«Тут хуже зоны». Что происходит за стенами российской психиатрической больницы

В сфере охраны психического здоровья в нашей стране есть существенные проблемы: пациенты страдают от грубого отношения медперсонала, а одежды, лекарств и обуви в стационарах и интернатах не хватает — с таким нетипичным докладом в конце прошлого года выступила уполномоченная по правам человека в РФ Татьяна Москалькова. С 2020 по 2022 год омбудсмен получила 948 обращений о нарушении прав граждан с психическими расстройствами.

Психиатрические больницы в России — это закрытые системы со своими правилами, законами и ценностями. Корреспондентка «Дискурса» под прикрытием провела в приемном отделении Новосибирской психиатрической больницы восемь дней и делится увиденным: из-за чего в палате можно устать думать, а «свой череп становится тюрьмой», как запугивают отказывающихся от еды, чем занимается особая каста «работников» — пациентов с привилегиями — и как в таких местах происходит расчеловечивание. Спойлер: будет страшно.

Новосибирская психиатрическая больница № 3 пугающе огромная — ее ладонь легла на правый берег, коротким пальцем задев старенький домишко на левом, на Котовского. Этот и филиал на Светлой — лишь диспансеры, куда ты приходишь получить помощь при бессоннице, профессиональном выгорании или подавленном настроении. 

Скорая помощь приезжает сюда в редких случаях, и то, не чтобы привезти пациента, а наоборот — забрать. Так происходит, когда человек на приеме в попытках объяснить свое состояние рассказывает «о голосах в голове, которые по ночам не дают уснуть» или говорит, пусть даже и вскользь, о суицидальных мыслях. 

В таких случаях выбора у пациента не остается: либо он добровольно подписывает соглашение о госпитализации и, прихватив запечатанный конверт с информацией от психиатра, едет в приемку Красноводского отделения своим ходом, либо добраться ему любезно помогают санитары.

Филиал на Красноводской, 36, расположенный в Дзержинском районе, — сюрреалистичное место, удивительно близкое к дешевым штампам из фильмов ужасов. Больницу окружает поредевшая лесополоса, из которой эффектно выныривают то кладбище с крематорием, то мусорный полигон, а среди разваливающихся корпусов уродливым пятном красуется пустое недостроенное здание. Если Владимировский филиал со своей богатой историей незаметно интегрирован в город, ютясь на небольшом клочке земли рядом с железнодорожным вокзалом, то территория больницы на Красноводской отрезана от внешнего мира, словно тюрьма. 

Кажется, что терапия начинается уже снаружи, — насильная тоска подействует на вас быстрее любых таблеток.

У всех трех стационарных филиалов Новосибирской психиатрической больницы всего лишь два приемно-распределительных отделения, и все они расположены здесь, в отдельном ветхом здании за отремонтированным административным корпусом. Отделение № 22 и медперсонал, и пациенты между собой называют «чистым» — сюда кладут пациентов без температуры, кашля и других симптомов ОРВИ и гриппа. Если вам не посчастливилось перенервничать и перегреться, то вы окажетесь в «грязном» отделении № 16.

Ощущение, что с вами явно что-то не так, появляется уже в кабинете принимающего врача: в отличие от терапевтов и фельдшеров, которые постоянно торопятся принять как можно больше пациентов, психиатр слушает вас с особым вниманием, будто ищет, к чему придраться. Потом, пока вы заполняете кучу бумаг, распечатывает конверт и вдумчиво читает информацию от психиатра, говорившего с вами ранее. Помимо вас, медсестры и врача, в дверях маленького душного кабинета стоит четвертый человек с руками-клешнями, — это главный санитар смены. Иногда его ручища крепко удерживают буйного пациента и, дождавшись от врача короткого «Вяжите!», утаскивают нового подопечного вглубь отделения. Сейчас они без дела опираются о дверной косяк.

— Ну что ж, — нарушает тишину психиатр, — раздевайтесь.

