Изображая жертву

Доносы на соседей по партам, законсервированный страх и война в окопах морщин — новый сборник экзистенциальных верлибров поэта Миши Токарева романтически зарисовывает постсоветскую бытовуху, героями которой становятся дети, учителя, врачи, силовики, соседи-алкоголики, друзья и любовники. Это полные звукописи и нестандартных метафор строки о том, как солдаты остаются на войне, даже вернувшись с фронта, школьников учат быть недотыкомками, взрослые объявляют джихад своему внутреннему хлюпику, мужья буквально пьют кровь у жён, продавец пытается разумно продать своё время, а следователь пропускает неделю жизни, зачитавшись двухтомной предсмертной запиской.

Страх у вас какой-то просроченный

Нелепое какое-то время,
Такое же нелепое, как мысль,
Что Гагарин не отправился тогда
К Петру за яблоками,
А его посадили в психушку,
Чтобы сокрыть некие тайны.
Правильно я сегодня чувствовал,
Не надо строить планов,
Нынче совсем не до них,
Нынче угроза конца Светы.
Бабушка недавно в Сибири
Отправилась к Петру за яблоками,
После нее осталась жилплощадь,
Самое время поехать туда,
Где прочие бабушки торгуют
Страхом, закатанным в банки,
В двухлитровые банки.
Страхом разного свойства,
Например, второго Чернобыля,
Вторжения, недобитых фашистов.
Не знаю, близко, не близко
Принимать к сердцу
Разное в новостях, новостное,
К сердцу лучше всего
Принимать валокордин,
Однако закончился, как погляжу.
Звоню хоть кому-то, кому-то,
Это кажется важным,
Звонить хоть кому-то, кому-то
С позиции людских колебаний,
Калибровка сигналов.
Говорит в трубке устало,
Я считаю, считает она, калькулятор,
Что тебе надо заткнуться,
И не звонить сюда больше.
Стало полегче, вот об этих
Людских отношениях я говорю.

Изображая жертву

В день, когда мне исполнилось
Триста двенадцать месяцев,
Мама сразу сказала позвать в гости
Своих друзей по рассеяности.
Но мы были настолько рассеянными,
Что не смогли найти даже себя,
Кто-то превратился в пожарника,
Хотя любил скорей поджигать,
Кто-то превратился в библиотекаря,
Хотя не отличал Ерофеева от Ерофеева,
Кто-то дотягивал земной срок,
Но срок не сходился на брюхе,
Такому говорила его мать:
Опять двадцать пять,
Опять перешивать брюки,
Вот отъелся-то в лагере.
В триста двенадцать месяцев
Перестаешь быть уникальным
Носителем героической жизни,
Кажется, мы не полетим в космос,
Не построим ядреный реактор,
Не объявим джихад.
Что же должно произойти,
Чтобы мы самозабвенно
Пошли тушить ядреный реактор,
Объявили джихад своему
Внутреннему хлюпику,
Какой такой шанс должен
Нам представиться, чтобы
Мы снова почувствовали:
Без моей жертвы
Планета не устоит, захлебнется,
Никто другой не поможет.
В триста двенадцать месяцев.

Бабоньки, с 8 марта

Говорят, какой-то скотомогильник.
Да, представляешь, разрыли, а там…
А еще вот говорят, что заводы,
Которые производят прокладки
Закрываются из-за санкций,
Где же мы, девочки, будем…
Ой, да ерунда, в перестройку
Берешь из аптечки вату…
А дальше, что дальше?
Подслушивать нехорошо,
Женщина, уведите ребенка!
Мы, девочки, такие сильные,
Все переживем, все вынесем!
Согласна, золотые слова.
Лида, а как у тебя с этим?
Ушел, козлина, ушел…
Жалко этого добряка…
Ага, ничего, разберемся.
Бабоньки, с восьмым марта!
И вас тоже с восьмым.
Откуда идет дым, чувствуете?
Призывники курят, в окно идет.
У меня отпускаются руки просто…
Куда они у тебя отпускаются?
Мужчина, вы, почему слушаете,
Что вы хотели, я слушаю?
Три пачки угля, еще от тошноты.
Я говорила, скотомогильник этот,
Главное, чтобы не было войны.
С вас четыреста десять.
До свидания, с праздником.
Спасибо, до свидания.
Девочки, ой, девочки...

