«Когда дерево пилят, по веткам не плачут»: почему правозащитники продолжают работу и как сегодня защищают права россиян

Эффективная защита прав и свобод граждан — это залог развития России как правового демократического государства, заявил 14 февраля президент Владимир Путин. За прошедший год для этого сделано действительно много: россиян почти 20  тысяч раз задерживали за антивоенную позицию, 247 тысяч интернет-страниц заблокировали, а иноагентами признали 207 лиц и организаций — больше, чем в любой другой год. Страна вышла из-под юрисдикции Европейского суда по правам человека (ЕСПЧ), депутаты заговорили о возвращении смертной казни, а уже в 2023-м полицейским предложили смягчить наказание за преступления.

Мы поговорили с опытными правозащитниками о том, как изменилась их работа за последний год и каким образом они теперь защищают россиян. Пресс-секретарь «ОВД-Инфо» Мария Кузнецова рассказала, какие права действительно важны для граждан и как за год изменилось поведение силовиков; как в России борются с пытками и почему это касается каждого, объяснила юристка «Команды против пыток» Анна Коцарева; насколько усилилось давление на адвокатов и каково сейчас защищать предпринимателей, поделился адвокат Илья Мурылев; а юрист Вячеслав Пупыкин из Центра защиты прав СМИ объяснил, чем отличается блокировка каналов Владимира Соловьёва от государственной цензуры и почему свобода слова — одно из важнейших прав человека.

Граждане Российской Федерации имеют право собираться мирно, без оружия, проводить собрания, митинги и демонстрации, шествия и пикетирование‌

Главная правозащитная организация, помогающая пострадавшим от уголовного и административного преследования из-за митингов или иного проявления гражданской позиции, — «ОВД-Инфо». Мы поговорили с её пресс-секретарём Марией Кузнецовой об отношении граждан к своим правам и о том, как изменилось за год поведение силовиков.

— Насколько россиян волнуют их права?

Я бы сказала, что россияне понимают и хотят отстаивать те права, которые как минимум звучат для них морально правильно. Безусловно, чтоб их полицейские не били, расследовали преступления. Но наверное, на более глубоком уровне, понимание свободы слова, ещё каких-то свобод — с этим сложнее.

— А насколько хорошо они их знают?

Очень плохо. Не понимают, что может полицейский, что нет. Считают, что он представитель власти, поэтому может делать практически всё что угодно. Не понимают, что могут отказываться от взятия отпечатков пальцев, что к ним должны пустить адвоката, что могут не подписывать какие-то бумаги. Ещё есть много смешных ситуаций, когда люди путают нас с горячей линией МВД и пытаются жаловаться на полицейских: «Вот извините, зачем вы задержали моего сына?» Иногда пишут полицейские, пытаются жаловаться на начальника.

— Почему вообще важно переживать о соблюдении прав человека? Ну какая мне разница, что кого-то другого судят за посты?

Не обязательно писать пост: много дел за разговоры. Недавно задержали пенсионерку, которая сказала, что Владимир Зеленский — умный красивый мужчина. Это просто будет распространяться. 

Зло не остаётся в себе. Когда кого-то начинают преследовать, дальше преследуют и других: за иные деяния, но по схожей логике. 

[Например,] много лет никто не обращал внимания, что преследуют крымских татар. В России в последние годы активно распространяются полицейские практики из Беларуси. До 2020 года никто из полицейских не прятал значки, они начали это делать после Минска‌. Потом вообще стали полностью закрывать лицо. Пыток было меньше. Проблема нарушения прав в том, что практика закрепляется и вы тоже можете попасть под эту систему.

— Как изменилось отношение власти к протестующим за последний год?

Мы увидели резкий всплеск насилия, и он усугубился к мобилизации: применяют электрошокеры, избивают. Раньше полиция достаточно редко переходила на личности, сейчас протестующих называют нацистами, предателями, угрожают их отправить умирать на войну — очиститься, защищая родину.

— Что ещё изменилось?

Процент задержанных женщин был от 20 до 40, во время мобилизационных протестов — 50-70%. 

Пытки девушек, задержанных на митингах в Москве, — это было абсолютно беспрецедентно. Резко возросли недопуски адвокатов в отделы. Полицейские называют это планом «Крепость», но доставщики KFC спокойно проходят. 

