Пиршества, вино, каннибализм: что «Игра Престолов» позаимствовала у античности

«Игра престолов» породила вокруг себя огромное количество фанатских теорий и научных исследований. Историк Айеле Лушкау в своей книге обратилась к пересечениям между «Игрой престолов» и античностью. Дискурс предлагает прочитать главу из её книги, которая расскажет о том, как пир отражает разделение общества и семьи на отдельные части, сколько блюд на свадьбе допустимо подавать во время неурожайных времен, и какое наказание ждет тех, кто нарушил священные законы гостеприимства.

Пиры и семьи

«Ели прекрасное мясо и сладким вином утешались»
​Гомер «Одиссея»

Мир «Игры Престолов» подвергает нас моральному испытанию. Из-за войны на территории некогда процветавших Семи Королевств люди стали ведомы лишь первобытными потребностями: есть, пить, убивать, а также способами их удовлетворения. Все вышеперечисленное имеет одну основу: эти потребности подразумевают потребление внешних объектов субъектом, а воспринимаются они, прежде всего, телом и органами чувств. Они также важны в формировании и поддержании альянсов: брак и изнасилование характеризуют две стороны победы в войне или, как это часто бывает в мире Вестероса, дают право начать войну. Доступ к провианту является маркером успеха: в мире, где зима длится много лет, сельское хозяйство, как демонстрируют Тиррелы, лежит в основе процветания.

Эта глава посвящена еде, но разбирать мы её будем не как продукт, потребляемый человеком. Мы уделим этому время в конце главы, а сейчас рассмотрим более специфичную функцию еды — празднества и героические пиры. Слово «пир» вызывает в воображении огромные залы, множество гостей и еду, впечатляющую как по качеству, так и по количеству. Но пиры можно проводить и в более скромной обстановке, когда голод является лучшей приправой. Ключевым в этом событии является процесс приема пищи большой группой людей, который предлагает нам поочередно подумать, где проходит пир, с кем и сколько еды достается каждому. Пиры, что подтвердит любая невеста, планирующая свадьбу, олицетворяют подноготную общества: некоторые люди получают лучшую еду за лучшим столом и раньше всех (пока она свежая и горячая), в то время как другие соглашаются — или их заставляют согласиться — на еду похуже и ждут дольше, когда лучшие куски уже достались другим, остыли или протухли. Еду нужно запасать и покупать, что, в свою очередь, также отражает общество: какой продукт и какого качества может позволить себе человек, и наоборот — у кого есть избыток для продажи? Кто охотится, а кто занимается собирательством? Кто ест мясо, кто ест рыбу или хлеб, а кто вообще ничего? Пиры, в особенности когда яства скудны, как это было в Античности и обремененном постоянными войнами Вестеросе, мотивируются политической и экономической ситуацией, а место, в котором он проводится, обладает большим значением. Не то, чтобы эти вопросы были заданы нами, как читателями или исследователями Античности: персонажи «Игры Престолов» на самом деле осознают семантику еды и принятия пищи.

В прологе к Буре Мечей пир проходил на Драконьем Камне. Для Станниса и его знаменосцев пир был лишь частью их высокого положения в обществе, но для старого мейстера Крессена это был конец тяжелого дня. Немощь и унижение его старых лет, наравне с семейной драмой дома Баратеонов, лежали тяжелым камнем на его душе. Недавно на помощь Крессену в его делах был приставлен новый мейстер Пилос, и Крессен принял это без возражений. Но на этом пиру старик видит, как на его месте сидит Пилос, что заставляет его почувствовать себя еще более униженным, и как Станнис превращается в жестокого правителя, оставляя людей в дураках. Весь пролог для Крессена — это долгий путь от одной башни до другой, путь, который он вынужден преодолеть, чтобы быть близким — а точнее полезным и важным — своему господину. В мире, где все на волоске от смерти, близость является важным компонентом. Утомленный путешествием, Крессен решает поспать перед пиршеством, но просыпает и прибывает в залу уже после начала торжества. Стоя в дверях, он думает: «Они не позвали меня. Его всегда звали на пиршества, сажали рядом с солью, рядом со Станнисом» (БК 22).

Соль была редчайшим предметом в Античности и Средних веках. В Античности соль использовалась многими способами, главным среди которых была консервация мяса. Образующим фактором величия Рима на протяжении всего существования Римской империи было расположение вдоль Via Salaria, «Соленого пути», который являлся одним из важнейших западных торговых путей, на котором можно было найти наиценнейшие товары. На самом деле Плиний Старший в своей «Естественной истории» говорит, что слово «salarium», в переводе «заработная плата», произошло от слова «sal», соль (Плиний, Естественная история 31). Вестерос, кажется, разделяет ценность соли, так как место рядом с ней означает близость к лорду и высокопоставленным персонам‌. Конечно, Станнис и его знаменосцы сидят за высоким столом, в то время как рыцари и продавцы сидят за столами пониже, находясь на почтительном расстоянии от центра и сосредоточия власти. Церемония пира занимает лишь небольшую часть главы, но она достаточно хорошо иллюстрирует ситуацию на Драконьем Камне: лорд в центре, окруженный последователями, что смотрят на него снизу вверх. Единственным нарушителем является Мелисандра, и ее присутствие вытесняет старого мейстера так же, как ее религия намеревается испепелить веру в Семерых.

Но этот пир имеет также зловещую сторону, так как Крессен пытается обвинить Мелисандру в том зле, коим она, по его мнению, является. Под ее влиянием мы видим картину того, как Станнис отрекается от того, кем он был раньше, и унижает Крессена, говоря, что тот стал жертвой собственного тщеславия, разделив отравленный кубок с Мелисандрой.

Пиры не только хорошее место, чтобы отравить кого-то. Они также хороши для того, чтобы понять, кому доверять можно, а кому нет. Сам акт приема пищи связан с доверием: люди наиболее уязвимы, когда сидят и их руки заняты, когда их внимание отвлечено напитками и представлениями; более того, оказывается доверие тем людям — они часто даже избегают взора, — которые готовят и подают пищу и сидят поодаль. Как мы можем наблюдать, античная мифология часто затрагивает темы доверия, связанного с пиршествами, от потребления отравленной пищи до убийства ничего не подозревающей жертвы. Именно на пиру — вполне подходящее место — Одиссей наказывает жадных кавалеров его жены, которые до самого конца ничего не подозревают. Пиршество, знание, власть и месть также собрались воедино в мифе об Атрее: царь Микен демонстрирует поразительную изобретательность, сохраняя тем самым свою королевскую власть, — скармливает Фиесту его сыновей. Пиршество выглядит как обычное празднование, как возможность для автора вовлечь читателя в мир роскоши и гротеска. Но на деле это событие показывает положение вещей в обществе, окружает нас множеством людей и интересов, позволяет нам отследить социальные и умственные задачи, которые возникают перед нами в данный момент и на всем жизненном пути.

Пиры не всегда оканчивались трагедиями или в напряженной обстановке; они также несут в себе веселое настроение, становятся историями и порождают связи. Первая книга «Илиады» Гомера кончается двумя диаметрально противоположными сценами пиршеств: на Олимпе боги — все, как одна семья, — оставляют свои обиды, чтобы вкусить пищу на великом пиршестве. Они вместе смеются над Гефестом, что в суматохе прислуживал им (таким образом, что нашему современному взгляду может показаться необыкновенно жестоким). В то время как пирующие боги наслаждаются музыкой их брата Аполлона, ранее в этой книге грекам пришлось принести жертву Аполлону, воспевая хвалу богу с просьбами избавить их от беды. Две сцены приема пищи: на земле и на небесах, — и два абсолютно противоположных настроения среди двух больших семей: греки — потомки Даная — уязвимы и расколоты из-за споров между лидерами касающихся грядущей беды; и боги, бессмертные и гармоничные даже после конфликта Зевса и Геры (которые являются родными братом и сестрой, ровно как мужем и женой). Пример Гомера учит нас искать сравнения и контрасты между различными событиями пиршеств, настроениями, что лежат на поверхности и скрываются в глубине, и многочисленными способами, которыми один эпизод может пролить свет на другой.