Монгольский панк-рок

Они познакомились, он так думал,
Они познакомились, он спросил,
А как мне тебе позвонить,
Она ему говорит, через позвонок,
Звони через позвонок.
Возле аптеки ребенок спросил,
Мама, голуби, у тебя есть хлеб?
Ешь без хлеба, сказала она.
Девчонка села в черную тачку,
Он остался возле аптеки,
Сердце болело, но не сильно,
Валокордин везде покончался.
Ребенок, хлопая голубыми глазками,
Начал обедать без хлеба,
Сердце закололо сильнее.
Кажется, начинался апрель,
Неуверенные ходили прохожие,
На работы ходили, ходили.
Мама, спросил ребенок,
Жуя сырое крыло,
Почему кровушка по вкусу
Напоминает железо?
Женщина серьезно ответила,
Потому что мы роботы.
Он подумал, ничего я не робот,
Нашли они робота,
Сердце у робота не болит,
Кажется, не болит.
Он закурил сигарету,
И был такой незаметный,
Как монгольский панк-рок.

Дитрих бережно снимает свою кожу

На кого я хотел быть похожим,
Быть похожим на Марлен Дитрих
С ее чистенькой кожей,
Такой же чистенькой и приятной,
Как голос у Левитана.
Моя кожа отличалась
Особыми шрамами,
Моя кожа была символична,
Как стихи тех, кто писал
На птичьем языке про любовь.
Тогда еще в детстве
На моем детском лице
Частенько происходили события,
Например, бомба Малыш
Приземлялась на Хиросиму,
А солдаты взрывали бензин,
Разлитый у штаба врага,
А полковник вопил им:
Ребята, отходим, отходим,
Надо вернуться в окопы!
Километры окопов,
А кто-то решается
На ковровую бомбардировку,
Ко всему прочему.
Господи, как я все пережил.
Парикмахерша спрашивает,
Как будем стричься,
Давно, что ли, не стригся.
Лицо в зеркале страшное,
Словно я вернулся с войны,
Хотя, наверно, не возвращался.
Я говорю, шапочкой,
И закрываю глаза.

Человек паук влезает по ночам в уши

Человечество пауков
В синих трико, красных футболках,
Я видел такое человечество,
Когда болел ветрянкой
И лежал в детской больнице.
Там одна девочка,
Мастерица пугать на ночь
С фонариком у лица,

Травила нам байки,
Но они не травились как следует,
Поэтому к байкам
Мы относились серьезно,

Пока смотрящая медсестра
Переставляла артрозные ноги
В сторону туалета,
И за тишиной никто не следил.
Девочка нам говорила,
Как подменяют понятия,
Словно в роддоме детей,
Мы охали, впечатлялись,
А эта маленькая женщина
Стивен Кинг
Уже говорила о пауках,
Которые ночью заползают
В наши ушные улитки,
Размножаются там,
Делая нас Франкенштейнами.
Потом зашла медсестра,
И зашла очень уж далеко,
Когда оттаскала за уши девочку,
И попросила молчать.
Еще в той больнице, я помню,
Нас вкусно кормили
Обещаниями о человечестве,
Которое победит пауков.

Недотыкомки в авитаминозе

Достаем двойные листочки,
И пишем донос на соседа по парте,
Недотыкомки мои, недотыкомки,
Химичка всегда выражалась зигзагами,
Нет, чтобы говорить прямо,
Всегда ее речь напоминала
Сколиозную спину.
За окном проплывали
Апрельские льдины,
Пахло сосисками, деревьями,
Хлоркой, чем-то протухшим,
Пальцы были липкими,
Словно ловушка для мух,
От груши, сожранной на перемене,
Щека болела после драки
С дежурным.
Пишем, не отвлекаемся,
Да, что это такое, почему,
Почему, Терентьев, у тебя
Пошла носом кровь,
У тебя что, авитаминоз?
Сказала химичка, вышла
Позвать медсестру.
И я посадил свое зрение
Отдохнуть на колени
Соседки по парте,
Колени были хорошие,
Без сучка и задоринки колени.
Пока она выводила
Красивеньким почерком
Кляузу на меня,
Или все-таки сочинение,
Как я проведу жизнь
В химическом безобразии.