Больше всего помогает публичность: мы просим звонить в отдел и спрашивать, почему адвоката не пускают. Как ни странно, это работает.

— Как повлиял на Россию выход из-под юрисдикции ЕСПЧ?

ЕСПЧ был единственным международным механизмом, встроенным в российскую судебную систему. Он медленно, но добивался изменений в российских законах. Убирали клетки из судебных заседаний, меняли нормы по автозакам‌. ЕСПЧ вообще не замена нормальным законам, демократии, но какой-то эффект он оказывал. Это была та площадка, которая тебе говорила «ты прав», для людей это был большой стимул.

— Зачем нужен такой надзор со стороны? Конституционный суд РФ не справится?

В России авторитарный режим. Конституционный суд иногда заставлял менять какие-то вещи, но надзор со стороны действительно независимых институтов, которые отвечают духу прав человека, — это совершенно другое. В России многие институты долго маскировались под демократические, это, конечно, многих людей путает. А надзор всегда помогает, у всех бывают ошибки.

— Как изменилась ваша работа с началом боевых действий в Украине?

Мы очень сильно увеличили базу волонтёров, активно искали юристов: были протесты в тех городах, в которых никогда не было. Мы смогли себя сохранить, это тоже большое достижение, но, конечно, сложно. Пикеты в России идут почти каждый день, каждый день людей преследуют по статье о дискредитации за посты, значок голубя, за синие кроссовки, за книгу «Война и мир». Это огромные траты на юридическую помощь.

— В чём ваша мотивация работать дальше?

Огласка спасает людей. Во-первых, человек не подписывает признание и не уезжает на много лет. Во-вторых, если есть независимый адвокат, сильно меньше будет нарушений. Ещё мы проводили аукцион и собирали просто на жизнь людям в СИЗО или под домашними арестами. 

Людям очень важно почувствовать, что они не одни. 

И мы рассказываем [миру], что это вообще такое — работать и бороться в автократии, что это совершенно не то же самое, как в демократической стране.

Никто не должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию

Подробностями того, как в России борются с пытками и почему «палочная система» не даёт доводить дела до суда, с нами поделилась юристка «Команды против пыток»‌ Анна Коцарева.

— Сколько россиян знают о пытках и как к ним относятся?

По моим ощущениям, не многие. Отношение к пыткам я считаю двояким. Многие скажут, пытать нельзя, но стоит только добавить, что тот, кого пытают, совершил преступление — мнение меняется на противоположное‌.

— Почему вопрос о пытках вообще должен волновать каждого?

Тема пыток напрямую связана с отношениями между государством и гражданами. Тот, кто пытает, всегда либо наделён властью, либо действует с согласия или по просьбе лица, наделённого властью. 

Лояльное или наплевательское отношение граждан приводит к безнаказанности этих лиц, для них же пытки превращаются в часть работы. Каждый может оказаться на месте того, кого пытают. 

Могу привести несколько примеров из практики, где абсолютно обычные люди подвергались насилию только потому, что оказались не в то время не в том месте.

— А какие, можете рассказать?

Супруги Ольга Швецова и Валерий Малахов. Обычная семья, двое детей, есть внуки. Всё в их жизни изменилось, когда убили пожилую женщину, проживавшую по соседству. Тело женщины было обнаружено в 30 километрах от посёлка. Как рассказывали супруги, в отделе полиции их развели по разным кабинетам и требовали признаться в совершении убийства. Малахов рассказал, что один из полицейских вылил кипяток ему на голову — у него остались шрамы на шее, а ожог был зафиксирован экспертом. К сожалению, в этой ситуации добиться привлечения виновных к ответственности пока не удалось. Ольгу приговорили к семи годам лишения свободы за убийство. А вот у Валерия неопровержимое алиби — он был в рейсе (работает дальнобойщиком). И если верить приговору в отношении Ольги, то всё ещё остаётся загадкой, как тело женщины оказалось в 30 километрах от места, где её убили.

— В прошлом году ужесточили наказание за пытки, после этого что-то изменилось в вашей работе?