Помимо пиршеств как таковых, эта глава также затрагивает семейные отношения и контекст, в котором пища в большинстве своем производится и потребляется. Поводы для предложения и потребления пищи являются также способом продемонстрировать то, какие решения мы принимаем ради семьи и какие чувства испытываем, как было недавно проиллюстрировано в мифе об Атрее и Фиесте. Концепции потребления пищи и семьи не всегда взаимосвязаны: как мы увидим далее, сложные чувства Джона Сноу к его братству не имеют ничего общего с тем, как приготовлено мясо или каково на вкус разбавленное вино. Но демонстрация этих чувств организована — и это было сделать легче и нагляднее — с помощью организованного пира, который требует от его семьи вести себя определенным образом. На пиру в Винтерфелле Джон должен вести себя как бастард, коим он был, что требовало от него другого поведения, отличного от ежедневных взаимодействий с членами семьи, а его вступление в Ночной дозор изменило его отношение к семье еще раз. Старки, в свою очередь, ровно как и Баратеоны с Ланнистерами, должны вести себя более формально и организованно из-за важного случая. Ужин, это подтвердит каждый любитель мыльной оперы, собирает людей вместе и предлагает отличную возможность для начала семейной драмы. А когда дело касается высокопоставленной или королевской семьи, как в случае с протагонистами «Игры Престолов» или почти любого античного мифа, домашняя ссора обязательно перерастает в политический и мировой конфликт.

За рамками приличия

Правильно организованные пиршества открывают многое из того, каким общество видит себя. В Древнем Риме и Афинах, двух обществах организованных в соответствии с идеологией равенства среди определенных классов граждан, общественное потребление пищи принимало немного другой вид, где все (из одного и того же класса) возлегали на ложах, чтобы поесть и попробовать напитки. На симпосии в древних Афинах, например, аристократы участвовали в послеобеденных дискуссиях о политике или философии, в то время как в Риме предвыборные пиршества организовывались не только для развлечения гостей, но также для подкупа голосов до выборов, демонстрации богатства и щедрости. В обоих случаях, дом, в котором проводился званый ужин, был также общественным местом, или, другими словами, местом, где сливки общества демонстрировали свою власть, богатство или влияние на аудиторию.

Античный симпосий характеризовался идеологией самоограничения, то есть основным представлением римской и афинской аристократии о себе. Самоограничение было выражено многими способами, но одним из главных было умеренное потребление вина. Античное вино было намного крепче своего современного аналога, поэтому вино разбавлялось и отмерялось очень тщательно. В центре афинского симпосия находился сосуд для вина (кратер), в котором вино смешивалось с водой и из которого разбавленное вино предлагалось гостям. У каждого симпосия был хозяин или ведущий церемонии, человек, на плечах которого лежала обязанность поддерживать баланс между легкомыслием и формальностью, весельем и серьезностью, что и являлось целью таких событий. Хозяин должен был как задавать тему для обсуждения — часто о философии или о чем-то другом, исходя из последних происшествий в городе, — так и определять, сколько кратеров будет выпито и в какой пропорции будет разбавлено вино. Пить неразбавленное вино считалось выражением дикости и неизбежно вело к печальному концу.

Возможность организованного потребления вина на симпосиях приносила пользу не только участникам (возможность контролировать себя), но также и гражданам (в сохранении достаточного уровня трезвости для участия в разговорах и обмена идеями). Нет никакого сомнения в том, что это был скорее идеал, чем что-то связанное с реальностью. Античная любовная поэзия, специализирующаяся на празднествах и открывающая подноготную общества, зачастую говорит о пьющих женщинах, глазеющих друга на друга через банкетный стол любовниках, пока муж изменницы разговаривает с другими гостями, или о ком-то идущем домой, спотыкающемся после вечернего празднования. Известно, что государственный деятель Цицерон обвинил Марка Антония, его врага и позже любовника египетской королевы Клеопатры, в том, что тот появился и сидел на заседании форума пьяный, да еще и в такой степени, что его вырвало на собственные колени до того, как появились толпа просителей и другие сенаторы. Подобные случаи показывают, что в то время как идеология умеренного потребления вина превалировала, молодые мужчины и женщины, особенно из аристократических семей, наслаждались нарушением социальных конвенций, что не изменилось и по сей день.

Чужеземец, будь то мужчина или женщина, монстр или человек, был созданной в Античности фигурой для иллюстрации неуправляемого пьяного человека. Пьяный человек находится под воздействием бога вина Диониса, который приходит в Грецию из Азии и сводит с ума знатных женщин. Причина не только в моральной слабости, исходящей из плохого воспитания, но также в неспособности удержаться от вина, будучи непривычными к хорошим урожаям, низким пропорциям разведения и к цивилизованному потреблению алкоголя. Например, Циклопа, одноглазого монстра, загнавшего Одиссея и его людей в загон, как овец, и съедавшего четырех из них каждый день, смогли победить только потому, что он пил неразбавленное вино и проспал всю ночь. Римляне разрешали мужьям и отцам наказывать своих жен и дочерей за пьянство, исходя из того, что пьяная женщина с большей вероятностью потеряет контроль над собой и совершит прелюбодеяние — конечно, для этого она и напивалась‌. Хотя эти примеры сильно отличаются друг от друга, они занимают две позиции в спектре идей, касающихся пьянства. Потребление алкоголя женщинами было неуправляемым, пьяная женщина неоспоримо теряла моральные устои, а мужчины пили для удовольствия и тем самым демонстрировали их способность самоконтроля. Среднее положение занимали персонажи вроде Антонию, опьяненного чужеземными женщинами, Клеопатры, тоже любительницы выпить в королевских масштабах, или, позднее, женщин из императорской семьи, занимавших высокое положение в обществе Рима. Умеренное потребление вина было символом привилегированности: способность напиться без сожаления была главным образом доступна аристократам. Потребляемое в меру вино было символом статуса, вкуса и приятного отдыха. В излишестве вино становилось угрозой для других — тех, кому не посчастливилось оказаться рядом с пьяным человеком.

В мире «Игры Престолов» есть несколько групп, которые антропологи охарактеризовали бы как «другие», исходя из предположения, что «мы» или «похожие на нас» относятся к Семи Королевствам. Есть несколько очевидных проблем: Семь Королевств не похожи друг на друга, и в то время как центральные южные королевства похожи друг на друга, королевства Севера и Дорн на юге «отчуждены» от центрального региона Королевской гавани. На Севере, например, верят в старых богов, в то время как в Дорне не подвергают гонениям инцест. Но в Семи Королевствах хотя бы говорят на одном языке (называемом общим языком), придерживаются системы феодального управления, единой валюты и трона. Однако, за пределами Вестероса находится огромный мир, где люди ведут себя, на взгляд вестеросцев, необычно и изумляюще, и потому этих людей можно отнести к термину «не мы». Мы видим, что «другие» — это плоское и относительное понятие, которое ничего не говорит нам о людях, клейменных этим словом.

Прежде чем вернуться к вину, сделаем небольшое отступление. Тиреллы из Хайгардена уделяют сельскому хозяйству наибольшее внимание среди Великих Домов, так как живут в рае на земле, характеризующемся красотой и изобилием. Их девиз «Вырастая — крепнем» отлично им подходит. Тиреллы имеют двух заклятых врагов: Мартеллов из Дорна и Грейджоев с Железных островов. Эти два дома не похожи друг на друга. Мартеллы, бесспорно, так же как и Тиреллы, живут в изобилии. Эти дома наслаждаются едой, хорошим вином и погодой, и девиз Мартеллов «Непреклонные, несгибаемые, несдающиеся» выражает ту же идеологию, что и «Вырастая — крепнем». Эти девизы — просто вариации на одну и ту же тему. Грейджои, однако, совсем другие. Они живут на другом конце мира, на каменистом Севере, и населяют негостеприимные и бесплодные острова. Их экономика основана на кораблестроении и пиратстве, в отличие от сельского хозяйства Тиреллов. И девиз Грейджоев утверждает противоположное. «Мы не сеем», — провозглашают они всему миру, кроме Старков, которые находятся с ними в тех же отношениях, что и Дорн с Хайгарденом. Для Тиреллов Дорн — конкурент, но Грейджои — абсолютная угроза.

Цивилизованные города Востока представляют собой вариации городов Вестероса, что очень важно, так как они будут являться наукой управления для Дейнерис. «Другие» здесь будут представлены нецивилизованными городами, будь то Одичалые за Стеной или рабовладельцы Вольных городов. Дотракийцы — кочевой народ, живущий в Эссосе, славящийся своей яростью и дикостью в битвах, а также суеверной боязнью моря. Этот страх — единственное, что отделяет их от берегов Вестероса. Но этому суждено измениться, так как Дейнерис Таргариен выходит замуж за их вождя, Кхала Дрого, в обмен на помощь в кампании ее брата Визериса по завоеванию трона. Дотракийцы, созданные по подобию евроазиатских кочевых племен, таких как гунны или монголы, занимаются массовым укрощением лошадей. Так как лошади использовались исключительно в битвах и набегах и были дороги для выращивания, поддержания и тренировок, обладание или укрощение лошади было признаком достатка и статуса. В Риме, например, экиты отличались тем, что держали лошадь за счет государства и представляли собой традиционную римскую кавалерию. Позднее они были заменены на лучше экипированных и тренированных иностранцев, таких как галлы и нумидийцы. В «Илиаде» троянский принц Гектор зовется «укротителем лошадей», а его похороны, как и Кхала Дрого, знаменуют собой конец определенной части войны.

