В недалёком будущем человечество, оказавшееся на грани экологической катастрофы, живёт в последнем на Земле городе — Новом Рассвете. Несмотря на развитие науки и технологий, мировые проблемы вроде экологии и нехватки ресурсов угрожают человечеству даже острее чем сегодня. Из-за увеличения разрыва между богатыми и бедными для поддержания мира складывается консервативная вертикаль власти с тотальным контролем и системой наблюдения за всеми жителями, которая позволяет элите эффективно манипулировать населением, а стражам порядка — ловить нарушителей с помощью вездесущей информосферы.
В этой фантастической вселенной разворачивается действие антиутопической поэмы Ростислава Амелина «Мегалополис ОЛОС», которая выходит в рамках издательского проекта Центра Вознесенского. По просьбе Дискурса поэт Вадим Банников встретился с Ростиславом Амелиным и взял у него большое интервью — о поэтической фантастике и создании миров, современном (анти)утопизме, «блокбастерном» стихе, и о том, почему поэтам необходимо читать Докинза.
О первой антиутопии в стихах
— Кажется, «Мегалополис Олос» это первая антиутопия в стихах. Почему ты выбрал эту несвойственную жанру форму?
Я бы сказал иначе: скорее я выбрал не свойственный поэзии жанр. Дело в том, что я не согласен с распространенным нынче мнением о том, что стихи — это нечто непонятное, узкоспециальное, о чувствах и в целом устаревшее, не подходящее для каких-то жанров. Эти мнения, к сожалению, растут из реальной картины, где стихи не выполняют каких-либо значимых для современной (во всяком случае, русской) культуры функций.
Поэзия проигрывает и как развлечение, и как учение — есть очень узкая, зацикленная на себе и своих переживаниях среда ценителей высокой поэзии, которых не интересуют мировые и глобальные проблемы, за исключением, пожалуй, насилия.
В чем поэзия не уступит никогда — так это в сфере антропологических документов. Но это — не то, ради чего я писал стихи. Я много занимался самообразованием, открывал для себя диаметрально противоположные сферы знаний и параллельно писал, пока не понял, что есть истории, которые я хотел бы рассказать, и они важнее моих чувств.
Но художественная проза для меня — устаревающий формат. Проза длинная, ее единицы — это предложение и абзац. С поэзией все гораздо лучше — это строка и строфа. Статистически они короче. Читая прозу, я часто думаю, что выкинул бы оттуда 70% конвенционального мусора, но если это сделать, тогда ее невозможно будет читать. С поэзией все свободнее — ее скрепляет не нарратив, а музыка. Да, это трудно сделать, но потом усилия окупаются тем, что ты берешь и за месяц пишешь книгу.
Я не сразу понял, что это будет антиутопия — для меня это, прежде всего, был эксперимент по сращиванию совершенно разных художественных замыслов, посетивших меня за последние несколько лет. Если взять эпические темы современности, это будут не битвы на полях боя, или приключения рыцарей — это будут вещи, подпадающие под данный жанр.
— Антиутопия — это в том числе жанр предупреждения об угрозах будущего. О чём ты хочешь предупредить людей сегодня?
Как написано в аннотации к книге, главные темы моей истории —мировая империя, сетевое бессмертие, экологический кризис, космическая катастрофа... Однако моя история не о том, как все это страшно и плохо, а о том, как всё это будет вместе и не произведет никакого шума. Кто бы мог подумать 100 лет назад о загрязнениях и нехватке ресурсов? Главной угрозой будущему на данный момент истории является человек и его стремление к счастью.
Мы создали для себя удивительный мир, полный впечатлений, оградили себя от кошмарных болезней и войн, у миллиарда людей есть постоянный приток воды и энергии, мы потребляем этот мир как бы между делом, не замечая этого. Моя Империя Света считает себя очень хорошей, потому что она победила насилие, достигла высот в технологиях, очень гуманная и действительно светлая.
Есть в богословии такой термин, Паруссия — утопическое царство Христа, которое настанет после Апокалипсиса. А допустим, оно и настанет! Но где оно будет брать ресурсы для своих проектов? Куда оно будет сливать отходы?