Ничего необычного, перед медперсоналом можно. Санитар давно решил, что и он к нему относится, поэтому тоже не отворачивается.

— Нижнее белье тоже. Всё снимайте.

Теперь вы стоите голый, от сквозняка тело пробивает дрожь. Три пары глаз бегло осматривают вас со всех сторон, фиксируя на бумаге все ссадины и синячки, даже самые пустяковые. Вам выдают казенные белье и одежду, годные только на тряпки — застиранные, драные и пахнущие копотью (пару дней назад здесь сгорела прачечная). Ваши вещи и драгоценности опечатывают и забирают на хранение.

— А можно я попрошу семью привезти мне домашнюю одежду?

— Нельзя.

Это слово будет звучать здесь чаще других.

О пациентах с привилегиями

Первой палатой, в которой вы обязаны провести хотя бы сутки, будет «наблюдательная». Это специальная комната, за которой ведется круглосуточный надзор. От остальных палат ее отличает стол, преграждающий путь в коридор. За ним сидит мужчина, как позже оказывается, пациент, который значительно отличается от других больных. Вместо клетчатой больничной робы на нем футболка-триколор с гербом России. Лысеющую макушку украшает нелепая челка. Руки — в мозолях, с наколками. Это «пациент с привилегиями» — «работничек».

Работники, или помощники — особая каста больных в приемных отделениях Новосибирской психбольницы. Им достается новая одежда, выдаются сигареты и накладываются самые большие порции. 

Взамен они выполняют всю грязную работу: вместо санитаров моют полы, посуду и убирают за пациентами, помогают вязать к кроватям тех, кого попросят. В отличие от санитаров, работнички позволяют себе бить пациентов, поэтому держат в страхе остальных больных.

О законности такой взаимопомощи говорить не приходится.

За столом в наблюдательной сейчас сидит Артурчик, «вожак» среди работников. Он, как и большинство «пациентов с привилегиями», сидел. Вышел на свободу в августе и вот, спустя три месяца, оказался здесь во второй раз. История такая же, как у большей части закоренелых работничков: безостановочно пил, решил бросить — и его «догнала белка». По словам Артура, белая горячка или «алкогольный делирий» — самая популярная причина, по которой пациенты попадают в психбольницу.

«А по праздникам здесь, у-у-у, продраться негде, — машет Артур. — Даже в коридоры кладут, прикинь?»

Помимо вас, в наблюдательной лежат еще две женщины. Одна спит, другая — привязана к кровати.

— По ночам орать, сука, будет, — Артур немного привстает из-за стола и обращается к привязанной, — Не выпустят тебя, дуру, никогда!

Дура не отвечает. Ее пустой взгляд устремлен в окно.

— Ты не жалей ее, — успокаивает Артурчик. — Она колется без конца, зырь на ноги. Вчера она Оксаночке всю морду поцарапала. А та ее жалеет, развязывает, и вот тебе, спасибо. Жалеть их не надо. Себя пожалей лучше. Тут хуже зоны.

О хлебе насущном

Полшестого. Пора ужинать. Сначала работнички разносят еду тем, кто лежит на вязках и находится в наблюдательной. Как только те закончат есть, в столовую отправятся остальные.

Приносят тарелку омлетного желе, политого пшенной кашей, и разбавленный водой шиповник. От местных кулинарных изысков крутит живот. Хочется вслух вежливо отказаться от еды.

— Ты чё, — удивляется маленький плотный мужичок, кормящий привязанную соседку, — а ну ешь, быстро! Нельзя голодовки тут устраивать! Через зонд кормить будут! Вон, эту придурошную утром так и кормили.

Придурошная со спокойствием альпийской буренки жует свой сладкий омлет. Нужно следовать ее примеру.

После ужина санитар, деловито посоветовавшись с Артурчиком, раньше срока переводит вас в обычную палату. Вам несказанно везет: за примерное адекватное поведение достается койка в палате на трех человек. Окно, в отличие от того, что в комнате на десять женщин, не заклеено. В палате две железные кровати, одна каталка с накинутым оранжевым матрасом и один шкафчик на троих. Обе соседки лежат вдоль стен. Вам достается кровать у окна.