Мы знакомимся с дотракийцами на свадьбе Дейнерис, и видим мы их ее глазами — глазами напуганной вестеросской девушки. Подобно пирам в Вестеросе, эта свадьба разграничивает социальные иерархии: кхал и его невеста сидят за большим глиняным столом, ниже их располагаются важные гости, а остальные дотракийцы еще ниже. Визерис захлебывается желчью, восседая ниже сестры, несмотря на то, что его место считалось почетным. Так же как на пирах и свадьбах в Вестеросе, пище уделяется особое внимание: Дрого и Дейнерис едят первые, что вызывает у Визериса смертельную зависть. Сама Дэни слишком нервничает, чтобы есть, и тактично уклоняется от обильных предложений: «Дымящиеся куски мяса, черные толстые сосиски, кровяные дотракийские пироги, а потом фрукты и отвары сладких трав, тонкие лакомства из кухонь Пентоса…» (ИП 102). Несмотря на важность события, праздничные яства выглядят как немного более необычная версия блюд в таверне. То, что некоторые из них были сделаны в кухнях Пентоса, подчеркивает, что еда была не только сытной, но и знакомой. Здесь читатель понимает, что Дейнерис благородна и воспитанна, в сравнении с человеком, за которого она выходит замуж. Её жених получает совершенно другие впечатления от праздника: «Они обжирались зажаренной на меду и с перцем кониной, напивались до беспамятства перебродившим конским молоком и тонкими винами Иллирио, обменивались грубыми шутками над кострами» (ИП 101).

Вот суть дотракийцев: поедающие конину и пьющие сброженное молоко, напивающиеся чьим-то вином и разбрасывающиеся оскорблениями в адрес друг друга, они не понимают и не могут оценить деликатесы, сервированные на высоких помостах. Они абсолютно чужие: говорят на другом языке, едят мясо без разбора и с легкостью предаются пьяным забавам. Вершиной этого безумия для Дейнерис становятся разврат и воспевание жестокости. Они сношаются прилюдно и под открытым небом, они дерутся друг с другом насмерть из-за малейшей ссоры. Они кажутся ей «зверьми в человечьих обличиях, а не настоящими людьми» (ИП 103).

Вскоре Дейнерис осознает свою ошибку и проникнется любовью к своему новому народу. Но ее первобытный страх перед этими грубыми мужчинами и женщинами, основная черта которых заключается в глубоком единстве с природой, и, в особенности, с лошадьми, сплетается с одним из античных мифов: Кентравромахия или «война с кентавром». История начинается со свадьбы Пирифоя и его невесты Гиподамеи (имя, что означает «правящая лошадьми»). Кентавры, мифические люди, которые были наполовину людьми, наполовину лошадьми, были приглашены на свадьбу, но вскоре опъянели и начали буйствовать.

Некоторые версии этой истории объясняют поведение кентавров, созданий дикой природы, тем, что они не привыкли к вину и были не способны управлять собой под его влиянием. Какой бы ни была причина, кентавры сорвали свадьбу и попытались похитить и изнасиловать невесту. Битва закончилась тем, что Тесей, легендарный правитель Афин, помогает победить кентавров и спасти Гипподамею. Вмешательство Тесея означало, что жители Афин воспринимали мифы как свою собственную историю, даже несмотря на то что Лапиты жили, если верить мифам, в Северо-Западной Греции. Битва с кентаврами была одной из описанных в афинском Парфеноне. Каждая из четырех описанных битв — против титанов, амазонок, кентавров и Троянская война — символизировала победу цивилизованной Греции, ведомой идеологией эстетики, политики и самоконтроля над необычными, опасными и чрезмерными «другими». Для греков, ровно как для римлян и для людей Вестероса, «другие» всегда живут за далекими морями и по направлению на Восток.

Пиры и казни

В противовес сдержанности в политическом и идеологическом спектре стояла тирания — понятие, современное представление о котором стало иным. Двумя главными признаками, определяющими тиранию в Античности, были беззаконие и самодержавие, и они никогда не существовали вместе. Тираны не всегда олицетворяли зло или плохое правление, даже если они пришли к власти через государственный переворот или были самопровозглашенными. Император Октавиан Август, например, один из самых компетентных управленцев Античности, технически считается тираном. Он получил власть после гражданской войны и управлял Римом в той или иной степени незаконно. Его долгое и успешное правление наравне с его железный-кулак-в-шелковой-перчатке стилем управления значили, что лишь немногие называли его тираном после смерти и еще меньше людей сказали ему это в лицо. Хотя некоторые писатели замечали, что лишь после смерти его многочисленных оппонентов Август начал демонстрировать сдержанность вкупе с грамотным управлением. Другим повезло меньше, и тиран в Риме стал олицетворением того, кто возжелал править, то есть, лишить граждан Рима их свободы. Это расплывчатое определение означало, что практически любой политический лидер мог быть назван тираном. Греки с римлянами не жалели речей — ни одна из них не была лестной, — чтобы рассказать о несдержанности и неудачах тирании. Для читателя или зрителя «Игры Престолов» все это должно быть знакомо: тиран не может демонстрировать сдержанность — он распутничает, он прелюбодействует, он порождает случаи инцеста; он унижает молодых и хорошо воспитанных юношей; он жесток и непочтителен, не обращает внимания на справедливость, порядок или сострадание; и, наконец, он капризен, жаждет убийств и готов предать даже собственную семью. Этот персонаж был известен в народе склонностью к странной жестокости — император Домициан в детстве якобы любил ловить мух и отрывать их ноги одна за другой — к обжорству и пьянству с вытекающими отсюда варварством и недостатком самоконтроля, о которых уже говорилось выше. Эти черты были ужасны в мужчинах и становились еще ужаснее в женщинах. Египетскую царицу Клеопатру, жену Цезаря и любовницу Марка Антония, ненавидели в Риме. В особенности ее не терпел Август, который видел в ней прямую угрозу его праву на трон и стабильности империи. Со временем он объявил войну ей и ее соправителю, незаконнорожденному сыну Цезаря. Август описывал Клеопатру как сумасшедшую, подлую, окруженную евнухами, поклоняющуюся богам-монстрам и, самое главное, пропитанную вином женщину — во всем, за исключением богов-монстров, она похожа на Серсею Ланнистер, чья зависимость от вина растет, когда она становится королевой-регентом (что делает ее похожей на мужа и бывшего короля, которого она так ненавидела).

Пиры стали отличным местом для описания тирании по двум причинам. Во-первых, еду легко постичь и понять. Считается дурным тоном есть слишком много или разбрасываться едой, когда другие люди голодают, и тот, кто не следует этим правилам, считается недочеловеком. Возможно, самый богатый пир в «Игре Престолов» был на свадьбе Джоффри Баратеона и Маргери Тирелл — событие, которое было названо фанатами Пурпурной свадьбой по аналогии с Красной свадьбой, к которой мы вернемся позже. Пурпурная свадьба выделяется своим королевским изообилием. В то время как множество людей в Королевской гавани находятся на краю голодной смерти, на пиру подают 77 блюд: грибы, выпечка, форель, пряные крабы, рубленая баранина, рыбные пироги, куропатки, лебеди, кровянки и кульминационный свадебный пирог, который жених и невеста должны надломить вместе, выпуская голубей — символ жизни, — что были внутри него. Это блюдо напрямую позаимствовали из Римского меню‌. И это только те блюда, о которых нам довелось услышать, остальное затерялось в веселом для Джоффри споре с его дядей и последовавшем отравлении.

Тирион Ланнистер, которому не повезло быть ответственным за организацию свадьбы, тратит много времени, пытаясь снизить расходы на развлечения, но его попытки ни к чему не приводят. Он отчетливо понимает это, как и различие между тем, что люди видят со стороны и что действительно происходит в королевской семье, до которой чернь не допускалась. Когда король и его новая королева покидают септу, люди радуются за них, в особенности за Маргери, за чей счет кормился город:

«И щедрость Хайгардена пришла с ней, устилая розами путь с юга» (БМ 812). К десятой — а может, и больше — смене блюд Тирион прекрасно понимает, что излишества на пиру прямо противоположны ситуации в городе: «Семьдесят семь блюд, в то время как в этом городе дети умирают, а мужчины готовы убить за кусок хлеба. Они бы не проявили и половины той любви к Тиреллам, если бы увидели нас сейчас» (БМ 818). Тиреллы вполне могут укрыться за излишествами на свадьбе и миловидностью невесты. Причина, по которой люди могут поднять восстание, заключается в непопулярности Джоффри среди народа, который стал беспрецедентным тираном: дитя инцеста, испорченный и жестокий, тщеславный и капризный. И конечно же, Пурпурная свадьба интересным образом включает в себя огромное количество еды, вина и серию публичных унижений, продемонстрированных Джоффри, в основном направленных на Тириона: рыцарский турнир карликов, во время которого Джоффри требует от дяди поучаствовать в турнире верхом на свинье. Когда тот отказывается, Джоффри делает Тириона своим чашечником — роль, которая в греческой мифологии предоставлялась красивым мальчикам, а на исторических симпозиумах — молодым рабам.