Мы экологию тоже понимаем как что-то вроде «сохраним леса», а между тем это — системный взгляд на вещи, на жизнь, где основную роль играет не то, что кажется нам милым, вроде оленят, а бактерии и насекомые, которых мы уничтожаем.
Жизнь, со всей своей слизью, вонью, смертью — это сущий кошмар для Паруссии. И, на самом деле, для современного человека тоже. Мы любим жизнь как какой-то образ, вроде красивого леса или котят, но мы ненавидим жизнь в ее внутренностях, в том, на чем она держится. Например, на слизи.
Ключевая проблема экологии сегодня — в том, что мы пытаемся сохранить красивое лицо, убивая внутренние органы. Так происходит и с биосферой на планете. Китай посадил Великую Зеленую Стену, и в результате обмелели реки. Поэтому я придумал Древних, чтобы жизнь могла говорить и действовать как лицо.
О Древних и о том, как услышать речь Природы
— Одной из главных действующих сил твоей вселенной являются Древние, которые как-то связаны с простейшими организмами вроде бактерий. Какую роль играют Древние и что они такое?
Это выдуманная мной сверхцивилизация, которая создала жизнь давным-давно и периодически посещает людей в видениях, в обличии ангелов. Мне было не лень погрузиться в биологию ради того, чтобы Древние были научной фантастикой, а не фэнтези. Идея бога и сверхчеловеческого разума соединена с бактериями. Мы замечаем присутствие бактерий,только когда они нас убивают, но в то же время мы живем только благодаря им — почитайте о микробах.
Раньше верили, что люди могут быть одержимы демонами и духами, а теперь знают, что животные могут быть одержимы бактериями. Сколько всего о них мы еще не знаем! Сама по себе бактерия похожа на подводную лодку, у нее даже есть пропеллеры — жгутики. При этом структура даже этих самых простых живых организмов оказывается невероятно сложной и функциональной, как если бы это была разработка какой-то сверхцивилизации. Но зачем ей могли понадобиться бактерии? Естественно, за тем же, зачем нам нужны подводные лодки — война и выживание. Об этом, только в более научном ключе, книга Докинза «Эгоистичный ген».
Но зачем тогда придумывать Древних? Сейчас в мире идет процесс эмансипации — для этого процесса очень важен голос. Если у тебя нет голоса, ты не можешь защищать свои интересы, тебя не услышат. Людям в этой ситуации легко — у нас есть голос, права. Только подними вопль, и тебя будут защищать как жертву чего угодно. Но остальная живая природа не говорит на наших языках, даже если хотела бы. Ей нужны представители. Мы же видим реакцию на Грету Тунберг — ее поливают грязью, потому что она вопит голосом оскорбленной жизни. Она ещё вежливо это делает! Мне самому очень интересно, что такое Древние, ведь я создаю их, не зная, что это такое на самом деле, поскольку я в процессе их изучения. Пробирки мне заменяют тексты.
— Как можно создавать что-то, не понимая целого?
Я думаю, что в онтологическом смысле непонимание — и попытка его преодолеть — рождает вселенную как необходимую для этого инфраструктуру. Реальная вселенная —это огромная сеть данных. Кажется, что если у нее и есть какой-то высший смысл, то он в обработке данных. Если, к примеру, у некой вселенной есть создатель, вселенная очень быстро берет его в оборот и начинает диктовать ему тяжелейшие условия своего развития. Великие планы и генеральные замыслы возникают внутри вселенной и продиктованы ее потребностью в цели, а не в изначальном замысле. Так вселенная может своим развитием изменить изначальную идею, если она была. Что и происходило в моем случае. Это все не означает, что у реальной вселенной обязательно есть создатель. Однако все художественные вселенные, которые мы знаем, созданы примерно по одному принципу, и при этом мало изучен сам процесс их создания.
— Что это за общий принцип?
Вселенные растут сразу из нескольких точек. Если речь о простой истории, то есть точка А и движение из нее к точке Б. Вселенная — это когда одновременно есть куча разных точек, и между ними можно двигаться от любой к другой. Это создает поле возможностей. Дальше очень легко придумать героев и провести их от одной точки к любой другой.