Когда до отбоя остается еще два часа, к вам приходит осознание, что прием пищи в подобных заведениях — целое событие, мерило времени, от которого и до которого существуют. 

В стенах приемного отделения № 16 вы предоставляетесь себе и своим мыслям. В комнатах, ясное дело, ни о каком телевизоре и речи идти не может. Гулять по коридорам нельзя, здесь, по словам заспанного медбрата, «палатный режим». Всё, что вы можете безнаказанно делать, так это лежать на бугристой кровати, смотреть в окно и тихонечко размышлять о своем. Безумно много. Нескончаемо долго. Возможно, нормотипичные люди в этих светло-зеленых стенах впервые ощутят, каково это — устать думать. «Свой череп становится тюрьмой», — констатирует Зоя.

История Зои — молодой мамы

Зоя — простая деревенская девчонка, и ничуть этого не стыдится. Она бросила СибУПК, не доучившись один год на товароведа, и вернулась к родителям в частный дом. Забеременела, вышла замуж и родила дочь. Тут и начались проблемы.

«Олечка у меня — недоношенка, с рождения очень слабенькая, — вздыхает Зоя. — Сначала желтушка, потом проблемы с гемоглобином. Я постоянно на нервах, еще и молоко пропало. Мечемся от одного врача к другому… Ей только пятый месяц, а я уже просто по-человечески устала, понимаете?»

Помощь от родителей и мужа нисколько не облегчила ситуацию Зои: она круглосуточно плакала, говорила, что видеть не может свою дочь. Тогда муж предложил обратиться к психиатру. На приеме у врача Зоя снова расплакалась и сказала, что «задолбалась настолько, что аж хочется умереть». Тогда психиатр вызвал скорую и Зоя оказалась здесь, в приемке на Красноводской.

«Я не хочу умирать! — Зоя сжимает в ладонях влажную от слез простыню. — Я бы никогда с собой ничего не сделала, я та еще трусиха. У меня грудничок на руках, какой суицид? Я ей нужна, она без мамы никак. А я тут лежу. Олечка, бедная моя Олечка…»

Завтра у Зои будет медкомиссия, которую потребовали ее близкие после госпитализации. Так как у девушки суицидальный случай, выдать ее обратно семье больница не может. На комиссии будут присутствовать психиатры, психотерапевты и клинические психологи. Они будут задавать Зое вопросы, анализировать ее реакции и ответы. После состоится врачебный консилиум, по итогам которого будет принято решение либо оставить Зою, либо отпустить. Если же решение медкомиссии семью девушки не устроит, то они имеют право обратиться в суд. Всё это время Зоя обязана находиться в больнице без терапии. По-другому нельзя.

Нельзя, нельзя, нельзя. Это слово эхом проносится в голове и повторяется вновь и вновь. Нельзя. Нельзя не есть. Нельзя книги. Нельзя телефон. Нельзя уходовую косметику. Нельзя дезодоранты. Нельзя говорить во время сончаса. Нельзя часто выходить в туалет. Нельзя мыться каждый день.

Нельзя видеться с родственниками. Нельзя общаться по телефону. Нельзя обмениваться записками. Единственное связующее звено между вами и родными — врач, который будет забегать на пять минут в палату в 10:45. Вам что-то не нравится? Хочется преждевременно выписаться? Хорошо, скажите это психиатру. Он вас послушает, покивает, наигранно удивится. И всё. Ведь вам надо лечиться. Выписываться еще рано.