Свадьба превращается в извращенного вида античный симпозиум, с тираническими замашками короля и уродством, тогда как симпозиумы в античности символизировали равенство, управляемость и красоту.

Римский сатирик Ювенал, живший в I веке н. э. и писавший то, что сегодня мы бы назвали (хоть и очень ксенофобными и женоненавистническими) стэндапами, использовал то же сочетание пищи и культуры королевского двора, чтобы критиковать тиранию. Его четвертая сатира говорит о том, как во времена Домициана, который прославился жестокостью и самодержавием, в итальянском озере поймали огромного адриатического палтуса «полного лености и жира после долгой спячки»‌. Никто не собирается покупать рыбу, потому что шпионы императора повсюду и очевидно, что нечто настолько большое и настолько хорошее должно принадлежать только императору. Рыбак послушно едет в Рим, где невероятно огромная рыбина впечатляет каждого встречного. Наконец, рыбина с лестью представлена императору («Рыба сама хотела, чтобы ее поймали!» — говорит рыбак), и император счастлив. Но возникают проблемы. Несмотря на невероятную римскую роскошь, нет ни одного блюда, которое было бы достаточно большим для приготовления этой рыбы. И вот созывают Сенат, сенаторы приходят на совет, задаваясь вопросом: какая катастрофа могла стать причиной столь редкого созыва — война с другим государством, возможно? Но все, что желает обсудить император, это лишь вопрос о том, каким образом лучше всего приготовить рыбину («Нам же не хочется ее резать, правда?» — произносит устрашающий тиран, а у сенаторов, которые привыкли не иметь собственного мнения, чтобы дожить до старости, душа ушла в пятки). Вдруг один из них, известный гурман, который по вкусу может определить, где была выловлена устрица, делает шаг вперед: лучше всего запечь ее в глубоком блюде, а гончары могли бы сделать такое блюдо. На том собрание и кончается, и Ювенал восклицает: «Если бы только он [имеется в виду Домициан] посвящал все свое время подобным пустословиям». Если бы Домициан тратил свое время на более серьезные проблемы, Сенат рассуждал бы о них, вместо того, чтобы протирать штаны.

В сатире еда тоже символизирует общество. Поскольку император возглавляет государство, то, что он потребляет, также представляет ресурсы, которые он получает от своего государства‌. Император в сатире приобретает огромную рыбину, и важны как сама рыба, так и ее размеры. В Риме рыба была как признаком роскоши (ее использовали как домашнее животное в специальных прудах, она была свидетельством особо распущенного образа жизни), так и обычным продуктом потребления; из многочисленных античных римских поэм мы можем перечислить огромное разнообразие морепродуктов и видов рыбы на столах римлян. (Герои Гомера, между прочим, никогда не ели рыбу и питались в большей или меньшей степени в основном жареной говядиной и ягнятиной‌.) Император Вителлий, известный своим обжорством, любил блюдо под названием «Щит Минервы». Оно было сделано из различных видов мяса и рыбы со всех уголков империи и представляло могущество Рима — а Рим был в буквальном смысле устрицей Римской империи‌.

Но в сатире Ювенала Домициан не ест разные сорта рыбы, он ест только огромного палтуса, и на самом деле даже не ест, а только советуется, как его приготовить. Он только спрашивает, нужно ли его резать. Что из себя представляет император Домициан? Это человек, который забирает себе все лучшее, что может предложить империя, не предлагая чего-либо взамен. Его советники говорят ему, что создание блюда для такой рыбы может возродить гончарное дело, но Домициан соглашается не по экономическим причинам — он просто не хочет разрезать свое новое приобретение, и он уж точно не хочет им делиться. Рыба — просто пустая трата времени для Сената, пример несдержанности, которая портит все, даже когда император пытается разделить «бремя» правления. Роберт Баратеон делает абсолютно то же самое с Недом Старком, когда они наконец добираются до Королевской гавани, организовывая турнир в честь Десницы. Турнир означает огромные расходы, которых корона не может себе позволить и которых не желает сам Нед. И это, конечно, лишь одна сторона прочтения; кажется, что император втайне хочет разрезать эту гигантскую рыбу, если рассматривать его как человека, который в детстве отрывал ноги мухам. И если так, любовь Домициана к жестокости схожа с Джоффри: тот ликующе разрубает одну из четырех оставшихся копий книги «Жизни Четырех Королей», которую в начале свадьбы подарил ему дядя, и с таким же ликованием наслаждается срубленной головой Неда Старка.

Еда как метафора: Олений пир

Пища и пищевые продукты регулярно появляются в мире «Игры Престолов» в различных ситуациях. Кожа часто сравнивается с молоком или сливками, дозорный Уилл в прологе экранизации Игры Престолов чувствует страх «комом непереваренной пищи» и успокаивается со вкусом холодного железа во рту (ИП 8). Перед началом зимы Вестерос переполнен провиантом: яблоки и грибы, бекон, яйца, молоко и сыр, лук и медовые пряники регулярно упоминаются на протяжении книги и сериала. В современном мире, насыщенном изображениями пищи, рекламой, блогами и ресторанами, постоянное появление пищи, возможно, незаметно. Но в книге или в сериале, где место на странице или экране ограничено, на постоянном упоминании еды стоит остановиться (так как другие процессы нашей жизнедеятельности, которые возникают в «Игре Престолов», остаются темами-табу). Особенно в контексте войны и надвигающегося голода, который все более и более разрастается в ходе Войны Пяти Королей, еда становится бросающимся в глаза признаком превосходства и богатства.

Некоторые продукты имеют большее символическое значение, чем другие, но самым значимым является оленина. Скелеты оленей имеют свою собственную традицию героического проявления (вспомните, как Эрол Флин в роли Робина Гуда входит в залу шерифа Ноттингема с оленьей шкурой на плечах), но в Вестеросе они значат еще больше. Символ дома Баратеонов — скачущий олень, а чуть ли не первой сценой в книге было обнаружение оленьего рога в горле лютоволка — символа дома Старков, — первого увиденного к югу от Стены за многие годы. Находка вскоре сопровождается появлением человеческого оленя в Винтерфелле в лице Роберта Баратеона, прибывшего навестить Старков и как следует попировать в замке. Олени обладают символическим значением и в сериале; в серии «Победа или Смерть» мы встречаем великолепного Тайвина Ланнистера в первый раз. И что он делает? Готовится к битве, отчитывая своего сына и освежевывая оленя.

Желание Тайвина Ланнистера запачкать руки говорит о его жесткости и хладнокровии, но освежевание мертвого оленя и преподнесение его на пир имело свое место в античном эпосе. Например, товарищи Энея, героя римской «Энеиды», празднуют на костях семи оленей:

Спутники тут за добычу взялись, о пире заботясь:
Мясо срывают с костей, взрезают утробу, и туши
Рубят в куски, и дрожащую плоть вертелами
пронзают,
Ставят котлы на песке, и костры разводят у моря.
Все, возлежа на траве, обновляют пищею силы,
Старым вином насыщая себя и дичиною жирной.
Голод едой утолив и убрав столы после пира,
Вновь поминают они соратников, в море пропавших,
И, колеблясь душой меж надеждой и страхом,
гадают,
Живы ль друзья иль погибли давно и не слышат
зовущих‌.

Дела у мужчин обстоят трагично. Покинув свои дома, эти люди Трои уже пережили шторм в море и увидели, как большая часть их флота утонула. Их лидер, Эней, чувствует эту утрату особенно остро. Он забирается на скалу, чтобы увидеть море, и именно оттуда он видит группу оленей. На самом деле, он видит только трех, но в погоне за ними он убивает семерых, по одному для каждого уцелевшего корабля. Оттащив назад туши (Вергилий не рассказывает, как один человек мог совершить такой подвиг), он говорит людям, что они пережили худшее. Но его сердце не унывает, так как поэт говорит нам, что Эней через силу излучал взгляд надежды и оптимизма. Это сработало: его люди поверили ему, еда готова, они растягиваются на траве и пир сопровождается спокойным разговором у костра.