Важная особенность Вселенных — это постоянство времени. Нельзя переиграть то, что произошло, — если, конечно, вселенная не предполагает таких спецэффектов. И очень сложно переиграть то, что уже придумал, поэтому проще вписать неожиданный поворот в общий замысел под тем или иным предлогом.
Посмотрите «Твин Пикс»: видно, как Линч высасывает сюжет из пальца. Однако он делает это как настоящий художник — все, что он высосал, обязательно превращается в закон дальнейших событий. В истории, за которой не стоит вселенная, может произойти все, что угодно: у героя из ушей вырастают крылья, и это — акт постмодерна. Вселенная требует равных прав; если у кого-то вырастают крылья, значит должен быть закон, который позволяет повторять этот трюк, и это обязательно принуждает нас к исполнению других законов. Вселенная — строгая система, однако в ней и возможна настоящая творческая свобода.
Что общего у Мидихлориан из «Звёздных Войн» и Древних
— В приквеле к основной трилогии «Звёздных Войн» Джордж Лукас вводит понятие Мидихлориан. Во вселенной Лукаса Мидихлорианы, появляющиеся лишь в репликах других персонажей, — это микроскопическая цивилизация, которая живет в клетках и создает ту силу, которую используют Джедаи. Не являются ли Мидихлорианы тем же, что ты имеешь в виду под Древними?
Мидихлорианы вечно сравниваются с некой мистической силой, которая объединяет все тела во вселенной и т д. У нас, людей, для этого есть физическое понятие энергии. Но я допускаю, что Лукас, как создатель вселенной, что-то нащупал, какую-то «сверхцивилизацию», если угодно, и назвал это Мидихлорианами, но не стал развивать концепцию, боясь перенасытить свой продукт сложными, непопулярными идеями.
Меня же изначально интересовала возможность контакта между людьми и Древними, поскольку их стоило бы услышать именно сейчас, когда планета переживает великую экологическую катастрофу. Когда Древние хотят что-то сообщить, они вместе формируют образ и направляют его в сознание. Это похоже на работу мышления. Аналогичная работа происходит в нейронах мозга, однако наука не позволит себе сказать, что нейроны — это сообщество со своей внутренней политикой. Я бы хотел почитать об этом, но пока вижу только поверхность фактов. Наука еще не вполне докопалась до этого. Хотя такие авторы как Стивен Пинкер являются для меня авторитетами, я не отметаю мистические и теологические концепции.
— Если я правильно понимаю, твоя антиутопия написана размером «Старшей Эдды». С чем связан выбор эддического стиха в качестве метра?
Это может показаться странным, ведь Эдда — один из самых сложных и непонятных для современного читателя поэтических эпосов. Однако даже в переводе чувствуется этот ветер, который несет провидицу Вельву над мирами и открывает ей тайны будущего.
Многие неопубликованные куски моего эпоса написаны в ямбе, есть и дактили, и даже верлибры (это — самое легкое, поэтому я стесняюсь показывать), но ни один другой метр не давал эпосу такого стремительного, клипового развития (а это крайне важно сейчас, когда на литературу нет времени).
Если нам нужно двигать сюжет вперед, а не топтаться на описании заката, нужен такой поэтический язык, в котором возможны фразы вроде «что происходит?», «Господи, нет!», «время уходит!» и т.д. и т.п. Не знаю, как в других языках, но для русского этим «блокбастерным» стихом является эддический дольник. Дактиль хорош для рассказа «про кого-то» от лица рассказчика. Ямб хорош для описаний, но не для сюжета. Возможно, поэтому «Евгений Онегин» настолько беден сюжетно и столь богат лирическими отступлениями. В любом случае, я остановился на эддическом дольнике не потому, что он такой древний и красивый, а потому что в нем возможны те языковые события, которые двигают сюжет из точки «здесь и сейчас» в будущее.
— Есть стереотипное представление о поэте как о Безумце, медиаторе Иррационального: принято считать, что поэзия и научная картина мира не совместимы. Ты же упоминаешь Докинза и Пинкера и говоришь об их авторитетности для себя: как ты сочетаешь современный «позитивизм» с поэтической практикой?