Яркое солнце пробивается сквозь прочное стекло и греет необычайно нежно для октября. За окном раз в полчаса появляются люди: вот вереница пациентов идет на обследование, а вот такие же работнички под предводительством сестры-хозяйки тащат мешки с грязным бельем. Нет-нет да пробежит пузатый черно-белый кот или две-три собаки по своим собачьим делам. На осыпающейся стене отделения краснеет голова дятла. Через открытую форточку слышно пение птиц. Жизнь за стеклом кипит, а на отделение напала дрёма — наступил сончас.

Спать совсем не хочется. Единственное развлечение — прислушиваться к разговорам медработников в коридоре и глядеть в окно. Здание приемного отделения еще давно просело в грунт, поэтому нижняя граница окна сравнялась с землей. Лежишь на кровати — пустая улица как на ладони. Трава, разрастающийся пень, побитый асфальт, три сосны, соседнее отделение. В тоскливую идиллию вмешиваются трое.

В обычной одежде.

Оглядываясь по сторонам, группа подбегает к окнам и, кажется, начинает кого-то искать. Наполнение соседней палаты троицу не устраивает, и они подбираются к вашей. Увидев кого-то из спящих соседок, один из них начинает стучать по стеклу.

— Зоя, Зоя! Блин, разбудите Зою, пожалуйста!

Но Зоя просыпается сама. Увидев, судя по всему, родственников, Зоя начинает зло махать руками и сквозь зубы шептать: «Уходите, уходите!»

— Зоя, тебе плохо там? Ты хочешь домой, Зоя? — доносится из форточки.

— Конечно, хочу! Уходите, господи, уходите…

Три фигуры в полный рост трудно не заметить из коридора. В комнату влетает медсестра и, наплевав на все больничные распорядки, начинает криком прогонять семью Зои. Раскрасневшаяся девушка накрывается с головой простыней и отворачивается к стене. Родственники, утирая слезы, уходят прочь.

— Что у вас родственники, совсем что ли? — обращается взмокшая медсестра к Зое. — Сказали же русским языком — нельзя, нельзя им с вами видеться! Неужели очевидных вещей не понятно! Вот они, снаружи, приходят и дергают, дергают вас здесь, запертых! Они с вами поговорят, им станет легче, и они уйдут в жизнь, своими делами заниматься. А вы-то что? Вы-то тут останетесь! И не будет вам легче! Эгоисты ваши родственнички! О вас-то совсем не думают!

Отчитав молодую маму, медсестра на крыльях коршуна улетает ругать санитара за то, что тот не следит за порядком в палатах. Санитар тотчас идет разыскивать работника, которого на сегодняшний вечер оставит без сигарет. На улице второй медбрат со спокойным видом что-то объясняет семье Зои. Зоя тихонько плачет в подушку.

О местных развлечениях

Поход в столовую в приемном отделении психиатрической больницы напоминает увлекательную экспедицию. Пять шагов вперед, пять шагов назад — вы в нетерпении расхаживаете по палате в полной боевой готовности: халат или рубашка уже на плечах. После пронзительного визга «В столовку!» вы срываетесь с места и тут же замедляете шаг. Гуськом с остальными пациентами идете по прохладному неприветливому коридору. Проходите мимо мужской лежачей палаты. Здесь пять человек из десяти лежат на вязках, двое — абсолютно нагие. 

На койке около двери живет Малыш. Так называют Сашеньку, паренька с задержкой интеллектуального развития. Он единственный, кому при поступлении не сбрили волосы. Малышу можно помахать — он очень обрадуется.

Дальше по курсу — сестринская и мужской туалет без дверей. Поворот направо, и вы оказываетесь в коридоре перед столовой. Во время приемов пищи железная дверь, разделяющая общий коридор и коридор в столовую, открывается. Ее придерживает санитар и заодно считает, сколько людей дошло до столовой. Если кого-то не хватает, то отправляются выяснять, почему человек не идет есть. С уговорами обычно не заморачиваются. 

В дипломатическом арсенале работников есть лишь два инструмента: напоминание, что таблетки на пустой желудок пить нельзя, и устрашение кормежкой через зонд. Запугивание вязками работает эффективнее заботы о здоровье.

