie chcę umierać. Ty zaś wszystko możesz, mamo. Powiedz im, żeby nas wypuścili. Bardzo się boję. Mamo, mówiłaś, że rosjanie — nasze dobre poddani. Dlaczego są one takie złe? Co ja im zrobiłem, mamo?» — едва слышно, запекшимися рассечёнными губами шептал царевич, уткнувшись в плечо императрицы. «Nie bój się, kochanie! — обняв сына тоже шёпотом отвечала Марина, — Pan jest łaskawy! Nas nie zabiją. Nas zabiorą w Grudziądz. A może puszczą w Sambor. Tam, gdzie jest najlepszy na świecie zamek w magicznym lesie. Ty go na pewno zobaczysz. Nie bój się, panie, nie ośmielą się cię zabić!»
Телега остановилась у ворот. Вокруг собралась небольшая толпа зевак, что шли от заутрени. Перед Мариной предстал дьяк. Дьяк вынул из рукава шубы свиток, и громким голосом, дабы все услышали огласил: «По государеву, царёву и великого князя Михаила Фёдоровича указу велено холопа нашего Ивашку, что воровским обрядом смел именоваться именем государевым, повесить». «Что, что?» — не веря ушам своим переспросила Марина. Но дюжие руки стрельцов уже выхватили мальчика из рук императрицы. Малыш пытался вырваться: «Mamo! Ratuj! Boli mnie, mamo!»
Марина рванулась на помощь сыну, но двое стрельцов навалились ей на плечи, вывернули ей руки и прижали к земле, к грязному снегу. «Что вы делаете! Отпустите! Отпустите его! Не смейте! Это ваш законный царь Иван! Душегубы! Цареубийцы! Слуги Иродовы! Отпустите его! Ему же больно!»
Стрельцы, державшие Марину, даже не шелохнулись и только крепче ухватили бьющуюся в конвульсиях и истерике императрицу, и, видно вспомнив чей-то приказ, лишь повернули её за волосы лицом к воротам, чтобы она видела страшную картину казни сына. Два стрельца связали юного царя, прижав верёвкой руки к тельцу. Молодой и явно неопытный палач засунул кричащему и плачущему мальчику в рот кусок рогожи, накинул на шею петлю и затянув узлом, попытался, встав на телегу, перекинуть свободный конец верёвки через воротную балку. Ему это сразу не удалось. Подвалила толпа. «Маринкиного ворёнка вешают!» — «Давно пора!» — «Любо!» Наконец палач перекинул верёвку через брус и начал поднимать бьющееся в конвульсиях тело маленького царя. Петля, видно, была слишком широка для тоненькой шеи мальчика, и тот никак не мог задохнуться. Палачу пришлось отпустить верёвку, перевязать узел и опять повесить мальчика. Второй раз было удачнее. Иван Дмитриевич захрипел, его штаны намокли, глаза выпучились, лицо посинело. Толпа московитов ликовала: «Любо!» Марина вдруг почувствовала, как острая давящая боль появилась у неё с левой стороны груди, её дыханье стало трудным, а посередине груди будто открытый холод прошёл. Боль усилилась спустилась в руки, от боли свело скулы.
Эпилог. Вне времени
В тёмный сырой подвал угловой башни кремля, что в Коломне, стражники заходили редко. Там в узкой каморе в луже собственных испражнений и крысиной мочи на грязном холодном полу сидела полупарализованная старуха с седыми свалявшимися волосами, изъеденными вшами. Её худое тело, покрытое гнойными фурункулами и коростой, едва прикрывало рваное тряпьё. Около распухших ног, усеянных язвами, копошились крысы. Но тюремные крысы брезговали грызть старухину плоть. Иногда она целыми днями не двигалась, даже мокриц не сдувала с губ. Тогда охранники, открыв тяжёлую заплесневелую дверь, тыкали её палкой. Не померла ли? Нет, вроде, жива. Иногда ей кидали кусок хлеба и ставили плошку с водой. Кто сию пищу поедал — крысы или она, — про то охрана знать не желала. Как-то из Москвы прислали спросить не надо ли ей чего? Она попросила иконку Дмитрия Солунского. Икону ей не дали. Зачем ведьме икона? А в Москву отписали, что-де ничего не желает, что-де благодарна государю, царю и великому князю, что грехи свои замаливает…
Никто в этой страшной старухе не узнал бы красавицу императрицу Марину Мнишек.
…В том месте темнота была особенно густая, настолько, что даже подослепшие глаза Марины видели, что эта тьма двигается…
— Ты здесь? Я знала, что ты придёшь. Ты, наверное, единственный, кто ещё не глумился над моим горем. Что ж, заходи, Враг Рода Человеческого! Жаль, угостить тебя нечем. Разве крохами, что крысы не доели. Но я рада гостю. Присаживайся. Императрица позволяет тебе сесть.
— Приветствую тебя, царица! Да. Решил навестить тебя в новых твоих чертогах, — раздался знакомый с детских лет бархатистый приятный голос.