Несмотря на безнадежность и мрак, люди Энея с легкостью справляются с приготовлением и организацией пира. Они срезают свежее мясо с костей и готовят его, режут на куски и располагают на вертелах, в то время как котлы и огонь уже готовы, и кто-то протыкает бочки с вином. Еда в этой сцене является общественным событием не только потому, что люди потребляют еду вместе, но также потому, что весь разбитый флот беженцев снова сплочен. Они залечивают раны и восстают духом. Это иллюстрирует процесс сплочения общества, так как люди Энея впервые принимают участие на протяжении поэмы (хотя не в их путешествии) в делах, которые определяют эпическое общество воинов. Я использую слово «воины» обдуманно, потому что, хотя мы знаем, что на кораблях Энея были женщины и, по крайней мере, один ребенок, сын Энея, Юл, жизнь, на которую они хотят себя обречь, будет полна странствий и скитаний. Это будет темой следующей главы, но сейчас этого достаточно для того, чтобы понять, что люди, несмотря на пол, берут на себя роль спутников, эквивалентных знаменосцам в мире Вестероса. Эней заботится о них, а они, в свою очередь, разделяют его щедрость между собой, таким образом подтверждая, что они являются движущей силой Энея.

Готовность и легкость, с которой они готовят пищу, предполагает, что они занимались этим и прежде. Эней и его люди скитались по Средиземному морю на протяжении нескольких лет в поисках места для жизни. Шторм, который приводит их к африканскому побережью — и к пылкой встрече Энея с местной королевой Дидоной, — это последнее большое препятствие перед тем, как они отправятся в Италию, где им суждено построить свой новый дом. Но люди Энея так хорошо подготовлены в приготовлении пиров потому, что в Древнем мире пиры были обычной частью жизни. Воины занимались подготовкой пиров на протяжении всей Илиады, греческого эпоса, в котором упоминается Троянская война, от которой начинается вся греко-римская литература. В «Илиаде» мы видим, что вслед за Энеем то же делают бесчисленные лорды вдоль и поперек Вестероса. В конце дня герои собираются вместе вокруг своего лидера — Агамемнона или Ахиллеса — и наслаждаются брошенным мясом, которое они получают после удачной битвы. Чем больше слава воина, тем лучше кусок он получит. Это способ перераспределения трофеев войны среди людей, а еще это способ обозначить социальные группы и иерархии. Даже юный Бран учится делать это, когда остается лордом Винтерфелла вместо своего брата:

Слуги сперва подносили блюда Брану, чтобы он мог первым выбирать. К тому времени, как они дошли до уток, он больше не мог есть. После этого он кивком головы дал разрешение на очередную смену блюд, но отказывался брать что-либо. Если блюдо пахло особенно вкусно, он отправлял его одному из лордов за столом в знак дружбы и почтения, вспоминая уроки, преподаваемые мейстером Лювиным. (БК 325)

Но люди Энея вовлечены в необычные скитания. Примером для этих странствий служила не «Илиада», а другое произведение Гомера, «Одиссея». Пир с олениной на самом деле основан на охоте Одиссея, когда он пребывает на острова Огигия. Подобно Энею, Одиссей забирается на скалу, чтобы исследовать землю, видит величавого оленя и убивает его, чтобы накормить людей. Как и в случае с Энеем, язык, которым описана охота на оленя, придает оленю черты человека. Погоня за ним описана как погоня за вражеским солдатом. Подобно Энею, Одиссей предлагает своим людям пищу и поднимает их дух, и, как Эней, Одиссей встретит прекрасную королеву: Цирцею, дочь солнца. В «Одиссее» Церцея была колдуньей, способной превратить людей Одиссея в свиней, в то время как другие версии мифов изображают ее принцессой, страдающей от безответной любви к молодому мужчине по имени Пикус, которого она превратила в статуэтку. В отличие от ее тезки из Вестероса, Серсеи Ланнистер, её не уличали в инцесте, но обе женщины сильны, плетут интриги и накликают опасность на любого мужчину, попадающего в поле их зрения. Истинное лидерство, описанное на поле битвы через предоставление еды и защиты, сталкивается с женскими уловками и, как часто бывает в Вестеросе, находит тех, кто жаждет его.

Символ оленя дает основание для рассуждений о другой теме Древнего мира и мира Вестероса, представляющей собой ключевое значение в наследовании и родословных. В двух словах — возможность охотиться и справляться с оленем неразрывно связана с концепцией управления и династии. Вот почему сцена освежевания оленя Тайвином становится фоном для диалога о качествах Джейме, которые помогут ему занять место его отца в доме Ланнистеров и однажды, возможно, в династии Ланнистеров. На протяжении сцены отец и сын обсуждают вопросы репутации, во время которой Тайвин пренебрежительно выговаривает слово «чистота», хотя он сам по локоть в крови и внутренностях. Посыл довольно ясный: руководство неизбежно связано с кровью и беспорядком, и Тайвин волнуется, что его сын слишком тщеславный — слишком «чистый», — чтобы выполнить свой долг.

«Игра Престолов» в фундаментальном смысле — это история наследования и кровавых битв, предпринятых для того, чтобы убедиться в том, что наследование «произошло правильно» и на престоле оказался истинный наследник. В отличие от обычаев замка в Вестеросе, античные греки и римляне не практиковали первородство (где старший сын наследует все), а делили наследство между выжившими сыновьями. Однако обе культуры обладали собственными идеями о том, как должны функционировать отношения между поколениями. В первую очередь, отцам и предкам предлагались модели имитаций, с помощью которых сыновья и внуки внедрялись в управляющий или военный классы. Римская культура в этом отношении ушла на шаг вперед и разработала настоящий культ предков, в котором молодые члены семьи активно норовили повторять дела их отцов и, конечно, превзойти их славу и достижения.

Это не всегда срабатывало, и многие молодые мужчины в Античности были печальным разочарованием для их отцов, как Тирион для Тайвина. Чувство провала наложилось на общий культурном спаде: было ощущение, что мужчины были сильнее и лучше в старые времена, а сейчас с каждым поколением становятся все хуже. Было множество путей выразить эти идеи в мифологии. Одной такой историей был миф золотого века — райского времени, когда земля сама несла плоды и все люди жили в гармонии друг с другом. После золотого века следовали четыре столетия, каждое хуже качеством: серебряный век, бронзовый век, героический век и, наконец, железный век, который был историческим временем Античности, когда мужчины не далеко отходили от их предшественников.

В Античности также существовала идея, что сыны должны тем или иным образом походить на их отцов, будь то видом или поведением. От сыновей ожидалось, что они станут достойными членами общества, чтобы доказать, что они заслужили называться сыновьями их отцов. В мифическом золотом веке, согласно историям, все сыны походили на отцов, поэтому не было никаких сомнений в подрастающем поколении. Обе эти концепции, сходство и отклонение от установленных стандартов, свойственны Игре Престолов. Тайна смерти Джона Аррена становится причиной обнаружения общей ошибки не видеть, что Джоффри не похож на Роберта Баратеона, в то время как бастарды Роберта очень на него похожи. Светлые волосы Джоффри делают его очень похожим на его настоящего отца, Джейме, отсюда поднимается серьезный вопрос о легитимности. Джон Сноу похож на Неда, в то время как Робб, наследник Севера, походит на свою южанку-мать.

Охота на оленей, в сущности, дает нам простор для размышления над тем же набором проблем. Мы уже видели, как Эней мужественно убивает семь оленей для своих людей, когда они прибывают на африканское побережье после шторма. Следующий этап их путешествия, который начинается с середины поэмы, наконец, приводит Энея и его людей в Италию, где они должны найти новый дом, мир и покой. Вместо этого, однако, они сталкиваются с вооруженным сопротивлением, который возникает, когда сын Энея, Юл, уходит на охоту. Даже не приблизившись к подвигу своего отца, он едва может справиться с одним оленем, и то это было домашнее животное, прирученное крестьянской семьей для Сильвии, единственной дочери: «Сильвия, дочь пастуха, о ручном заботилась звере, / Нежных цветов плетеницы ему вкруг рогов обвивала, / Гребнем чесала шерсть и купала в источнике чистом» (Энеида 7.669—72). Юлу не удается напасть на след диких животных и не удается убить прирученного оленя. Животное убегает домой, крича от боли: «И, словно слезной мольбой, весь дом своей жалобой полнит» (Энеида 7.690). Когда семья и фермеры, живущие неподалеку, слышат крик животного, то собираются пойти на помощь, и с некоторой долей божественного вмешательства со стороны разъяренного Алекто, развязывается война. Из крестьянского конфликта она разрастается до огромных масштабов, в которых участвуют даже морские валы.