Ужесточение закона не уменьшило поток жалоб. Самого факта ужесточения недостаточно, закон должен ещё и применяться. Изменения есть, теперь отказывают в возбуждении уголовного дела за отсутствием состава ч. 4 ст. 286 УК РФ‌. Возбуждённых уголовных дел по новым составам можно пересчитать по пальцам одной руки.

— Россиян ведь пытают не только в тюрьмах? В чём специфика вашей работы в разных местах?

Работать намного сложнее, если человек находится в местах лишения свободы или в отношении него возбуждено уголовное дело. Особенно если в результате пыток подписана явка с повинной. В таких случаях даже оправдательный приговор не меняет ситуацию. Вообще специфика закрытых учреждений — практически невозможно узнать, что на самом деле происходит за дверями. С 2019 года по 2022 год я посещала психиатрические учреждения Краснодарского края. Даже если кто-то обратится, всегда можно списать на психическое состояние человека, и будучи юристом, а не медиком, понять ситуацию невозможно. У меня был случай, когда женщина рассказывала о принудительном помещении в больницу, где к ней применяли препараты, от которых она теряла память и не могла говорить. Сложность в том, что этот факт недоказуем.

— Как часто удаётся добиться соразмерного наказания, если получилось доказать преступление?

За все время работы краснодарского филиала КПП, с 2017 года, могу привести лишь один приговор в отношении сотрудников полиции, который предусматривал условный срок и в настоящее время отменен. Я бы сказала, что сам факт — добиться наказания — является исключением. Когда речь заходит о насилии со стороны представителей власти, включаются защитные механизмы, чтобы уберечь их от ответственности.

— Я так понимаю, главная проблема — возбудить дело?

Да. Я бы объяснила это «палочной системой»: нераскрытые тяжкие и особо тяжкие преступления портят статистику. По моему мнению, логика такова: если изначально не планируется довести дело до суда, то нет смысла его возбуждать. Уголовно-процессуальный кодекс предусматривает достаточно широкий круг действий, которые можно проводить до возбуждения уголовного дела. Ими и ограничиваются следователи, проверяя сообщения о пытках. Хотя, на мой взгляд, этого недостаточно для полноценного сбора доказательств.

— В чём ваша мотивация продолжать работу?

Мне иногда сложно понять в чём. 

Вкладываться в работу и не видеть результата достаточно сложно. Но в то же время мы работаем с людьми, которым по сути некуда обратиться за помощью. И поэтому для меня мотивацией является возможность помочь людям и поддерживать тех, кто столкнулся с произволом. 

И в то же время я верю, что по тем делам, где мы для себя установили факты насилия и пыток, всё-таки удастся добиться справедливости, нужно лишь запастись терпением.

Каждый имеет право на свободное использование своих способностей и имущества для предпринимательской и иной не запрещенной законом экономической деятельности

О том, каково сейчас защищать предпринимателей и чем арбитраж отличается от уголовного процесса, мы поговорили с адвокатом Ильёй Мурылевым. Он занимается юридическим сопровождением бизнеса и поделился впечатлением от уровня профессионализма правоохранителей.

— В чём разница между работой по уголовным и гражданским делам?

Она огромная. В уголовно-процессуальном кодексе закреплен принцип состязательности, однако на практике его нет. В гражданских спорах напротив: истец и ответчик доказывают правоту суду, а тот уже определяет, кто прав. Помимо прочего, разница в отношении к адвокатам. 

В уголовном процессе адвокат, хорошо выполняющий свою работу, не просто процессуальный оппонент для следователя или оперативников, а в отдельных случаях враг. 

Из-за этого часто нарушаются права как доверителя, так и адвоката — от банального недопуска к подзащитному до прямых конфликтов и угроз. В арбитраже всё иначе, отношения более официальные и уважительные.

— Как давно началось давление на адвокатов в РФ?

Всегда были и будут адвокаты, которые страдали за свою работу. В последние годы способов нападок стало больше: уголовные дела, признание иноагентом, незаконные обыски. Но необходимо отметить, что Федеральная палата адвокатов и адвокатские палаты субъектов пытаются отстаивать права адвокатов, это безусловно внушает надежду на возможность работать и быть защищенным.

— В какие-то периоды становилось сложнее или легче работать?