Я считаю огромным упущением, если поэт не читает Докинза или Пинкера, ведь там часто бывают озвучены в понятном, уже готовом виде, все те откровения, которые поэт лелеял как тайные и никому кроме него не доступные. Иррационального нет. Вернее, вселенная настолько крута, что любую нашу иррациональность включает в себя как заведомо возможную.
Современный поэт находится в очень неприятной ситуации: поэзия, тем более его, никому не нужна, приходится работать непонятно кем, потому что «такой профессии нет». Поэзия — форма познания мира, как наука и религия — этому учат в школах. Но что поэзия может познавать сейчас, когда науки монополизировали точное знание, а о душе лучше расскажет психолог?
Я вижу четко открытый для поэзии путь: познание того, что пока нельзя доказать экспериментально. Мой первый опыт создания вселенной в стихах — это поэма «У», где речь шла о самых первых людях. Мы никогда не узнаем точно, кем они были и почему стали людьми. Но в поэзии можно создать оптику, которая позволяет увидеть это! Как понять, что ты увидел правильно? Если нет противоречий, если все рационально, и ни у кого не выросли крылья из ушей. Поэзия, за счет интуитивности и свободы, возможно, позволяет лучше это делать. Но это безумие необходимо держать под контролем.
Когда меня сносило в мистические ощущения, что я вижу прошлое и будущее, я вовремя ловил себя на симптомах и погружался в теорию множеств, комбинаторику, молекулярную биологию и т.д. Зачем? Мы знаем о мире столько всего, и столько всего уже написано и сказано до тебя, просто абсурдно верить, что, ничего не зная, ты откроешь нечто новое и нужное миру.
Да, можно писать стихи во тьме, веря в магию и не зная, как называются спутники Сатурна. Но, живя во тьме, поэт воспринимает как сокровенное очевидности, в то время как по-настоящему сокровенные тайны, которые он мог бы открыть миру, возможно, ждут его в неэстетичном виде, на страницах Докинза… Ученые многое открыли, но им не хватает поэтического дара называть вещи своими именами.
Поэтому мы имеем нелепые «черные дыры» и «белые карлики» — при всей сложности этих открытий, на уровне поэтического образа эти наименования недалеко уходят от детских рисунков. Поэзия нужна миру сейчас, в частности, науке...
Как создаются вселенные и суперструктуры
— Можно ли назвать тебя создателем вселенной?
Я создаю суперструктуры — это ближе к экосистемам. Экология для меня крайне важна не только ввиду социально-политической повестки, но в первую очередь как наука, изучающая системные взаимодействия.
Самым большим примером системного взаимодействия можно назвать нашу Вселенную; то, как внутренние структуры взаимодействуют в ней, часто напоминает хаос — в этом много случайности, однако в результате получается изотропная картина.
Это еще одна важная вещь, которую можно исследовать в поэзии, создав маленькую вселенную. Важно, чтобы она была суперструктурой, чтобы взаимосвязи пронизывали ее во всех плоскостях, а дальше она начинает вести себя почти как реальная.
— Что ты имеешь в виду под суперструктурой?
Представим сюжетную линию. А теперь представим 4, 6, 8 параллельных сюжетных линий, которые происходят в одно время и в одном топосе. А теперь проведем извилистую кривую, которая будет проходить сквозь все сюжетные линии и свяжет их во времени, и распишем ее. Полученную линию и возьмем в качестве сюжета книги. А все эпизоды, которые эта линия не затронула (ведь она может быть в одно время только в одном месте) выкинем. В результате их нет в книге, однако они все равно существуют.Они происходят, но в скрытом виде, становятся как бы темной материей.
Много текстов по вселенной не вошло в книгу, — поэтому она довольно короткая, — однако они образуют суперструктуру в скрытом виде, обеспечивая свободу передвижения и ощущение реальности происходящего. Такую структуру параллельных событий невозможно адекватно изобразить на бумаге. Я столкнулся с этим, когда кодил небольшую игру, SimStab (Симулятор Стабильности). Я до самого конца не понимал целого, однако, эта вселенная срослась и легла в основу книги.Когда все срастается, хотя ты не знал наверняка, произойдет ли это — это главное доказательство состоятельности эксперимента.
Линии как универсальный язык: визуальное и литература
— В твоих иллюстрациях ко вселенной часто возникают слова, которые как бы вырастают из картинки. Связано ли это тоже с образом леса и веток?