Как наследник и лорд Винтерфелла, Робб, в отсутствие отца, также получает шанс попробовать себя на поприще управления, и последствия его охоты тоже печальны. Случай произошел на первой прогулке Брана в его седле для верховой езды, сделанном по совету Тириона Ланнистера. И хоть прогулка не является охотой как таковой, она становится ею, когда два брата отправились «охотиться на охотников», а точнее, найти лютоволков, которые убежали вперед и уже схватили добычу. Для Брана охота злополучна; его отец и брат, ровно как и королевская свора, были на охоте в день его падения. Эта маленькая прогулка затевалась для того, чтобы заверить его в возможности ездить верхом и дать ему возможность попрактиковаться. Но вместо этого он снова оказывается один, беспомощный и на волоске от смерти. Пока Робб скачет, чтобы найти лютоволков, Бран остается на открытом пространстве и попадает в засаду одичалых, которые пришли с юга от Стены. Они напугали Брана и даже причинили ему боль к тому времени, как Робб вернулся: «Он был верхом; окровавленный труп лосенка переброшен через круп коня, рука в перчатке сжимает меч» (ИП 404). Это очень героическое появление можно сравнить с описаниями битв Юлия Цезаря, который любил описывать себя героически скачущего в выделяющемся генеральском плаще, чтобы спасти всех в ключевой момент. Для Робба, однако, положение ухудшается: в отличие от Цезаря, его окружают лишь бандиты и ребенок. Когда он среди старшего поколения Винтерфела, его все еще считают молодым и неопытным, нуждающимся в множестве советов. Даже в лесу Робб не способен спасти своего брата. Одичалые держат Брана в качестве заложника и заставляют Робба бросить оружие; таким образом, оба Старка, по крайней мере на минуту, в руках бандитов. Лишь атака лютоволков помогает справиться с одичалыми и удачный выстрел Теона, который освободил Брана от захватчика. Сам Робб, хоть и обладающий властью, почти ничего не может сделать для защиты себя и своего брата.

Сцена в лесу является подноготной поведения Робба и его влияния. Несмотря на успешную кампанию на Юге, когда Робб захватывает Джейме Ланнистера и коронуется Королем Севера, он в конце концов сам предает себя, неспособный устоять перед женскими уловками, а затем его предают его союзники — Фреи и позже Грейджои. Мы вернемся к причинам предательства в конце этой главы, но сейчас стоит обратить внимание, что сцена в лесу также отражает отношения между Роббом и Теоном. Именно выстрел Теона поворачивает ситуацию в сторону Старков: с того момента, как Бран свободен, Робб может спустить лютоволков. Вместо того чтобы поблагодарить неродного брата, Робб обращается к нему со злостью: «Джон всегда говорил, что ты скотина, Грейджой. Мне следует заковать тебя в цепи во дворе и дать Брану попрактиковать несколько выстрелов в тебя» (ИП 407).

Продолжилтеьный упрек должен был оскорбить человека, и Робб говорит громче, чтобы его лучше услышали все присутствующие. Эмпатичное использование фамилии Теона Грейджой и подобные ругательства изолируют Теона от семьи; фигура Теона, закованная в цепи во дворе, использованная для тренировки восьмилетнего Брана, является еще большим унижением и подчеркивает, что Робб не только обладает властью над подчиненным своего отца, но и может его оскорблять. Позже становится ясно, что убитые стражники за спиной двух Старков стали причиной ошибки Теона, который охотился за куропаткой. Теон озадачился, когда на это указали, но оправдывается: «Как мог я знать, что ты оставишь мальчика одного?» (ИП 408). И у него есть на то причины — оставить Брана одного было промахом Робба, а в его задачу входило этого не допускать. Когда Теон делает то, что Робб не смог, хороший лидер поблагодарил бы, а не обозлился, и уж точно не оскорблял бы подчиненного. Это показывает, что Робб как лидер неопытен, и, как Юл Вергилия, он не может распоряжаться лидерством, хоть оно и его по праву. В то время как Нед Старк вел восстание и завоевал Роберту корону, его сын, названный в честь короля Баратеона, не может даже продвинуться дальше Окскросса, незначительной части основных земель Ланнистеров. И почему? Потому что, подобно Теону, он сбился со своего пути.

Символ оленя в «Энеиде» и «Одиссее» иллюстрирует праздники гостеприимства или, по крайней мере, прибытие на новые земли. По обыкновению эпоса, герои всегда пребывают с визитом к середине пира или к моменту подачи десерта. «Игра Престолов» также начинается с подобного пира, который в первый раз собирает вместе Старков и Ланнистеров, поедающих друг друга взглядами за спиной ничего не подозревающего короля Баратеона. Как и в античном эпосе, олений пир становится приемом Ланнистеров в Винтерфелле, и читатель превращается в свидетеля политических интриг Вестероса и основных правил «Игры Престолов»: победа или смерть.

Поедая отпрысков

Пиры метафоричны, то есть, они не всегда выглядят тем, чем являются, и из-за двойственной природы они часто играют важную роль в выявлении двуличности. Выполняя формальную функцию, пир требует от гостей подобающего поведения, но эгоистичные интересы гостей и хозяев все равно проблескивают. Эти интересы были основным элементом античных мифов. И пиры были излюбленным событием, чтобы проверить своих гостей и узнать, являются ли они теми покорными странниками, которыми притворяются или они на самом деле надменные гости. Подобные проверки противоречили священным законам гостеприимства — xenia, — которые предоставляли гостю некоторую безопасность под крышей хозяина, а еще потому что эти тесты обычно включали в себя что-то запрещенное, как, например, подача человеческой плоти, чтобы выяснить, попадется ли на наживку предполагаемое замаскированное божество. Есть много версий мифа, некоторые более утонченные, чем другие. Во время оленьей охоты Одиссея на Огигии, например, появляется несколько признаков того, что на самом деле это человек, превращенный в зверя Цирцеей, о чем Одиссей узнает позже. Но большинство из случаев подачи человеческой плоти преднамеренны. Мифический король под именем Ликаон, например, пытается понять, является ли новоприбывший гость в его королевстве на самом деле не кем иным, как богом Зевсом. Это предположение он проверяет, пытаясь убить гостя во сне и подавая ему вареную и жареную плоть заключенного. В качестве наказания Зевс превращает Ликаона в волка, таким образом иронично показывая Ликаону, что он был прав, но иным способом‌.

Но худший проступок против богов и законов гостеприимства совершен Танталом, сыном Зевса, который предлагает богам с Олимпа плоть его собственного сына Пелопа. Все боги сразу же чувствуют запах человеческой плоти и отказываются есть, кроме богини Деметры, горе которой по похищенной дочери Персефоне затуманивает её чувства. Она съедает кусок того, что оказывается плечом Пелопа. Когда боги позже оживляют Пелопа, они не могут заменить ту часть плеча, которую съела Деметра, поэтому она делает ему плечо цвета слоновой кости, с которым он проживет долгую жизнь. Сам Тантал понес суровое наказание в загробном мире и дал основу английскому слову «tantalizing»: он обречен стоять в пустом бассейне навеки с фруктовым деревом, висящим над его головой. Если он чувствует голод, он тянется к ветвям, но дерево оттягивает их от него. Когда он хочет пить, он тянется к воде, но вода утекает от него. Как часто бывает в греческой мифологии, наказание соответствует преступлению: тому, кто подает богам то, что они не должны есть, суждено вечно страдать от голода и жажды.

Наказания самого Тантала не было достаточно. Это двойное преступление с убийством родственника и каннибализмом было настолько отвратительно грекам, что они проклинали семью Тантала даже потом: поколение за поколением обречено на страдания, предательства и, в особенности, пренебрежение семейными узами каждого члена семьи — сыны против матерей, жены против мужей, братья против братьев. Преступление Тантала настолько непреодолимо, что лишь два поколения спустя ситуация улучшается. У Пелопа два сына, Фиест и Атрей, которые втянуты в обычные грехи греческой мифической семьи. Фиест спит с женой своего брата и пытается убрать его со своего пути к трону. В качестве мести Атрей готовит детей своего брата и подает их ему, за исключением голов и рук, которые он показывает потом, чтобы брат понял, что он сделал. Это не единственный пример подобной мести: после того как мифический король Терей насилует и уродует Филомелу, сестру его жены Прокны, обе женщины сговариваются убить сыновей Терея и подать их ничего не подозревающему отцу. Оба эти мифа служили вдохновением для Шекспира, чья пьеса «Тит Андроник» показывает протагониста Тита, подающего неизвестной королеве пирог, сделанный из ее сыновей, которые изнасиловали и изуродовали дочь Тита по тому же сценарию, что и Терей.

Эти истории — явные предшественники сцены эпизода «Ветра зимы», финальной серии шестого сезона, в котором Арья Старк подает Уолдеру Фрею пирог, сделанный из его сыновей, до того как она перерезает ему горло. История «Крысиный повар» также похожа на миф об Атрее, в которой одноименный персонаж работает в Твердыне Ночи, убивает сына короля и скармливает его отцу, за что он проклят быть крысой, которая ест лишь собственных отпрысков. Бран даже говорит: «Боги прокляли его не за убийство или приготовление пирога из сына короля… Он убил гостя под своей крышей… Это то, что боги не могут простить» (С3, Э10, Миса). Во всех этих случаях незнание того, что человек ест, выступает знаком невежества и невоздержанности, но это также признак человеческой уязвимости. Самые обыденные вещи могут представлять угрозу, и мы увеличиваем этот риск оплошностями, которые совершаем, и врагами, которых наживаем.