Последние несколько лет по уголовным делам, в отличие от иных направлений, явная тенденция на ухудшение работы и поведения сотрудников правоохранительных органов. То, что три-пять лет назад казалось нереальным, сейчас встречается во множестве уголовных дел. Раньше следователи в случае процессуальных ошибок пытались законно или с максимальным приданием вида законности устранить такое нарушение. Сейчас же даже неустранимые нарушения не являются сложностью: на практике можно встретить случаи, когда следователи или оперативники просто вносят новые данные от руки в напечатанный протокол или полностью его переделывают (что может являться отдельным преступлением), а прокурор и судья закрывают на это глаза. Также с сожалением отмечу довольно низкий уровень компетенций у многих молодых следователей и оперативных сотрудников. Иногда удивляешься тому факту, что они не знают основ уголовного процесса и работают по схеме «мы сейчас сделаем как нам надо, а если вы не согласны, то вправе обжаловать».

— Почему так происходит?

В числе субъективных причин можно выделить системный обвинительный уклон, ведь редкий следователь пойдёт против позиции начальника или надзирающего прокурора, а тот — против своего руководства. Суд же воспринимает обвиняемых как лиц, желающих уйти от ответственности, и объективность теряется. 

По сути у нас действует обвинительный конвейер с крайне низкими требованиями к доказыванию виновности. 

Из объективных причин необходимо отметить, что в правоохранительной системе до сих пор действует «палочная система». Сотрудники порой вопреки своей позиции подчиняются обвинительному уклону для нужных показателей. Кроме того, большой проблемой является загрузка следователей, прокуроров и судов. Даже при наличии желания следователю невозможно всесторонне и объективно расследовать, прокурору — проверить, суду — рассмотреть.

— Как поменял правовую систему выход России из-под юрисдикции ЕСПЧ?

Данная ситуация негативно скажется на внутригосударственном правосудии, вопрос только времени. Европейским судом была сформирована многочисленная практика, его решения использовались многими адвокатами по уголовным делам при обосновании своей позиции. Сейчас же суд отвечает, что решения ЕСПЧ не имеют смысла. 

Выход из-под его юрисдикции лишает доверителей ещё одной возможности добиться правды, что безусловно отразится на уровне правосудия в стране и правовой защищенности граждан. 

Повторюсь, вопрос лишь времени.

— Какая у вас мотивация продолжать работу?

Мотивация простая — помощь доверителям. Несмотря на все трудности, я знаю, что должен использовать знания и умения, которые есть, помогать людям и бизнесу, который является основной нашей экономики. Это желание помогать даёт силу поддерживать доверителей не только интеллектуально, но и часто морально.

Гарантируется свобода массовой информации. Цензура запрещается

Юрист Вячеслав Пупыкин из Центра защиты прав СМИ рассказал о том, почему журналисты являются «цепными псами демократии» и почему блокировка ресурсов Владимира Соловьёва — это не то же, что государственная цензура.

— Когда допустимо ограничивать свободу слова?

Свобода массовой информации естественно может быть ограничена, но когда опасна для части населения: если выражается ксенофобское, фашистское, националистическое мнение. Свобода слова — одно из фундаментальных прав, но оно не может нарушать право на жизнь, на здоровье.

— Что не так с российским законом о фейках?

Сам закон имеет право существовать, но не в том виде, как сейчас. За некоторые материалы, например, разжигающие панику, или когда это заведомо ложная информация — допустимо наказание. Но это действительно должны быть серьёзные сообщения, а не выражение мнения или [слова] по поводу боевых действий.

— Как можно объяснить штрафы за лайки?

Да никак. Даже если репостнута фейковая новость, человек должен был знать, что она заведомо недостоверна. Преследовать за это — глупости. Штрафы можно объяснить только нежеланием видеть лайки под определёнными постами.

— Насколько законно наказание за «длящиеся преступления», когда у людей находят старые посты?

Действительно есть длящееся правонарушение. С одной стороны, материал доступен и продолжает распространяться, но суд должен оценивать, насколько эта информация востребована. Скажем, на материал в «Википедии» могут часто ссылаться. А если на личной странице — сколько человек его посмотрит? Размер охвата аудитории должен играть роль. У нас правовая система не распределяет так ответственность. Наказывать за старые посты в большинстве случаев неверно.