— Чертоги? Ты, как всегда, лукавый путаник и обманщик! Ты говорил, что я буду царицей полумира! Обманул!
— Нет! Ты была императрицей самой большой страны на планете!
— Только пять дней! И почти десять лет воевала за право повторить эти пять дней!
— Какие странные вы, люди, существа! Придумали себе какое-то время! Пять дней! Пять веков! Это не имеет значения! Я прибыл оттуда, где нет времени. Впрочем, помнится, самый умный из ваших евангелистов пытался вам это объяснить, говорил, что «времени не будет». Вы не поняли! Безумцы! Вы до сих пор пытаетесь бороться за время, обогнать его или обмануть! Не выйдет! Оно уж куда обманчивее меня. Я-то не вру!
— Врёшь! Ты дал мне заклятие ненависти, а оно не подействовало! Ничего тогда с Михаилом не случилось!
— Повторяю: я никогда не вру! Если тогда не случилось, то обязательно проклятие Сатаны сбудется. Пусть через сто, двести, триста лет! Для меня, для проклятия, да и для тебя сейчас это значения не имеет!
— Имеет! Я хочу видеть ЭТО!
— Но это уже новое желание. Новое желание — новый контракт!
— А! Ты хочешь получить взамен мою душу? Что ж, бери! Отдаю добровольно. Эта душа пережила и райское блаженство, и адские муки здесь, на земле. Не думаю, что у тебя в аду ей будет хуже, чем в Кремле у фроловских ворот! Только покажи мне ЭТО!
…Тьма рассеялась, и Марина увидела невысокий продолговатый каменный дом с покатой крышей где-то на окраине своей империи. Он стоял на косогоре так, что с одной стороны, вроде, у него было два этажа, а с другой стороны — один. Чёртова дюжина окон, выходящих на улицу, были наглухо закрыты ставнями. Дом был обнесён глухим высоким забором. У ворот во двор и у двух подъездов стояла стража, одетая в странные кожаные одежды. У некоторых на головах были остроконечные шапки с нашитой красной звездой. Марина слышала их речь, но не понимала её. Говорили то ли по-мадьярски, то ли по-чухонски.
Невидимая Марина вошла во двор. Там царила суета. Сновали другие люди, речь которых была странная, но более понятная. Одетые в те же кожаные куртки, люди называли друг друга «товарищ», хоть явно друзьями не были. Они суетились и готовились к чему-то. «Канистры с керосином привезли?» — «Да, но пока недостаточно». — «А известь?» — «Извести должно хватить». — «Шахту проверили?» — «Да». — «Ты был в подвале?» — «Места маловато. При стрельбе может отрекошетить. Сподручней ножами или штыками». — «А, может, по одному? Или сначала самого, а потом остальных?» — «Не велено. Велено сразу всех. И прислугу. Даже собак». — «Животину-то за что?» — «Ну, одну себе оставь». — «Неудобно будет целиком-то изводить. Может, разделаем? Вон Колька в 1905 мясником подрабатывал. Сподручнее так. Проверял». — «Прикажут — разделаем. Как корову. Ха!» — «Кто-то сказал, что головы надо бы Старику с Максом показать». — «Прикажут — отправим головы Старику». — «А что ты его так кличешь?» — «Да ещё до революции в Лондоне встречались. Стариком его тогда уже все наши называли. А Якова — Максом». — «А чего ждём-то? Говорили, что в полночь начнём. Скоро уж три часа». — «Из Москвы кого-то из начальства ждут. С приказом». — «Устал ждать. Я с марта семнадцатого в расстрельных командах. Ещё с Гельсингфорса. Подустал». — «Не время уставать! Вон мировая революция настанет — без устали работать придётся!»
Марина поняла, что готовится что-то ужасное, готовится какое-то страшное злодеяние, может быть, одно из самых страшных в истории. Злодеяние, которое пустит ад на Землю, приведёт к гибели такого множества людей, которого ещё не знал род людской! И люди эти во дворе дома, казалось, — вовсе не люди. Марина смотрела в их чёрные глаза и не видела в них жизни! Поняла она, что это — слуги Того, кто забрал её душу. И, к своему ужасу, Марина поняла, что злодеяние, которое они готовят, открыто её проклятьем!
— Приехал! Сам! Из Москвы!
— Здравствуйте, товарищи!
Марина даже вздрогнула! Опять этот голос! Да. Он выглядит по-другому, шинель, очки, бородка, свита. Но голос! Сам Князь тьмы пожаловал! Видимая только Сатане, Марина бросилась наперерез свите Люцифера. «Останови! Я вовсе не этого хотела! Я не хочу много новых жертв! Не нужно столько смертей!» — «Поздно. Ты просыпала адский пепел на землю. Ты произнесла проклятие. Проклятие Дьявола всегда сбывается! И, кроме того, тебе больше нечего мне предложить! — последовал ответ. — Тебе пора!»
И за секунду до того, как адское пламя поглотило Марину, она услышала фразу, показавшуюся ей настолько ужасной, насколько может быть ужасен сигнал к массовым казням:
«Заключённых в подвал к товарищу Юровскому!»