А вот и конечная остановка — столовая. В одном месте собирается столько разношерстных людей, что аж глаза разбегаются: тут тебе и девушка с параноидальной шизофренией ковыряет рыбу ложкой, вон там хлебает суп сидевший с перерезанными венами, с вами за одним столом сидит женщина, которая ударила ножом избивавшего ее мужа. Работники сидят за отдельным столом и громко осуждают тех, кто в очередной раз после уговоров приходит позже всех. Единственная среди помощников женщина, Настя, в спешке доедает кашу и бежит мыть посуду.

Из общего коридора доносится истошный вопль. Никто не подрывается смотреть, почему кто-то кричит: людям в столовой совсем не интересно, что происходит вне их тарелки. Ор доносится из общей мужской палаты на десять человек.

— Люда! Соседка! Тетя Люда, помоги!

Двое работников тащат грузного мужчину на койку. Санитар распутывает вязочные бинты.

— Да заткнись ты! Артур, успокой этого дебила!

Брыкающегося мужчину прижимают к кровати. Артур, вытирая пот со сморщенного лба, взбирается на кровать и давит коленом на грудь буйному пациенту.

— Помогите мне, господи, я сейчас умру! Люда, соседка, помоги! Меня убивают!

Пока мужчину держат, санитар привязывает к кровати сначала руки, потом ноги. Пациент всё не унимается и, уже давно сорвав раскатистый голос, продолжает хрипеть: «Люда, соседка, я умираю!», за что получает удар по плечу. Увидев в коридоре толпу зевак, работник командует всем «разойтись по шконкам». А сам вместе с санитаром и другими помощниками идет пить чай с конфетами из передачек.

О человечности

В приемном отделении психиатрической больницы отсутствует понятие личного пространства. Дверей в палатах нет. Кабинок в туалетах нет. Если в мужском туалете дверь как таковая отсутствует, то женский туалет просто женским не является. Он общий.

В женский санузел спокойно заходят мужчины-работники. Тут стоит шкаф с тряпками и переносные туалеты. Здесь прекрасно работает вытяжка, поэтому туалет по нескольку раз на день превращается в несанкционированную курилку. Напечатанная бумажка с красными буквами «не курить» существует только для остальных пациенток. Стучаться в прикрытую дверь здесь не принято. Те, кто не особо брезглив, могут забежать на пару затяжек прямо во время ваших биологических процессов. И сложно понять, является ли это здесь нормальным. 

Так со многим происходящим в этих стенах. Нормально ли без стука входить в туалет? Нормально ли давать привилегии другим пациентам взамен на грязную работу? Нормально ли бить пациентов? Или так нельзя?

Нормально ли мужчине-пациенту подглядывать за моющейся женщиной? Наверное, нормально. Он ведь просто смотрит, не натворит ли она каких-нибудь нехороших дел. Как Лена, когда она во время душа опорожнилась прямо в душевой. Всё нужно держать под контролем.

Нормально ли в таких местах переставать чувствовать себя человеком? Наверное, ненормально. Это так парадоксально: лечебное заведение, которое предназначено для того, чтобы вернуть человека в общество нормальным, отнимает у него восприятие себя как личности.

Душ — один из немногих способов вернуть себе человеческий запах, человеческий вид хоть ненадолго. Как хорошо, что здесь нет зеркал. И так приятно смотреть на женщин в банный день: с помытыми головами, со свежими лицами они на мгновение становятся женственнее. Человечнее.

В приемных отделениях Новосибирской психиатрической больницы № 3 каждый день прибывает и почти каждый день убывает в среднем по три пациента. Кто-то по месту прописки отправляется в больницу на Владимировской, кого-то переводят в другое отделение Красноводского филиала. А кто-то поедет домой, вспоминая, что в докладе уполномоченной по правам человека «отмечаются нарушения прав пациентов на получение квалифицированной юридической помощи, а также на подачу жалоб и заявлений в органы власти, прокуратуру и суд».