Скрежет сосредоточенных лиц

Утренние пассажиры,
Чьи лица искусали шмели,
Иными словами, гранатометы,
Такие напряженные и серьезные,
Словно проза Селина.
В утренних пассажирах
Я ценю больше всего жизнь,
В напряженных мышцах лица,
Судорогах тела,
Приятно быть в окружении
Таких же стремительных,
Стремящихся из точки А
Сослуживцев по жизни.
Когда я завтракал дома
Бабушка заподозрила
Наличие у меня диабета,
И отказала нам в сладком,
Сказав, можешь добавить
В свой чай капельку крови,
В ней у тебя сахара много.
В вагоне метро пассажиры,
Сколько из них выпило кофе
С собственной кровью
Сегодняшним утром,

Сколько из них не дотянет
До вечернего возвращения
В объятья постели холодной,
Как будто слова
Истеричной жены:
Мы разводимся, я не дам тебе
Больше пить свою кровь.

Мельчанье мужчин по типу пломбиров

Пенисы, как снежинки,
Двух одинаковых не найдешь,
Говорит одна поэтесса,
Я говорю ей: мне это,
Кажется, неинтересно.
Она говорит: и вот пока,
Пока люди совокупляются,
Рожают детей для войны,
Женщина хранит мир.
Я говорю ей: кажется,
Это тоже неинтересно.
В процессе разглядывания
Поэтессой моего члена
Ей приходят на ум
Десятки метафор,

От жирафа с ветрянкой
До печального червяка.
Когда поэтесса встает,
Я тут же падаю с матраса,
Ведь ее масса нетто
Равняется ста килограммам,
А моя масса брутто,
То есть с трусами, носками
Равняется пятидесяти семи.
И это лишний раз доказывает,
В тени больших поэтесс
Мужчины мельчают,
Как ванильный пломбир
Посреди лета.

В пасти авитаминоза

Смотрит, интересно, что думает,
Глядя на ниточки синих и фиолетовых
Венок, выступающих
На детском утреннике,
По всему моему телу.
Что она думает, наверно,
Из какой он семьи,
Традиционной,
Словно пакет с пакетами,
Или семьи, где каждый раз
Покупают новый пакет.
Вот она щупает
С видом от первого лица,
Как в компьютерных играх,
Говорит, что мне кажется,
Никаких уплотнений.
А я говорю: ладно,
Может, и показалось.
Ее профиль неврологический,

Утонченный, хороший,
В ее кабинете пахнет
Нашатырем и духами,
Возможно, пахнет гормонами,
Но я могу ошибаться,
В том смысле, что занят
Вопросами уплотнений.
Она расстегивает пуговицу
На белом, нет, синем халате,
И я вспоминаю о начале весны,
Вспоминаю, что все мы
Электорат этой весны
В пасти авитаминоза.

Шестизимний ты в родинках

Она стремилась быть независимой,
Словно Ирландия от Великобритании,
Потом не хотела быть независимой
По личным причинам.
Мужчина, говорила она мне,
То ли пяти, то ли шестизимнему,
Покажите, как вы любите родину.
Под ее руководством
В детском садике для дефективных
Мы не совсем понимали
Подобные абстрактные категории,
То ли не пришло время,
То ли нам хватало родинок.
В чем выражалась ее независимость,
Независимо от погоды,
Было минус тридцать один,

Или плюс девятнадцать
Она носила колготки в сетку,
Такие, как будто эти колготки
Потрепало акацией.
Еще она, помню, курила,
На удивление, Петра Первого,
То есть совершенно не женские
С ментолом или другие.
Хорошо, что не курила
Сигареты Николай Второй,

Николая Второго
Быстро бы расстреляли.
В последнее время странные сны,
Вспомнил вот воспитателя.

Блинчики судного дня

Закончившийся прошлый месяц

В месяце настоящем сделался летом,
В связи с этой традицией зреет вопрос,
Я достаю из коричневых брюк
Увесистый, ни разу не стыдный вопрос:
Кто путает мои перезревшие мысли
На веточках яблонедуба
Своими заскорузлыми пальцами,
А также, кто виновен в депортации
Либидо-промышленного производства
За пределы моего тела.
Хотя и солнышко светит,
И птички хохочут примерные,
Словно военные на параде,
Но все-таки я ослепительно бледный,
Даже чуть-чуть желтоватый,
Словно кожа Мурзилки.
Худой, как селедка под шубой
Смотрю в отражение,
Бегут синие ручейки,
Впадинки припорошило листвой,
Порой не хочется даже смотреться
В зеркало утром.
Пригоревшие блинчики,
Блинчики судного дня
Пробуждают во мне аппетит,
На кухне звучит мама,
Кошка тоже где-то звучит,
И мы все звучим летом.