В легенде об Атрее и Фиесте табу каннибализма пересекается с предательством братских уз, другой мифической проблемой, которая фигурирует в греческой мифологии и даже в большей степени в римских интерпретациях. Узы братства считались если не священными, то, по крайней мере, основополагающими. Братья должны были помогать и заботиться друг о друге, а близнецы в особенности должны были стоять друг за друга стеной. Хорошим примером образцовой братской любви были Диоскуры, сыновья Зевса и братья Елены Троянской, которые так сильно держатся друг за друга, что они решают разделить бессмертие между собой, что означает, что полгода они будут мертвы, а остальную половину будут проводить на Олимпе‌. Семья была сплочена, потому что, когда Елена находилась в Трое во время войны, ей мучительно было смотреть с высоты стен на греческих воинов, пришедших забрать ее обратно. Она указывает им на Приама, ее нового свекра, и отмечает, что не видит своих братьев, не ведая, что они уже мертвы. Это трагическое открытие — когда читатель знает что-то, чего не знает персонаж, — подчеркивает факт близости родственных уз. Даже пренебрегая священным институтом брака и став причиной войны между двумя великими нациями, Елена до сих пор помнит о братьях и желает увидеть их, даже находясь с новой семьей. Противоположностью этому идеальному примеру семейных отношений становится бушующая вражда между Атреем и Фиестом, превращающаяся в разрушительную силу. Идея каннибализма на пиру неизбежно становится красочной и популярной, как показывает выбор мести Арьи. Но помимо мотивов он несет в себе больший поток предательства семейных или социальных уз; именно Уолдер Фрей планирует Красную свадьбу, к которой мы вернемся в конце этой главы, и этот кровавый обман приведет его на другой плачевный пир.

Братья

Первый пир в сериале проходит в доме лорда и леди Старк в честь короля и королевы, прибывших в Винтерфелл. В книге пир описывается глазами Джона Сноу, бастарда Эддарда, который остро чувствует свой статус лишнего и в то же время наслаждается свободой, которую он дает ему. Сидя на скамейке рядом с остальными молодыми оруженосцами, Джон исключен из круга семьи и отправлен сидеть с ему подобными. Это перемещение, однако, позволяет ему свободно напиться, в то время как его братья и сестры сидят «с королевскими детьми под приподнятой платформой, где лорд и леди Старк принимали короля и королеву» (ИП 49). Снова мы видим в действии социальное деление: лорд и леди за самым высоким столом, их дети чуть ниже, а остальные люди Винтерфелла заполняют залу. Взгляд Джона особенно важен, учитывая то, что выпил он немало, и это подчеркивает его статус лишнего. На королевском помосте братья и сестры Джона находятся под взором их отца и могут выпить разве что один стакан — в этом Джон видит себя более свободным и чувствует, что может больше насладиться привилегиями взрослого. С другой стороны, его взгляд, сначала внутри залы, а потом за пределами пира, подчеркивает тот факт, что он чужой даже в собственном доме. Это подтверждается двумя людьми, которые говорят с ним: его дядя Бенджен и карлик Тирион. Бенджен — воин Ночного Дозора, прибывший на пир в качестве брата лорда Винтерфелла, но который по закону брата Дозора поклялся не иметь семьи и пристрастий. Тирион тем временем говорит Джону, что «все карлики — бастарды в глазах отцов» (ИП 57), и даже когда Джон злится из-за сравнения, точка зрения Тириона не меняется: они оба одновременно и часть семьи, и исключены из семейных уз.

Но, будучи бастардом, помимо разрешения напиваться, Джон получает особый взгляд на события, происходящие внутри семьи лорда. Он получает его, сидя на хорошем месте — процессия в холле проходит рядом с ним за низкими столами — и обладая необходимой бастарду способностью читать людей: «Бастард должен научиться замечать вещи, читать правду, которую люди скрывают за своими глазами» (ИП 53). И конечно, восприятие пира Джоном очень двойственно: с одной стороны влияют излишки вина, а с другой — особая проницательность. Подобно пирам, процессии имеют символическое значение, потому что они представляют собой видимую демонстрацию иерархии и социальных связей: тот, с кем я вхожу в комнату, так же определяет меня и мое место в обществе, как и тот, с кем я разделяю пищу и напитки. В этом случае, однако, процессия имеет еще одну функцию: представить формально — или, возможно, позже конкретизировать наше впечатление — основных персонажей и проблемы саги. Из этого немного разбросанного вступления мы узнали, что когда Эддард Старк приветствует королевскую семью, его впечатления ведомы его собственным жизненным опытом. Он, конечно, помнит Серсею и ее братьев, но детей он еще не видел и их имена не были упомянуты, хотя они все были представлены друг другу («Затем детей вывели вперед, представили и оценили с обеих сторон» (ИП 40). Вместо этого внимание Эддарда приковано к Роберту, чей толстый и надушенный облик он не может не сравнить с молодым и сильным узурпатором, с которым он покинул Штормовой Предел. Подобно его отцу, Джон увлеченно разглядывает людей, но в отличие от его отца, который слишком погряз в воспоминаниях о героическом прошлом, Джон представляет новое и молодое поколение, и его взгляд обращен в настоящее. Поэтому когда Старки заходят в залу для пира с королевской семьей, нам представляется возможность узнать не только существующий порядок вещей в Вестеросе, но также инстинктивное понимание Джона, что кажущееся положение вещей обманчиво. Как докажут будущие события и Эддард заплатит свою цену, взгляд бастарда Джона на события оказывается более точным и продуманным, чем искаженные впечатления Неда, созданные далекими воспоминаниями и утраченными традициями.

Первыми в залу входят лорд Старк и королева, за ними следуют леди Старк и король. Такой порядок имеет очевидный смысл — Эддард Старк — лорд Винтерфелла и поэтому входит первым. Но Роберт — король, и его позиция на втором месте предупреждает нас о дальнейших событиях: история «Игры Престолов» на самом деле не о Роберте, но о том, что происходит вокруг и из-за него. Сам Роберт, его восстание и его загадочная любовь к Лианне Старк призраком висит на фоне — настоящие протагонисты истории, по крайней мере в этой части, Нед и Серсея. Роберт и Кейтилин, каждый в своих мыслях, обречены быть вторыми и оставленными позади. Реакция Джона на Роберта точно такая же, как и у его отца: он видит «жирного мужчину, с красным лицом, скрытым бородой, потеющего под шелками» (ИП 50). Не обладая воспоминаниями прошлого, Джон видит короля таким, какой он есть, человеком прошлого.

Следом идут дети, во главе с маленьким Риконом, который, с достоинством трехлетнего ребенка, остановился поприветствовать Джона, но его подталкивают обратно на его место. Согласно книжной версии судьба Рикона до сих пор окутана тайной, но его видное место здесь предполагает, что юный Старк может снова вернуться и сыграть важную роль. Хотя в телевизионный версии, где Рикон умирает в конце шестого сезона, это совершенно не так. За ним следуют три пары: Робб и Мирцелла, Арья и Томмен и, наконец, Санса и Джоффри. Джону и здесь никто не понравился. Ему не нравится никто из трех королевских детей и даже Робб, отношения с которым только начали налаживаться, не избегает критики: Мирцелла, оказавшаяся застенчивой, кажется Джону пресной, а Робб, практически не показывая эмоций, глупо греется в лучах ее восхищения. Волосы Томмена длиннее, чем у Арьи, и он кажется пухлым. Джоффри с безразличным взглядом смотрит на главный зал Винтерфелла, что не нравится Джону, но Санса выглядит увлеченной с ним. Эта небольшая процессия показывает те вещи, которые будут причиной последующих событий и которые затронут в не меньшей мере дом Старков: Робб наслаждается вниманием женщин, Арья больше похожа на мальчика, чем на девочку, а суждениям Сансы не стоит доверять. Это небольшие, но ключевые черты персонажей, которые определят то, что произойдет с каждым из этих детей.