Все картинки выросли из текстов. Создавая тексты, я учился понимать, как устроен объект, а потом он легко воплощался на бумаге. Ведь я уже четко понимал, как и чему служит каждая черточка. А черточки нарисовать легко, и да, из них состоят как письменность, так и картины. Язык черточек в этом смысле более универсален. Природа на нем тоже «говорит», ведь мы знаем, что все объекты созданы из универсальных деталей, атомов. Но к черточкам все-таки ближе понятие браны из теории струн. Брана — это как бы черточка самой вселенной. Если нет ее — нет и самой возможности связи между деталями.
В каком-то смысле ветки — это образ разветвления, который можно выразить буквой Y. Это — знак всей жизни; он изображает деление. Не расщепление. Ветвление происходит без потери связи. Делясь, наши организмы как бы теряют эту материальную связь между клетками, но в информационной плоскости они остаются неразрывны и являются ветвями. Это касается и деревьев в лесу, и генеалогических древ людей, и, собственно, таких простых организмов, как археи. Что переводится с греческого как Древние… Мы и археи являемся частью одного ствола, это нужно понимать.
Об устройстве Города, речи героев и возможности спасения
— Почему проект «Зерно», — гигантский корабль с имитирующей Землю биосферой, разработанный для переселения людей на другие планеты, — зарыт глубоко в земле под Мегалополисом, а не покоряет космические просторы?
Чтобы создать такой корабль в жизни, понадобятся нереальные ресурсы и инфраструктура. Строительство и проверка систем корабля может занять десятки лет, поэтому, чтобы его строительство оправдывалось экономически, такому кораблю, который еще не факт, что сможет работать, нужно рациональное применение на земле. Это нужно не ученым и инженерам, которые создадут «Зерно», а тем, кто направит ресурсы и энергию на его разработку. «Зерно» должно выполнять роль своего рода сейфа для жизни. Его можно использовать и на Земле! На случай восстановления биосферы после некой катастрофы. А люди выживут даже в Аду, который сами и построят.
— Почему возникла идея, что должны быть и Город, и заложенное в его основание «Зерно»? Расселение на уровнях города-башни зависит от социального статуса: от муравьев до Высоких — чем выше, тем значительнее статус. Не является ли нахождение на вершине тюрьмой?
В начале возникло Зерно. Потом я понял, что оно никуда не полетит. Слишком утопично. Потом я понял, что создать такую штуку может только такая формация, как мегалополис. Тогда все сходится — и в аллегории, и в реальности. Зачем растение, чтобы породить зерно, создает высокие стебли и стволы? Чтобы набрать энергии. В Зерне царит кошмар, для многих Ад — жить в такой жестокой системе. При этом мы, люди, упиваемся своими иллюзиями по поводу завтрашнего дня. Если ничего не подготовить, то внутри Зерна будет еще хуже. И да, вершина башни — это тюрьма. Оттуда путь только вниз, а это означает смерть. Чтобы мы жили бессмертно и счастливо, кто-то должен делать всю грязную работу, всегда. Чтобы жить как в Раю, у Высоких возникает естественная необходимость в массах, живущих на низших уровнях — от тех, кто добывает минералы в шахтах, до тех, кто собирает комплектующие. Но и Зерно может возникнуть только в таком городе. Правда, оно должно закрыться, чтобы не погибнуть от рук заказчиков. Трагедия состоит в том, что это — не основной проект для города. Поэтому жизнь внутри так плачевна.
— Получается, Зерно должно прорасти? Но как, если это огромный корабль, который закопан не там, где ему место?
Корабль создавался для космоса, но похоронен в земле. Его инфраструктуры отрезаны от внешнего мира, чтобы Высокие не смогли проникнуть в Зерно и как-то его эксплуатировать. Если корабль не может взять и вылететь со дна, ему придется прорасти в этот мир, наверх, где люди себя обожествляют и забыли для чего нужно Зерно — идея его назначения может прорасти только в людях, которые живут в городе.Прожив в изоляции, жители Зерна должны вернуться в мегалополис и пронести эту идею наверх через политику. Если, конечно, им дорого его предназначение. Мне оно дорого, и поэтому я ищу эти способы, глядя на этот мир глазами героев.