Конструктор из насекомых

Когда я захожу на работу,
То расстегиваю молнию,
Это похоже на причинение
Улыбки мальчику Гуинплену,
Потом вешаю куртку на стул,
Это не на что не похоже.
В прошлом году не работал,
Казалось, все хорошо,
Когда стал работать,
Тоже казалось, что все хорошо,
Правда, теперь сомневаюсь,
Разумно ли продаю время,
Хотелось бы разумно,
Как на Авито мужчина,
Продающий детали осы.
Фотография в объявлении,

Крылышки стопкой,
Желтые тельца в полоску,
Уточненье про возраст,
Не превышающий старости,
То есть насекомые свежие,
Конечно же, на словах.
Под окнами дерутся коты,
Они драчливые, конечно,
Как Германия в прошлом веке,
Мы их, конечно же, победили.
Концентрируюсь на работе,
Это похоже на собирание
Из мыслей-жуков-гусениц
Странного гражданина
С глазами улитками,
Усами личинками
В живом плаще, живой шляпе.

Овощи

Женщина из подъезда
Выходит на пенсию,
Старушка заходит в подъезд,
Больше никуда не выходит.
Гарцуют подростки,
Называя друг друга додики,
Ко мне садится мужик,
Скамейка вибрирует,
Словно у мужика внутри
Телефонная трубка.
Он показывает руку,
На руке наколото север,
Вот, говорит, север,
Я говорю, ладно.
Он говорит, а вообще,
Мы пломбы в зубах
Этой вонючей истории,
Я говорю, ладно.
Подъезд зреет в парадную,
Туда заходит лифтер,
Мужик говорит, о, лифтер,
Теперь будет цивильно,
Еще бы ссаки отмыли,
И наступил ренессанс.
Из окна кричит тетка,
Не приставай к людям,
Иди уже за овощами.
Проходит печальный солдат,
Как первый грибной дождь
Этим чопорным летом.
У нас тоже овощи кончились.

Случайная токсикомания

Кто руководит этим процессом,
Выстраивает композицию снов,
Так понимаю, Степаша и Хрюша
Очень уж постарели,
И не могут следить за малышами
Беспокойной ночью,
Ночью хрустальных ножей.
Часы непосредственно сна
Сделались редкими,
Словно зубы у моряка,
Страдающего цингой.
В продольном разрезе
Твоего гречишного глаза
Отражается подсознание,
Что там еще может
Причудливо преображаться,
Кроме бытовых штук.
Я засыпаю непобежденным,
Как будто сосед во дворе,
Играющий в домино с мужиками
По правилам шахмат.
Это ночь шестого июня,
Я слышу запах бензина,
В открытом окне что-то горит,
Это плохо, что что-то горит,
Но все-таки, что поделать.
Резкий запах бензина
Достает из макушки
Цветные сны.
Какая-то токсикомания,

Но все-таки, что поделать.

Бесконечный плацкарт

На очень неуверенном канале
Неуверенная корреспондентка
С ровно одним накрашенным глазом,
Второй забыли покрасить
По причинам от нас не зависимым,
Заикаясь, называет числа и даты
Примерной ядреной зимы.
Неуверенный оператор
То переводит картинку в ЧБ,
То возвращает цвета.
Бегущая строка меняет язык
С латыни на разговорный.
Корреспондентка чихает,
Оператор ей говорит,
Будьте здоровы, наверно.
Она говорит, глядя в камеру,
Потом не глядя в камеру,
Не стоит печалиться,
Мне кажется, все обойдется,
Тем более что там наверху,
Рукой указует на пол,
Все давно решено,
Для нас тут сочинили
Самый, почти самый
Длинный поезд, или дрезину,
Нет, все-таки поезд
Для всего населенья страны.
Этот бесконечный плацкарт
Будет ездить по миру,
Чтобы мы не замерзли.
Понятно, думает юноша,
Переключается на футбол,
И удаляется в душевую
По своим грязным делишкам.

Весна это немножко гормоны

Двухтомная предсмертная записка