Красная свадьба

И вот мы подходим к Красной свадьбе, возможно, к самому жестокому предательству, выходящему за все возможные рамки. На самом деле Красная свадьба является контрмерой: Робб Старк предал Фреев, когда он женился на Джейн Вестерлинг вместо одной из дочерей Фрея, несмотря на свое обещание. Фреи в свою очередь осуществляют свою месть с помощью Ланнистеров, когда Робб приходит просить прощения. Но Старки приходят в Башни Близнецы не только с извинениями. Они требуют помощь Фрея в тактических и стратегических вопросах, так как, пока Робб воевал на западе, Винтерфелл пал из-за предательства Теона Грейджоя и Железнорожденных. Но Старки не могут преподнести основательные извинения, так как Робб уже женат и не имеет намерения покидать новую жену ради одной из Фреев. Но он предлагает своего дядю, Эдмура Талли, в качестве замены. В этом смысле Красная свадьба не является актом одностороннего предательства, но скорее завершающим событием в серии болезненных предательств между обеими сторонами. Каждый, входящий на Красную свадьбу, чувствует опасность. Кейтилин Старк уверена в потенциальной угрозе, ждущей их в Близнецах, но она даже не подозревает о ее масштабах. Она, тем не менее, уверена, что лорд Фрей должен предложить им хлеб и соль и принять их как гостей в своем доме. Кейтилин чувствует себя в безопасности, когда они пьют вино лорда Фрея и едят его хлеб («Попробовав вино и откусив немного хлеба, Кейтилин почувствовала себя лучше. „Сейчас мы должны быть в безопасности“, — думает она» (БМ 679). Я уже вкратце упомянула, что такие законы гостеприимства назывались xenia в античной Греции, и почти по всему античному миру они считались священными, своего рода столпом, на котором общество держалось многие поколения. Предательство xenia было святотатством, поэтому на Фреев посыпался град обвинений в нарушении религиозных обычаев и моральных норм. Нарушение подобной силы религиозного обязательства, в центре которого стояли пища и гостеприимство, делают особенно уместным то, что Уолдер Фрей в конце концов нарушит табу и непреднамеренно отведает плоть его сыновей. Через него свершится окончательный и бесповоротный акт мести, ставящий точку на серии предательств.

В то время как пир — в этом случае церемониальное разделение хлеба и вина — должен олицетворять безопасность, данный свадебный пир навевает нам чувство тревоги. В отличие от изысканных блюд на Пурпурной свадьбе или даже от меню на свадьбе Дейнерис, угощения здесь довольно скромны: «Луковый суп, салат из зеленых бобов, свекла, лук, речная щука, сваренная в миндальном молоке, немного нарезанной репы […] холодец из телячьих мозгов и порезанная говядина»‌. Кейтилин сразу же подумала об этом как о способе показать королю их бедное положение, и, конечно, меню напоминает больше огромного палтуса Домициана, чем пир с олениной Одиссея и Энея, разделенный вместе с их людьми. Еда на Красной свадьбе скудна, холодна и не пестрит цветами.

Несмотря на то, что лорд Фрей подает скудные угощения, на вино он не скупится. Это еще одна подсказка к тому, чем обернется свадьба: чрезмерное вино ведет к чрезмерной жестокости. «Эль, вино и мед текли рекой», — думает Кейтилин, и по мере того, как она осматривает зал, она замечает, что все ключевые знаменосцы Старков, включая Большого Джона, уже пьяны. Исключением были только двое телохранителей Робба. Вот что она думает об этом: «Свадебный пир не был битвой, но когда мужчины поглощены вином, опасность есть всегда, а королю не следует быть незащищенным» (БМ 695). Она не ошибается, но, как мы помним из Кентавромахии и со свадьбы Дейнерис в Пентосе, свадьбы могут перерасти в битву и зачастую так и происходит‌. У самой Кейтилин чувство, что аналогии не к месту: она думает о том, что завтра Робб будет участвовать в новой битве, и замечает, что довольно странно думать о предстоящей битве как о более безопасном месте, чем сейчас в Близнецах. В этом, как покажет последующая резня, она абсолютно права.

Красная свадьба стоит на перепутье пира как символического события и еще одного античного клише — возвращения героя. Эти истории, называемые греками nostoi, в каком-то роде следуют за событиями Троянской войны. После того как Троя разрушена, победоносные греки разбредаются каждый по своим домам. Не многим удалось сделать это в безопасности, включая Менелая, законного мужа Елены, за которую велась война. Многие из них, однако, должны пройти через множество приключений и невзгод до того, как доберутся домой, и даже после этого большинство из них ждет намного более холодный прием, нежели они ожидали. Основополагающей историей является «Одиссея», история о герое Одиссее, но существовали и другие, включая «Энеиду» (что является вариацией той же проблемы, только глазами троянцев), и версии, в которых герои Трои заселяют различные уголки Средиземного моря. Таким образом на языке мифов объясняли расширение греческой диаспоры и колонизацию Средиземноморского бассейна. Для нас важно то, что эти истории затрагивают похожие темы, и, в частности, предательство, сокрытое в своем собственном доме. Одиссей снова выступает классическим примером. Он женат на самой целомудренной и верной женщине, Пенелопе, и она смиренно ждет его возращения на протяжении 20 лет. Она делает это, несмотря на то что ее дом вскоре становится наполнен противными женихами. Женихи предполагают, что Одиссей мертв и требуют от Пенелопы выйти замуж за одного из них. Она отклоняет их предложения, объясняя тем, что она должна прежде закончить погребальное полотно для ее старого свекра, которое она шьет днем и расплетает ночью. По мере того, как они ждут, женихи устраиваются на Итаке как дома и буквально вытесняют Одиссея из его владений. Этот бесконечный хищный пир подчеркивает особенности домохозяйства во время войны: в отсутствие Одиссея никого не заботит частная собственность, а Пенелопе остается лишь наблюдать за тем, как ее собственность растрачивают. Она не может помешать женихам вредить ее дому и дому ее мужа. По возвращении Одиссея одним из первых его распоряжений было избавиться от женихов, которых он неожиданно застает за пиром в своем доме и убивает всех до единого в кровавой резне, где бились чашки и вино мешалось с кровью.

Выявление личности Одиссея происходит не на свадьбе, хотя женихи обедают в ожидании, что Пенелопа выберет одного из них в качестве мужа. Ключевое расхождение между Роббом Старком и Одиссеем, однако, в том, что молодой и своевольный Робб, хоть и показывающий определенные знания в искусстве ведения войны, пойман в ловушку, сделанную более опытным Уолдером Фреем. Ветеран Одиссей, известный своей хитростью, наоборот остается незамеченным до того момента, как он может перехватить инициативу и отомстить с позиции силы. Но в то время как убийство женихов, беспомощно сидящих на банкете, может быть основой для событий на Красной свадьбе, отмщение Одиссея часто является более простой картиной морали, чем та, что мы видим в «Игре Престолов». Чтобы найти более подходящий аналог, однако, нам следует обратиться к другому мифическому эпизоду, относящемуся к «Одиссее» и взятому для примера в других античных произведениях.

С различных точек зрения возвращение героя в «Одиссее» освещается ворвращением и дьявольской судьбой Агамемнона, короля Микен и брата Менелая. Не прошло и десяти лет с кампании Агамемнона в Трое, как он возвращается домой, но его жена, Клитемнестра, не может похвастаться той же верностью, что и Пенелопа. В отсутствие короля Клитемнестра заводит любовника, двоюродного брата Агамемнона, Эгисфа, и вместе они замышляют убить Агамемнона по возвращении. Есть несколько версий смерти Агамемнона: в некоторых он убит в ванне с мантией поверх его головы, чтобы меньше сопротивлялся; в других он убит во время пира в доме Эгисфа. Двадцать лучших рекрутов одеты по случаю банкета и расставлены по залу, когда Эгисф принимает возвращающегося героя:

Взяв колесницы с конями, к царю он Атриду
навстречу
С ласковым зовом пошел, замышляя недоброе
в сердце;
Введши его, подозрению чуждого, в дом, на веселом
Пире его он убил, как быка убивают при яслях‌.

Отсылка к убийству быка намекает на жертвоприношение и таким образом подчеркивает скверную природу преступления, непоправимое нарушение xenia.

И все же картина морали затуманена. Агамемнон также не святой, так как он приводит домой пленницу, которую он взял в Трое и сделал своей любовницей (продажа людей из захваченных городов и племен в рабство было обычным делом в Античности, поэтому этот факт часто поднимал боевой дух солдат, защищающих свой дом и родных). Клитемнестра мотивируема отчасти оскорблением мужа в его неприкрытой неверности, но именно мотивация Эгисфа более подходит под наше исследование. Он — третий сын Фиеста, которого (как мы помним) обманул Атрей, скормив ему его старших сыновей на пиру. Эгисф таким образом желает отомстить Атрею за своего отца через его сына, Агамемнона. Этот круговорот обмана и мести в свете стремления к власти характерен для «Игры Престолов» и для событий, ведущих к Красной свадьбе, в частности. Если смотреть вне контекста, Красная свадьба иллюстрирует простую сторону морали. Фреи изображены злодеями, а Старки, чьими глазами мы видим данное событие и которым отдаем свою симпатию, их невинными жертвами. Если же рассматривать Красную свадьбу в свете мира «Игры Престолов», мы можем лучше рассмотреть подноготную нравственно сложного мира, в котором действия одного поколения имеют последствия на последующее.