— Насколько законно сейчас блокируют интернет-страницы без решения суда?

По нашему закону так делать можно, эти блокировки мы уже потом обжалуем и, конечно, безрезультатно. Прокуратура может даже не предъявить конкретные материалы. По общим правовым принципам для демократического государства произвольная блокировка недопустима. В определённых случаях в некоторых странах допускается блокировка до суда по серьёзным причинам: терроризм, угрозы. По политическим причинам сейчас и в Европе бывают блокировки, но тут скорее вопрос, почему раньше эти ресурсы не блокировались с соблюдением юридических процедур, если имели место нарушения внутреннего законодательства.

— Чем блокировка Владимира Соловьёва или RT отличается от цензуры, на которую жалуются российские правозащитники?

Разница довольно серьёзная, потому что блокируют Соловьёва, как правило, не государства, а корпорации. У RT отозвали лицензии на государственном уровне. Отчасти за распространение, по мнению властей, ксенофобских идей, оправдывающих противостояние государств и народов. А отчасти из-за наложенных санкций — канал просто ни пенса не может ни потратить ни заработать в Европе и США. К ним было много претензий ещё во время коронавируса, когда они публиковали полностью ложные, по мнению местных властей, сюжеты, разжигающие в людях недоверие к органам здравоохранения. Лучше бы в Европе пропустили процедуры этих блокировок через судебные системы. Это было бы дольше и сложнее, но для правовой системы это был бы кирпичик стабильности: даже таких закрывают по судебным процедурам. Но это не относится к YouTube-каналам: глупо, если организация за нарушения её правил пойдёт в суд, прежде чем заблокировать.

— Как изменилась ваша работа с началом боевых действий в Украине?

Всё кардинально изменилось, стали меньше обращаться с несложными вопросами. 

Когда уже дерево пилят, по веткам никто не плачет. Боятся, чтобы не уголовное дело, а административки мало кто считает. 

Иногда, может быть, зря, так как во многих случаях реально их избежать.

— Можно ли ситуацию в РФ сейчас назвать настоящей цензурой?

В принципе да. Проблема в том, что мы начинаем сравнивать с цензурой сталинской, вообще тотальной, а цензура — это не только когда всё вообще закрыто, но и когда серьёзно ограничена информация. Я считаю это настоящей цензурой, пока не тотальной, и её усиливать власти не хотят, но будут, если посчитают необходимым. Насколько — они скорее всего ещё не знают.

— А какие шансы у Роскомнадзора целиком зацензурировать интернет?

Скажем, в Китае более тотальный контроль над Сетью, у России технических возможностей меньше. Они могут сделать аналог китайского файервола‌ через какое-то время, но это не будет очень эффективно. 

Тотально зацензурировать Сеть РКН скорее всего не сможет, но серьёзно ограничить доступ к информации для людей, которые не мотивированы её искать, — да. 

Они и сейчас его серьёзно ограничивают, но могут ещё сильнее.

— Почему вообще право на свободу СМИ и свободу мнения важно?

Свобода выражения мнения в обществе защищает от бесчинств со стороны полиции, властей, даже от врачебных ошибок: если не замалчивать, их становится меньше. В ДТП банально гибнет меньше людей, когда не скрывают проблемы в этой сфере. Проблемы становится легче решить, когда о них говорят, а этого большинство не понимает, к сожалению. Свобода репортёров может быть [кому-то] неудобна, но обществу она полезна. Свобода выражения мнения позволяет сделать более безопасными почти все сферы. Без свободы СМИ та же полиция наглеет, у неё нет контроля. СМИ, как говорит Европейский суд, — это цепные псы демократии.

Это лишь несколько примеров того, как работают правозащитники, отстаивая конституционные права россиян. На фоне всё более частых нарушений необходимость в адвокатах и юристах растёт с каждыми днём. Мы подчеркиваем, как важно поддерживать правозащитные организации и обращать внимание на все нарушения. Бороться с посягательствами на свободу слова, физическую безопасность и другие гарантированные права необходимо, чтобы на самом деле жить в демократическом государстве и чувствовать защищённость.