— Но как жители Зерна и мегалополиса узнают друг о друге, если они разорвали коммуникации и потеряли связи?
Как и в случае с клетками. Истинная связь в информации, и она не терялась. Люди живут внутри Зерна 100 лет, и у них образуется довольно трагическая тоталитарная религия — они верят в то, что они на космическом корабле, который несет их к далекой планете. Но планеты нет, и Зерно лежит на Дне. Людей, которые пытаются оспаривать официальную истину, приносят в жертву, сбрасывая в колодец. Однако в колодце есть выход, о котором не знают жители Зерна. И если жертве удастся выжить на дне, она сможет выйти в мегалополис. Аллегория, но и правда жизни.
— Это будет своего рода загробная жизнь?
Да, я думал об этом. Но не в Раю, а, скорее, в Аду. Город-башня, имеющая этажи — это не только Вавилонская башня Брейгеля, но и аллегория Ада Данте, как если бы в нем произошла научно-техническая революция. Есть компьютерная игра «Devil May Cry» («Демоны могут плакать»), где есть красивый образ: Башня Дьявола, Темен-ни-гру, внезапно вырастает в центре огромного города, и так начинается Апокалипсис. Здесь же я имею в виду, что мы, люди, своими руками, строим Ад, который уже стоит в будущем. Однако, мы же и способны придумать какую-то надежду, чтобы все вот так не закончилось. Этот просвет мне нужен.
Я пишу сказку. Мне не нравится реалистический стиль прозаических антиутопий. Они слишком заставляют в себя верить, и при этом противоречат одна другой, обесценивают друг друга. Как серии «Черного Зеркала». И вообще, разговор о будущем выходит менее серьезным, когда он подается как серьезное произведение. Я смотрю на действительность, она меня угнетает, и я понимаю, что никакие посты в Фейсбуке не изменят ее. А вот эпос — очень сильная печать. Но я хотел бы не только запечатать плохое будущее, я бы хотел также посеять хорошие зерна. Моя сказка не только о царевне, башне, биосфере, инфраструктурах и экономике будущего — прежде всего она о внимательном отношении к жизни, которая не имеет голоса.
— В диалогах поэмы у реплик не подписаны говорящие, и читателю может быть не всегда ясно, чья это речь. Почему так и для чего это сделано?
Я считаю, что в каком-то смысле не важно, кто и что сказал. Наша современная фиксация на себе, на личностях и их чувствах, к сожалению, уводит нас от восприятия информации. Поэтому отстраненные тексты более информативны. Изначально я вообще хотел делать вселенную без героев, но потом понял, что даже если это возможно, это займет гораздо больше времени. Герой — это двигатель времени в истории. Без героев ничего не меняется. Поэтому имена героев могут быть абсолютно любыми — ими может стать каждый. Так устроена наша история. Структуры можно предсказать, а вот имена винтиков в ней — случайны.
— Важно ли тогда, кто из героев говорит?
Есть слова, про которые не важно, кто произнес их первым. Важно содержание. А есть слова, которые мог бы сказать только этот герой. Внимание к информации поможет читателю моментально распознавать действующих лиц везде, где это действительно важно. Да, возможно, это трудно, но мы должны научиться видеть в художественных текстах информацию. Это хорошо и для нас, и для них — тогда они осуществляются, выполняют свое назначение как медиумы, а мы получаем впечатления и знание. Это единственный способ для нас, пишущих поэзию сейчас, повлиять и как-то участвовать в жизни мира. Если уж мы не можем повлиять на него своими действиями.
— Есть ли у поэмы социальные цели? Может ли она повлиять на людей сегодня? Как бы ты хотел, чтобы она влияла?
Когда я взялся за написание книги (это произошло уже после того, как вселенная оформилась в ряде других текстов), я четко ощутил ее назначение — и только поэтому написал. Антиутопия создается не для того, чтобы «предсказать будущее». Она предсказывает плохое будущее для того, чтобы это будущее не наступило. Если люди получают такое предупреждение, у них есть возможность сформировать мнение о настоящем, которое уже похоже на антиутопию.
